Огнем и водой

– Как тебе, Невский, костюмчик идет! Ты прямо как настоящий. Пойдем с нами танцевать.
Он так и не научился их различать. И даже не удосужился им ответить. Единственное, что его беспокоило, – это то, что он потерял из виду свой сиреневый ориентир.
Родители толпились на лестнице. Собирались уже уходить и оставить детишек праздновать самостоятельно. Но все никак не могли разойтись, вспоминали какие-то истории из общей их классной жизни. Он слышал обрывки их речей. «А мой-то…», «А ваша-то…».
Он склонился над перилами и увидел, как мама спускается по лестнице. Он хотел догнать ее и хотя бы сказать: «Пока». Удивился слегка, что она уже уходит. Но передумал бежать за ней. Решил, что если она его не заметит, то будет гораздо лучше. И в который уже раз нащупал в кармане обжигающее пальцы кольцо.
Он ходил и искал Альбину. К нему поворачивались совсем не те лица. А на первом этаже он вдруг, как в плохом кино, лицом к лицу столкнулся с Альбиниными родителями.
– А, Женя Невский, – неожиданно приветливо протянул ему руку Марлен Андреевич. Альбинина мама сдержанно улыбнулась. – Поздравляю с окончанием! Ну, что? Поступать-то в медицинский будешь?
– Нет, – смутился Женька. Он совершенно не ожидал такого к себе отношения после того, как уволился. – В этом году точно не буду. Мне в армию осенью…
– Ну, удачи!
Встреча эта Женьку окрылила. Значит, не все так плохо, как он предполагал. И не так уж Альбинин отец на него сердится. И чего тогда она говорила, что ей за него перед отцом стыдно…
Теперь он помчался ее искать с непонятно откуда взявшейся уверенностью, что все у него получится. Он взлетел на третий этаж. В потемках коридора две тени, разлепив объятия, шарахнулись от него в разные стороны. Он подошел к дверям класса и услышал обрывок фразы: «Спорим на бутылку коньяка, что поедет?»
– А что спорить-то? Это уже и так понятно. Спорить надо было, когда бабка надвое гадала. А уж в таком-то споре точно – один подлец, другой глупец.
– Ну, как хочешь. Так уже даже и неинтересно…
Женька подумал и заходить не стал. Пошел на ухающие звуки музыки. Кто-то надрывно пел по-английски. Только слов разобрать он никак не мог. И тут он увидел ее. Она вынырнула из коридора вместе с Губко. Он позвал:
– Альбина, можно тебя на минутку?
Она чуть досадливо поморщилась, но задержалась. Подходить не стала. Он быстро приблизился к ней сам.
– Альбина, мне нужно поговорить с тобой.
– Ну, поговорим, конечно. – Она согласилась, как с само собой разумеющейся вещью. И явно собралась уже идти. – Потом только, хорошо?..
– Когда потом? – настойчиво спросил он ей вслед.
– Ну что, времени, что ли, не найдется? – крикнула она, уже стуча каблучками по лестнице. – Пошли! Чего ты там стоишь?
И он, не веря себе от счастья, что она зовет его с собой, помчался следом. Но в толпе танцующих в зале он опять ее потерял. И захотел треснуть кулаком об стену, так ему мешало это всеобщее ликование. Начался медленный танец под чудесную музыку Yesterday. Он огляделся и увидел, как сиреневое платье обнимают за талию чьи-то руки в светлом пиджаке. Он не смог на это спокойно смотреть. Он терял остатки самообладания.
Вышел из зала. Опять куда-то побрел. И тут в него вцепилась неприятная ему с детства Николаева, единственная девчонка, с которой он в своей жизни подрался. Так навсегда и остался у него неприятный осадок, а все потому, что била-то, в основном, она. Учебником по лицу. А то, чем он ей отвечал, похоже, так до цели и не доходило.
Но сейчас она тянула его за собой. Улыбалась загадочно и многообещающе. И говорила:
– Пойдем.
Не мог же он ей сопротивляться, как в детстве. И она притащила его обратно в зал и сказала:
– Потанцуй со мной.
– Я не умею, – попробовал отбояриться он. Но характер у Николаевой остался тем же, что в детстве. Спасибо, что по голове не била. Отпускать добычу она не желала.
