Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
– Так ведь я, собственно, не это хочу показать.
На полке, поверх застеленного одеяла стояла продолговатая дорожная сумка ярко-красного цвета. Федор наклонился над нею, двумя пальцами извлек еще один полиэтиленовый пакет с биркой и показал капитану. Самойлов присвистнул.
– Погоди свистеть, это, как говорили в старину, лишь первая перемена.
– Красавец! Прямо сам в руку ложится, – Самойлов потянулся к пакету.
– Потом, капитан… Револьвер системы «наган», шестизарядный, калибр семь шестьдесят два, отечественного производства, 1930 года выпуска…
– Силен, бродяга! Уже и год вычислил.
– А как же! Особенно если вся цифирь на раме выбита. И звездочка с серпом. Ствол заслуженный. Нутром чую – баллистика не пустая будет, где-то им уже работали.
– Блажен, кто верует… И это, говоришь, только первая перемена?
– Ага. Второй экспонат мы нашли в кармашке.
Федор вынул из сумки еще один пакет. Самойлов увидел две аккуратно упакованные пачки денег. Вид у купюр был непривычный.
– Что ли, доллары? – удивленно спросил он.
– Десять тысяч.
Самойлов снова присвистнул. Федор улыбнулся.
– И это еще не главное блюдо.
– Ох, не томи…
И на божий свет был извлечен небольшой пластмассовый кейс серого цвета. Вид у кейса был не вполне товарный – верхние половинки хитрых номерных замочков были незатейливо выломаны из пластмассового корпуса.
– Чехословацкое изделие, – заметил Федор, перехватив взгляд капитана. – С замками постарались, а корпус хлипкий.
– Не учли братцы Швейки, что против лома нет приема, – согласился Самойлов.
– Лом не применялся, хватило финки, – с серьезным видом сказал Федор. – Которой сервелат резали, кстати, тоже финский.
– Красиво жить не запретишь! – Федор выразительно посмотрел на капитана, тот запнулся и поспешил внести существенную поправку: – А красиво помирать – тем более…
– Да ты крышку-то подними, не бойся, все пальчики я уже на пленку перевел.
На этот раз Самойлов не свистнул, а только оторопело уставился на открывшееся его взору долларовое изобилие.
– Тут еще пятьдесят пять тысяч американских долларов, – с наслаждением проговорил Федор.
– Да здесь даже не в особо крупных размерах, а в особо особых… – пробормотал Самойлов. – Разное я повидал на своем сыскарском веку, но таких Рокфеллеров… А не фальшак ли, часом?
– Ну, я в таких делах не копенгаген, с валютчиками не работал. Кому надо, разберутся.
– Эти разберутся! – По лицу Самойлова было видно, что он очень хотел выматериться, но чудом удержался. – Ладно, по части документов есть что?
Федор вложил в руку капитана паспорт в черном чехле и заваренный в целлофан студенческий билет. Первым Самойлов раскрыл паспорт и с минуту сосредоточенно изучал его.
– А ведь похожа ксива на правильную, – задумчиво произнес он. – Гражданин Штольц, национальность – немец… Только сдается мне, что из нашего терпилы такой же этнический немец, как из меня – председатель Мао.
– Уже результат. Если гражданин «черно-белыми» пользуется… пользовался, значит, почти наверняка по криминалу уже светился.
Самойлов раскрыл студенческий и хмыкнул.
– Макаренко, Анна Григорьевна… С такой фамилией только в малолетней колонии работать!
– А почему бы и нет? На юридический многие через учреждения попадают.
– Еще не факт, что билет подлинный. Сегодня же надо связаться с ВЮЗИ, проверить, значится ли у них такая личность… Тьфу!
На этот раз Самойлов от фольклора не удержался.
– Ты что это? – обеспокоенно спросил Федор.
– Обидно. В кои веки раз по-настоящему крутое дело намечается – и сразу отдай. Эх, чому ж я не сокил… На Литейный звонил?
– Не успел.
– Так дуй срочно, один нога тут – другой там, нам состав на перроне задерживать нельзя.
– Может, заодно и труповозку вызвать?
– Нет, Федя, сначала комитетчиков дождемся, пусть сами решают, что да как. Ты, коли хочешь, отзвонившись, перекуси чего-нибудь, а я немного поработаю композитором.
– Оперу писать? – усмехнулся Федор.
