Янки в мундирах
— Прошу прощенья, — сказал Тайлер, улыбаясь Парку. — Люблю лошадок.
Солдаты, согнувшись, со штыками наперевес, окружали здания, которые надлежало очистить, и бросали бомбы со слезоточивым газом; голубой дымок курился меж полуразрушенных стен. Ветераны один за другим покидали свое убежище — кто с узелком подмышкой, кто, прижимая к лицу рубаху или свитер; наспех собранные чемоданы нередко раскрывались по дороге, и тряпье вываливалось наружу, на покрытое обломками кирпича поле битвы. Толпа, встретившая сначала смехом эту нелепую демонстрацию военной мощи, подняла возмущенный крик, когда верховые, ударяя саблями плашмя по головам, начали наезжать на запруженные людьми тротуары, а легкий ветерок разнес над улицей удушливые волны газа. По лицам людей заструились слезы; тяжело дыша, оглушенные внезапной резкой болью в голове и пораженных легких, они стали подымать голубоватые бомбы, которые обжигали им пальцы, и с бранью и проклятиями швырять их обратно в солдат. Кое-кто, схватив кирпич или обломок свинцовой трубки, принялся прокладывать себе путь сквозь ряды солдат, наталкиваясь везде только на новые бомбы, на обнаженные сабли, на штыки.
— Бунтовщики, — докладывал генерал Макартур, — дрогнули перед сокрушительной мощью наших сил, несмотря на то, что численное превосходство противника равнялось пяти-шести к одному. Но когда имеется налицо достаточный контингент войск, хорошая техническая оснащенность, крепкая дисциплина и согласованность действий, то победа над любым скоплением черни обеспечена.
Вспыхнули пожары; пожарные команды стояли наготове, получив приказ предоставить огню пожирать обреченные кварталы, но охранять от огня близлежащие владения. Черные клубы дыма, смешиваясь с голубоватым дымком газа, густым облаком окутали купол Капитолия.
Какой-то ветеран, прижимая к себе одной рукой арбуз, другой — котомку с пожитками, выбежал из дома на улицу и уронил котомку. Когда он обернулся, чтобы подобрать котомку, двое солдат отпихнули его прочь, и один из них проткнул арбуз штыком. От неожиданности ветеран попятился назад. Стоя на краю тротуара, он держал в руках истекающий соком арбуз и истерически смеялся.
Один солдат, увидав старый форд, который изгоняемые ветераны, нагрузив чемоданами, узлами и котомками, старались отвести в безопасное место, бросился к нему с пылающим факелом. Офицер остановил солдата. Солдат недоумевал — почему?
Какая-то женщина пробиралась сквозь толпу; платье у нее на плече было разорвано, глаза полузакрыты; она бросилась к протянутой во дворе веревке, на которой в облаках дыма болталось платье и дамское трико абрикосового цвета. Двое солдат схватили ее; она кричала и вырывалась, стараясь расцарапать им лица. Они впихнули ее обратно в толпу, и она повалилась на землю, всхлипывая. Другие женщины подняли ее и оттащили на тротуар, подальше от конских копыт.
Посреди улицы выла собака, пятясь задом, припадая на задние лапы.
Ветерана с рассеченным саблей ухом повели к санитарной машине. Ветеран размахивал флагом и выкрикивал угрозы, призывая толпу не сдаваться…
В Белый дом было послано сообщение, что бой в своей первоначальной стадии протекает вполне успешно, и исход его не вызывает больше сомнений. Войска вошли в соприкосновение с неприятелем, и после непродолжительной схватки, в которой кирпичи и кулаки оказались бессильными против винтовок, пистолетов, слезоточивых газов, сабель, штыков, танков и пулеметов, противник был опрокинут и обращен в беспорядочное бегство. Регулярная армия располагает также безусловным превосходством в воздухе.
Секретарь президента, озабоченный реакцией газет на описанное выше сражение, заявил, что консервативная пресса, несомненно, сумеет правильно истолковать действия правительства, но остальные газеты, вероятно, поднимут вой.
— Да, вероятно, — сказал президент.
