Огнем и водой

Часа в четыре она попросилась посидеть на скамейке в ближайшем дворике. Был уже конец марта. Пахло весной. А оставшиеся во дворе островки пористого, как шоколад, грязного снега таяли и ярко сверкали на солнце. Она сняла свой новый, впервые надетый сегодня весенний ботинок. На пятке чулок противно приклеился к ноге.
– Больно? – спросил он.
– Больно, – ответила она, предвкушая, что сейчас он будет ее сладостно жалеть. Но он внимательно на нее посмотрел и подмигнул:
– Значит, ты жива, Хлорка. И это здорово…
Как только она сказала ему, как ее зовут, еще там, в комнате со страшной петлей, он тут же с радостью исковеркал ее имя и позже ни разу к оригиналу не возвращался. Хлорка, и все тут. Именно поэтому ей и казалось сейчас, что все происходит не с ней. Флора сегодня умерла, повесившись на люстре. А беззаботная Хлорка носилась по городу и ощущала весну.
– Ты шить, Хлорка, умеешь? – спросил он ее весело.
– Да. Немного, – ответила она очень неуверенно, потому что никогда никому, кроме себя, не шила. – А что?
– Сейчас ко мне поедем. Зашьешь мне кое-что и собраться поможешь. – Он озабоченно взглянул на часы. – Время поджимает. Помчались.
Мчаться пришлось прилично. До остановки трамвая. Народу на ней было полно. Час пик в самом разгаре. Она не очень понимала, почему на ее долю выпал сегодня такой утомительный день. И почему она должна ехать куда-то и что-то шить. Но спрашивать об этом после всего, что было, казалось ей верхом идиотизма. Все равно, что задавать дурацкие вопросы во сне. И потом, во сне от этого всегда просыпаешься. А вот просыпаться ей сейчас совершенно не хотелось.
Округлый, желтый с красным, трамвай 17 пришлось брать силой. Не ее, конечно. Он затолкнул ее на подножку, на которой уже висели гроздья людей, а потом припечатал собой. Ей показалось, что кости у нее хрустнули, и она вдруг, с неведомой доселе заботой, обеспокоенно подумала о том, кто, доверчиво поджав лапки, прижился у нее внутри. Раньше ей такие мысли в голову не приходили. Раньше ей эгоистично казалось, что она неизлечимо больна.
Она ехала в этом трамвае, уткнувшись носом в прелое пальто какого-то затхлого гражданина, сдавленная, как цыпленок табака, и впервые в жизни остро чувствовала, что счастлива.
Когда они, наконец, притащились к нему на Дегтярный, темп снизить он ей так и не позволил. Но радость пришла уже оттого, что она сняла, наконец, ботинки. Надев какието громадные тапки, прошаркала на кухню ставить чайник и варить картошку.
Квартирка была маленькая и очень чистая. В коридоре и на кухне блестели на полу покрашенные в терракотовый цвет доски. Обворожительно пахло свежей краской, хоть ложись на пол и катайся, как мартовская кошка. Запах этот Флоре ужасно нравился.
Она впервые оказалась в квартире, где нет никаких соседей. После войны рухнувший дом отремонтировали, и по какому-то странному недочету на двух этажах оказались аппендиксы, которые так и оставили самостоятельными.
И когда он, наконец, усадил ее на деревянную табуретку и стал ставить на стол чашки, она позволила себе внимательно его рассмотреть. Нет, даже если бы он был хромой и кривой на один глаз, она бы смотрела на него с точно таким же чувством. Она одобрила бы любое его обличье. Она уже не понимала, какой он, потому что привыкла, что он тащит ее за руку. Рядом с ним было уютно. Потому что веяло от него такой мощной теплотой, что какая-то там внешность не имела ровным счетом никакого значения.
Да и не было в нем ничего особенного. Был он крупный, мужикастый, русоволосый. Самый что ни на есть обычный. Вот только Флора таких в своей библиотеке никогда не видала.
– Ну, как настроение? – спросил он, делая ей бутерброд и на мгновение цепко впившись в ее зрачки. И улыбнулся. – Выглядишь прекрасно. Для смертника. – И, заметив ее неловкость, с воодушевлением предложил: – А поехали, Хлорка, со мной? Посмотришь на бескрайние просторы Родины. Пристроим тебя куда-нибудь. Поварихой, например. Я тебя с моей Таней познакомлю. Такая жизнь начнется! Нам люди всегда нужны.