И он покорился. Перетерпел ее руки у себя на плечах, хотя этот жест после увольнения из больницы казался ему самым отвратительным на свете. Руки его от безысходности легли на ее талию. И ему казалось, что он переминается с ноги на ногу вокруг круглой и гладкой осины. Он танцевал с ней, с абсолютно не нужной не только ему, но и вообще, как ему казалось, никому, и смотрел на ту, рядом с которой было на самом деле его место. Смотрел и не понимал. Как-то уж очень интимно соединила Альбина руки на шее вконец обнаглевшего Акентьева.
Когда же, наконец, ему удалось освободиться, он решительно ушел наверх. В классе его встретили неожиданно радостно:
– О! Проспектус! Привет тебе, старикашка! – Марков, Перельман и еще двое из параллельного класса сидели на столе и пили шампанское.
– Иди к нам! Давай! С нами!
Они быстренько налили ему шампанского и плеснули туда водочки. Он опять обрадовался тому, что удачно зашел. А через какое-то время его вообще перестало что-либо беспокоить. Подозрительно пошатывался мир вокруг. Отвратительно сладкими казались эклеры. А подошедшая к ним Ирка Губко стала показывать какие-то несусветные фокусы, заглатывая буше целиком. Он смотрел на это чудо, и его поташнивало. А потом они приоткрыли окошко и стали бросаться этими кошмарными приторными эклерами. И бросали они их почему-то вверх. Так им казалось, что эклеры улетают куда-то и на голову никому не падают.
Он плохо помнил, что было с ним дальше. Кажется, ему налили еще, и наливал подошедший Акентьев. Но он увидел рядом Альбину. И пить больше не стал. Как только он ее увидел так близко, нужда в этом сама собой отпала. Он опять хотел позвать ее поговорить. Но она только смеялась. Она была весела, и Невский своими просьбами ее смешил. Ей даже нравилось, что всем от нее что-то да нужно. Приятно ощущать себя королевой. И необязательно при этом всем потакать.
Он надеялся остаться с ней вдвоем хотя бы в самом конце их вечера. Но конец был еще далеко. А когда они всей толпой пошли гулять на Неву, он тянулся вместе со всеми и ничего не чувствовал, кроме нарастающего отчаяния.
А потом, когда ему казалось, что вот-вот все, наконец, решится, потому что все понемногу стали друг с другом прощаться, он, не веря своим глазам, увидел, как Акентьев остановил такси и махнул кому-то рукой. И Перельман, Губко и Альбина кинулись к машине.
– На дачу. В Комарово, – донеслось до него. Но это было уже неважно.
Флора Алексеевна вышла из школы, задыхаясь и обмахиваясь рукой. Сначала она волновалась за то, как Женька получит аттестат, потом за то, как он выглядит. Потом оттого, что услышала давно забытую фамилию. И увидела парня, который на нее отозвался и пошел получать свой диплом.
Потом, когда они пели на сцене, такие взрослые, она вспоминала, какими смешными они были малышами. И украдкой прослезилась, прикладывая платочек к глазам. Впрочем, почти как все прочие мамы.
Она пришла в зал раньше остальных и сидела во втором ряду. Родителей же, пришедших позже, она не видела, потому что рассаживались они уже в тех рядах, что были позади нее.
Всю официальную часть она тешила свое самолюбие. Вырастила сына. Он почти что мужчина. И ей казалось, что получился он у нее, некрасивой, просто на удивление симпатичным пареньком. Вот бы характер пообщительнее… И она опять подумала о том, о чем думала на протяжении последних десяти лет.
А потом, когда все закончилось, она встала со своего места и повернулась лицом к залу. И голова у нее закружилась. Сердце ударило в горло теннисной подачей. Ей стало нехорошо. Потому что она вдруг увидела его. Всего в белом, рядом с какой-то полноватой дамочкой с властным лицом. Того, кого никогда в своей жизни видеть не собиралась. О котором давно забыла. Потому что ей было о ком думать вместо него. Она только испугалась, что он узнает ее и, не дай бог, подойдет. И Женька заметит это и что-нибудь поймет.
Она никак не могла понять, как же такое возможно. И зачем он сюда пришел. Но потом поняла, вспомнив мальчика под этой фамилией. И еще вспомнила, что очень давно не была на родительских собраниях. Вместо этого сама заходила в школу к учителям.