Мой бедный Йорик
Дмитрий Вересов
Мой бедный Йорик
– Наслышался я про вашу живопись.
Бог дал вам одно лицо, а вам надо
обязательно переменить его на другое. [1]
ПРОЛОГ
Теперь о нас и сущности собрания…
Если, пройдя через улицу, двор, вестибюль, прихожую, оказаться в большой зале с камином, то не сразу сообразишь, в какой исторической эпохе ты находишься. Даже будучи специалистом в стилях и умея по узорной ножке столика определить, например, неоклассицизм, о времени, которое стоит на дворе, ничего толком не скажешь. Компетентный человек может только констатировать, что эпоха сейчас никак не раньше Людовика XVI. А дальше можно только гадать на антиквариате.
В этой гостиной у камина, расположившись в креслах, вполне могли бы распутывать очередное дело Шерлок Холмс и доктор Ватсон, а в центре залы стоял круглый дубовый стол в окружении массивных стульев с высокими спинками, будто из времен короля Артура и его рыцарей. На причудливой этажерке, выполненной в так называемом стиле Регентства, привлекала взгляд темная ваза с высоким горлышком, напоминающая древнегреческую амфору.
Таинственность и неопределенность обстановки нарушали люди. Если бы даже они были без одежды, по их языку, мимике, жестам можно было признать наших современников, жителей России на перешейке XX и XXI веков. Их было семеро. Люди сидели вокруг стола, и у всех у них было одно общее впечатление, что они являются действующими лицами какой-то пьесы. Причем режиссер, как им казалось, был известен. Все свершалось сейчас по его желанию. По его карандашному эскизу они расположились вокруг стола. Самого же режиссера не было ни в этой зале, ни в этом загородном поселке, ни в России, ни вообще в мире. Он умер ровно год тому назад. Его последнюю волю с годовой отсрочкой и собирались узнать в этот вечер присутствующие.
Действующие лица по своему участию в пьесе всегда неравноценны. Так и сидевшие за столом люди рассчитывали на разную степень участия в дележе наследства. Ситуация была плохо предсказуемой, что вполне отвечало характеру покойного. Поэтому лица собравшихся были напряжены и сосредоточены, как у бегунов на старте олимпийского забега.
Среди всех действующих лиц лишь одно было по-настоящему действующим, то есть реагировало на происходящее непосредственно, легко и непринужденно. Это была девушка лет двадцати, темноволосая и темноглазая. Ее можно было бы назвать даже красивой, но что-то в ее внешности, может наивная челочка, может простота манер, просили более подходящего эпитета. Девушка была хорошенькая.
Она толкнула локтем сидевшего с ней рядом бородатого длинноволосого мужчину, похожего на художника, и показала вырезанную на столе букву «И».
– Твоя работа? – спросила она.
– Этой моей работе уже четверть века, – ответил ее сосед.
– Давай я вырежу рядом букву «А», – предложила девушка. – Две наши буквы будут рядышком: «ИА». Нет, так будет крик бедного ослика. Лучше наоборот: «АИ». «Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи…» Давай вырежем! У тебя нет случайно за поясом финского ножа или бандитской заточки?
– Аня, ты ведешь себя, как шаловливый ребенок за взрослым столом, а не мужняя жена, – наклонившись к ней, строго заметил мужчина.
– Послушай, а эту рожицу, очень похожую на череп бедного Йорика, тоже ты изобразил на антикварном столе, мой серьезный муж?
– Я прошу не называть меня Йориком, – шепотом возмутился бородатый мужчина. – У меня достаточно редкое имя, и нет никаких причин искажать его.
– Вообще-то я так назвала череп, – пожала плечами Аня. – Я не знала, что это твой автопортрет.
– Тебе не кажется, что сейчас не время для дурацких шуточек? – закипел ее муж.
– Извини, Иероним, что нарушила ритуал. Умолкаю и ухожу на дно…
Прозвучало странное имя, больше подходящее не современному человеку, а старинным вещам этой гостиной.
Замолчав, Аня не стала мучиться ожиданиями, как остальные. Она занялась важным делом – размышлением и разглядыванием присутствующих.