– Ее самую. Худсовет сегодня будет строгий.
Федор вышел, а Самойлов присел возле столика, расчистил место, чуть передвинув пакеты с вещественными доказательствами; достал из потрепанной кожаной папочки чистый лист бумаги и ручку за тридцать пять копеек и разборчивым почерком вывел: «19.04.1982 года в 10 часов 48 минут дежурная бригада Дзержинского райотдела УВД г. Ленинграда в составе…»
Глава первая
Психоанализ по его превосходительству
I
(Ленинград, 1982)
– Проходите, пожалуйста, – любезно, словно доброго старого знакомого, пригласил врач. – Присаживайтесь, прошу вас.
Молодой человек, высокий и светловолосый, послушно уселся в указанное кресло возле черного полированного стола и, не отрывая взгляда от лица доктора, что-то тихо сказал.
– Извините великодушно, не расслышал…
– «Фаберже-брют», – чуть громче повторил молодой человек. – Галстук «Мсье Ги», натуральный шелк, серебряная булавка от Медичи.
– А вы того, – врач непроизвольно дотронулся до массивной серебряной булавки на шелковом перламутровом галстуке, – знаете толк…
– Вы тоже.
Молодой человек не кривил душой. Врач, ухоженный красивый мужчина средних лет, с густой седеющей шевелюрой и аккуратной бородкой, выглядел прямо-таки лауреатом международного конкурса «Мистер Элегантность». От внимания молодого человека не укрылось и то, что собеседник его, прежде чем сесть, бережно подтянул безукоризненно отутюженные черные брюки. Да и кабинет, в котором происходил разговор, ни единой деталькой не ассоциировался с советским медицинским учреждением. Крытый зеленым сукном старинный письменный стол не опозорил бы и приемную какого-нибудь царского министра; импозантны были и книжные стеллажи, сплошь уставленные неведомыми фолиантами, и изразцовый камин с двумя симметричными вазами на полке, и пушистый, вишневого цвета ковер под ногами, и вытянутые арочные окна, выходящие в нежную весеннюю зелень…
– Ну-с, как самочувствие? На что жалуемся? – профессионально бодрым голосом осведомился врач.
– Самочувствие сообразно ситуации, а жаловаться мне не на что. Хотел бы выразить вам глубочайшую признательность и поскорее отправиться домой.
Чувствовалось, что он очень старается говорить неторопливо, спокойно, как и подобает человеку, находящемуся в здравом уме и доброй памяти.
– Увы, Нил Романович, удовлетворить вашу просьбу не могу, – вкрадчиво сказал врач.
– Но отчего же? – все так же медленно и четко выговорил молодой человек. – Видите ли, мне очень нужно. Срочно. Сами понимаете, организация похорон…
– Ах, Нил Романович, никакой срочности нет, уверяю вас. Мне доподлинно известно, что экспертиза займет еще некоторое время… Случай крайне нестандартный, определенные тесты потребуют трех-четырех дней, и не исключено, что возникнет надобность в повторном анализе. Так что неделя, как минимум, у нас есть, и я категорически рекомендую, чтобы это время вы провели здесь, под нашим присмотром.
– Не вижу необходимости. Я совершенно здоров. Так что, спасибо вам и…
– Совершенно, говорите, здоровы? А позвольте полюбопытствовать, что у вас с рукой? И откуда живописный синяк на лбу?
Молодой человек с тоской поглядел на свежий бинт вокруг запястья.
– Наверное, порезался, когда падал. И ударился. Понимаете, там… ну, в морге… такой воздух… Вот я и грохнулся в обморок. А здесь с вашей помощью пришел в себя…
– Да? У меня несколько иные сведения, свидетельствующие о некоторой вашей… назовем это временной потерей адекватности.
– Что конкретно вы подразумеваете под потерей адекватности?
Чувствовалось, что молодой человек из последних сил сохраняет самообладание.
– Пожалуйста. В ходе опознания вы допускали весьма странные высказывания, а затем схватили со стола прозекторский нож, принялись размахивать им, никого к себе не подпуская, после чего сделали попытку вскрыть себе вены этим ножом. И грохнулись вы, если использовать вашу терминологию, не без помощи служителей, откуда и гематомка на челе… Не держите на них зла, Нил Романович, и благодарите Бога, что порез вам обработали прямо на месте – кто знает, где этим ножичком ковыряли.