Много раз потом она вспоминала этот день. И думалапередумывала, что могло бы из всего этого получиться, если бы она тогда согласилась. Если бы бросила свою библиотечную жизнь, авторитарную маму, если бы поехала на край земли, где живут и работают совершенно незнакомые ей хорошие люди.
Да нет, ничего бы у нее не получилось. Она сразу это поняла, когда услышала о «его Тане». И хоть, как ей казалось, даже мысли такой не допускала, что может иметь к нему хоть какое-то отношение как женщина, а видно, всетаки сама себя обманула. Иначе почему стало ей так от этой Тани грустно?
А может, она просто себя уговаривала, что все равно ничего у нее бы не получилось, чтобы не сожалеть о прошлом. Ведь теперь, когда она получила так много тайных знаний вместе со всеми, кто собирался у Анны Яковлевны на квартире, она точно знала, что сожалеть о прошлом нельзя. Это разрушает будущее.
Но он все-таки сделал для нее то, о чем она не посмела бы даже помыслить. Узнав от нее, в конце концов, истинную причину всех ее бед, он думал недолго.
– Так-так-так. – Он сосредоточенно барабанил пальцами по столу. И разговаривал вроде бы сам с собой, глядя в пол: – Значит, что ты собираешься делать, ты не знаешь… Так-так. Ну и что мы должны предпринять в сложившейся ситуации? – Он потер переносицу. – Я предлагаю тебе одну вещь. Только не пойми меня неправильно…
Через десять минут, допив на ходу чай, они опять выбежали из дома. И он опять тащил ее на буксире. Флора со своей медлительной речью так и не успела ни возразить, ни членораздельно поблагодарить. Уже через полчаса они, под возмущенные крики уборщицы, перепрыгивали через тряпку, заметающую следы последних на сегодня счастливых женихов и невест.
Без пяти семь они вломились в маленькую конторку районного ЗАГСа, и он сунул ей под нос пустой бланк заявления и ручку.
У них над душой демонстративно стояла работница загса в застегнутом на все пуговицы пальто. И не уставая, повторяла металлическим голосом:
– ЗАГС закрывается, товарищи. Имейте совесть! Брачуйтесь в рабочее время!
Флоре было ужасно неудобно под взглядом этой дамы спрашивать такие вещи, которые женщине, вступающей в брак, неплохо было бы выяснить значительно раньше. Она просто пихнула его легонько в бок, и они, как по команде, вписали свои данные, а заодно и познакомились.
Тут она и узнала дату его рождения, отчество и фамилию. А имя его к этому времени она знала уже целый день…
Заявление Флора потом забрала. И оно так и хранилось в правом ящике буфета вместе со всеми важными бумагами. Это было единственное свидетельство того, что у Женьки Невского был отец. Печать в паспорте ставили только через три месяца. Но вернуться для этого он просто не мог. А через шесть – его уже не было на свете. Флора узнала об этом случайно. От своей старенькой соседки Клавдии Петровны.
Тайга далеко не всегда бывает гостеприимной.
 
Глава 9
 
К телефону Альбину просили постоянно. Мама смотрела на нее косо. Иногда не выдерживала, заходила после очередного звонка к ней в комнату и раздраженно отчитывала:
– О чем ты думаешь? У тебя экзамены! Сколько можно болтать по телефону? Я тебя просто звать не буду, так и знай!
Альбина с независимым видом молчала и продолжала заниматься своими делами.
– Я с тобой разговариваю! – кричала мама.
– Я слышу, – спокойным до омерзения голосом отвечала Альбина.
– Что ты слышишь?!
– Что ты разговариваешь. Только, по-моему, ты орешь.
– А как мне на тебя не орать, интересно? Ветер в голове. В институт не поступишь, стыд какой будет!
– Да при чем, при чем здесь телефон и мои разговоры? – возмущалась Альбина. – Может, у меня задание узнают и ответы сверяют.
– Что-то я не слышу, чтобы ты ответы диктовала, – язвительно замечала мама.
– А ты что, подслушиваешь? – Альбина оскорбленно смотрела на мать.