Над столом повисла пауза, как говорится, пролетел тихий ангел. Каждый из присутствующих задумался о своем. Аня, например, подумала, как странно все устроено в этом мире. Вот человека уже год, как нет, а его воля жива, и чудачества его, если не сказать, глупости, живы тоже. Зачем их всех собрали, рассадили строго по местам? Кому нужен этот ритуал? Вскрыли бы завещание у нотариуса на девятый или сороковой день, как там положено? И все бы разошлись, как водится, обиженные и недовольные. Зачем, вообще, ее свекор, Василий Иванович Лонгин, собрал здесь столько людей? Например, что она, Аня, здесь делает?
Ну, вдова Василия Ивановича, мачеха ее мужа, понятно. На табличке рядом с ее восковой фигурой в паноптикуме было бы написано: «Такие дамы получают все» или «Возможного она не упустит, а невозможного для нее мало». Трудно поверить, что она тоже из провинции, как и Аня. Даже не из областной, а самой дальней – то ли Приуралья, то ли Зауралья. Такое впечатление, что перед вами аристократка в десятом поколении. Как писал Толстой про Наташу Ростову, «откуда всосала она…»? Слишком сильный глагол для Наташи, но в самый раз для Тамары Лонгиной. В ней нет ни грамма провинциализма, ни одной случайной детали. Шея от Вагановского училища, красивая сильная рука от Консерватории, точеная нога от модельного агентства, а холодный взгляд… холодный взгляд… от Холодильного института, что ли? Все это она «всосала».
По возрасту они с пасынком почти ровесники, даже одного знака Зодиака. Женой Василия Лонгина она стала лет семь-восемь назад, когда старику было уже за семьдесят. Молодая супруга была такой же блажью богатея, художника, фантазера, как и этот дом, и эта коллекция картин, и это отсроченное завещание. А вот для нее художник Лонгин был точно рассчитанным ходом. Это у Ани все было случайно…
Рядом с Тамарой сидело ее доверенное лицо, хотя Аня такому лицу не доверила бы даже свои детские секреты. У Вилена Сергеевича были волевые черты, смуглая кожа, высокий лоб, серебристый бобрик. Он вполне тянул на постаревшего Бельмондо, если бы не его неприятные глаза. Как зеркальная колба просвечивает из дырявого термоса с красивыми цветами и бабочками, так и глаза смотрелись на таком благородном лице, как фрагмент чего-то чуждого, может, злой воли.
Вилен Сергеевич был в прошлом то ли партийным функционером средней руки, то ли работал в органах. Сейчас он консультировал коммерсантов по вопросам внешней торговли, часто бывал за границей. Если раньше он изредка появлялся в доме Лонгиных, то после смерти Василия Ивановича стал постоянным спутником ее вдовы, ее правой рукой или еще чем…
Слева от Тамары сидел «двойник» мужа Иеронима. Длинные волосы, бородка, темные быстрые глаза. Но волосы тщательно уложены, бородка аккуратно подстрижена, брови… выщипаны… Нет, конечно, брови как брови. Просто Никита Фасонов похож на «отмытого», ухоженного Иеронима. И не только внешне. Он, в отличие от родного сына мастера, стал достойным учеником Василия Лонгина. Так многие считали. Его реалистическая кисть перенесла на холст почти всех известных россиян современности, начиная от олигархов и кончая девочками из «Фабрики звезд». Никита Фасонов обещал, как и его учитель, перерисовать и пережить многих президентов, а уж про «звезд» и говорить нечего.
Аня сейчас впервые рассмотрела Никиту Фасонова внимательно. Действительно, он был внешне похож на Иеронима. Не зря, видно, поговаривали, что Никита – внебрачный сын Василия Ивановича. От художников всего можно ожидать. Вскрытие конверта покажет…
Рядом с Аней сидел, конечно, муж Иероним, а по другую руку скульптор Афанасий Морошко. Лысина Афанасия Петровича по случаю была тщательно выбрита, хорошо отражала свет люстры, поэтому на скульптора было больно смотреть.