Толпа, задыхаясь от газов, в смятении отступала к югу; она пересекла Миссури-авеню и отступила дальше, к зеленому треугольнику парка, где ноги тонули в мягкой траве и глаза мало-помалу переставали слезиться. На Мейн-авеню отступление приостановилось: не потому, чтобы ветераны хотели повернуть обратно и сделать последнюю отчаянную попытку удержаться в городе, а просто, чтобы поглядеть на пожар. Некоторые в изнеможении опустились на землю, другие стояли, вытирая глаза носовым платком, смоченным водой из уличной колонки. Все кашляли; все уныло глядели на темную дымку, окутавшую белый купол Капитолия. Войска подступали не спеша, пехотинцы шли с винтовками через плечо. Они не торопились. Так выметают мусор из подвалов. Мусор ведь не сопротивляется.
* * *Группа пехотинцев столпилась у ларька с фруктовыми водами, который кому-то из солдат удалось отстоять от огня. Сдвинув каски на затылок, они вытирали пот со лба и пили освежающий напиток прямо из бутылок.
— Скверная история, — сказал один из солдат стоявшему рядом репортеру. — Но приказ есть приказ.
Они пили не спеша, словно отдыхая в перерыве между двумя таймами.
Пехота перестроила ряды, кавалерия развернулась вдоль Мейн-авеню. Конники на взмыленных лошадях, спрятав до времени свои сабли в ножны, взирали на стоявшую впереди толпу. Танки, как гигантские стрекочущие жуки, неуклюжие и бесполезные, уходили на юг, оставляя на асфальте Третьей улицы свой гусеничный след. Разведывательный самолет гудел в ярко-синем небе.
Временное затишье было нарушено появлением негра с американским флагом в руке; в глазах ветеранов этот флаг здесь, в Вашингтоне, всегда служил символом лояльности. Негр взобрался на разветвление высокого раскидистого дерева и, размахивая флагом, запричитал:
— Господи! Ты, даровавший нам эту страну, помоги нам теперь! Господи! Ты, даровавший нам эту страну…
Один из солдат снял с пояса голубую коробку, оттянул предохранитель и швырнул бомбу к подножию дерева. Раздался взрыв, шипение, и облачко белого дыма заклубилось в воздухе. Негр скатился с дерева, выронив флаг. Один из ветеранов подбежал и подхватил флаг, прежде чем он упал на траву.
Одна за другой взорвалось еще несколько бомб, кавалерия двинулась на толпу, и толпа побежала…
Впереди, к югу, лежала набережная реки Потомак, и толпу отделяла от нее узкая мощенная булыжником улица, которая, петляя и извиваясь, вела к подъемному анакостийскому мосту. Стоило только оттеснить ветеранов с просторных парков и площадей на эту улицу, и можно было уже праздновать победу, ибо, стиснутая между двумя рядами домов, преследуемая по пятам кавалерией, толпа вынуждена будет двигаться вперед, а как только она перейдет мост, его можно поднять и отрезать ей доступ в столицу. Подобный стратегический план, пользуясь языком домашнего обихода, был так же не сложен, как выдавливание зубной пасты из тюбика.
Парк и Тайлер, подхваченные людским потоком, двигались вместе с толпой; Фаулера они потеряли из виду еще во время первой кавалерийской атаки. Внезапно Парк услышал возглас Тайлера, и спокойное движение толпы нарушилось — Тайлер пробивался сквозь толпу к рослому, плечистому негру, схватившемуся с двумя солдатами. Негру удалось выбить винтовки из рук солдат, и он стоял, молотя огромными черными кулаками, а солдаты, словно мальчишки, которые никак не могут поймать раскачивающуюся веревочную лестницу, старались ухватиться за его руки и повиснуть на них. Тайлер, со сбитыми набок очками, работая локтями и кулаками, прокладывал себе путь через людской поток; Парк протискивался за ним следом. Парк слышал, как чертыхались солдаты и один из них выкрикивал:
— Черномазый! Черномазый, сукин сын!
— В последний раз тебе говорю, — сказал негр, удерживая обоих солдат на расстоянии вытянутой руки, ухватив их за воротники курток, отчего они задыхались, как в петле, — я этих слов не потерплю.
Солдаты корчились и приплясывали на месте, а негр говорил с расстановкой, терпеливо, словно старался растолковать библию на редкость непонятливым ученикам:
— Много кой-чего я терплю, только одного не потерплю — таких вот гадких слов.