Другие места

– Откуда ты?
Говоря, он смотрел в свой стакан. Голос у него был скрипучий.
– Из Бремена.
– Бремена?
– Да, это в Германии.
Я заказал нам еще рома, он внимательно следил за руками бармена и за блестящим напитком, льющимся в бокалы.
– Я никогда не был в Европе, – сказал он. Я пожал плечами. Он продолжал:
– Ниньо, мой младший брат, уехал в Германию. Куда это он уехал? Да, в Германию. В Гамбург. Каждую неделю мы получали от него по письму. Мать садилась на кухне и читала их вслух. Читала и плакала. Потом вдруг письма перестали приходить. Мать писала ему, но ее письма возвращались обратно. Она обратилась в посольство. Но там ничего не знали о Ниньо. Никогда о нем не слыхали. Он не получал разрешения на жительство в Германии, сказали они. С тех пор мы ничего о нем не знаем.
Я помню этот рассказ о Ниньо, который исчез в Германии, и мнение того старика о Европе: это место, где исчезают люди, словно их проглотила история.
Бар на заднем плане находится не в фокусе, потому я и думаю, что это картина не одного бара, а многих, ведь в том путешествии мне часто случалось сидеть у грязных стоек баров и пить ром с колой в обществе пожилых людей.
После случая с Лизой я уже ездил без попутчиков. Иногда я на несколько дней присоединялся к какой-нибудь группе и проезжал с нею опасные участки пути, но большей частью я ездил один.
У меня не было нужды спешить из одного места в другое. По вечерам я лежал и изучал карты, придумывал варианты маршрутов. Выбирал интересные окольные пути. Я придумал себе забавную игру. Я наугад выбирал в толпе какого-нибудь человека. Одиночку, как я, и шел за ним следом. Садился в тот же автобус, покупал билет до той же станции и выходил там же, где он. А потом выбирал в толпе нового человека и следовал уже за ним. Я побывал в городках, куда никогда не приезжали туристы и где смотреть было особенно не на что. Приехав в новый город, я вел себя, как будто знаю его много лет. На лице у меня было скучающее выражение. Точно я всю жизнь каждый день хожу по этим улицам, и меня заботит только одна мысль: как бы поскорей уехать отсюда подальше.
Однажды на улице меня остановили три парня, выскочившие из фургона. Я был уверен, что они меня ограбят и изобьют. Но я спокойно посмотрел на них и вдруг заговорил по-норвежски. Я говорил быстро и смотрел им прямо в глаза так, словно был уверен, что они понимают каждое мое слово. Парни тревожно переглянулись, потом повернулись и ушли.
В конце концов мне наскучила эта игра.
Автобусные билеты казались хлопьями воздуха в городах ветров и мусора. Это были ненаписанные письма, невыполненные обещания. Я чего-то ждал, но каждое утро то, чего я ждал, исчезало или превращалось во что-то другое.
Несколько дней я прожил в одном пансионе в Пирапоре на юго-востоке Бразилии.
Я бродил, словно в полусне, и чего-то ждал. У меня стали неметь руки. Я решил, что это связано с нарушением кровообращения. И пошел к врачу, доктору Лессингу. Он сказал, что его дед был англичанин. Голос его нагонял сон. Сухими пальцами он ощупал меня. Я закрыл глаза и чуть не уснул. Потом он сделал анализ крови.
– Ты здоров, – проворчал он. – У тебя все в порядке.
– А руки? Почему они немеют? Иногда я даже не чувствую, что держу в пальцах чашку с кофе.
– Ничего страшного, – спокойно сказал он. – Это пройдет.
Руки не проходили, но постепенно я привык к ощущению, как будто у меня на руках надеты бумажные перчатки.
Я решил ехать дальше на юг.
За окном один пейзаж сменялся другим. Как-то раз я даже подумал, что окно – это экран, а я – видеоплейер. Пейзажи за окном были всего лишь проекцией моего представления о том, как должна выглядеть Латинская Америка. В этой мысли было что-то от клаустрофобии, и в конце концов я был вынужден призвать свои глаза к порядку.
Меня путала мысль, что ландшафты создаются глазами туристов и потому они все время меняются. Я играл, будто я потерял память, и мне нравилось быть чистым листом, не имеющим связи с миром. Я чувствовал себя человеком необыкновенным.
Недавно я обнаружил, что почти ничего не помню о своем путешествии. Обрывки впечатлений от городов, стран, автобусов, поездов и комнат в гостиницах. Одни обрывки. Написав это, я ощутил в себе тревогу, она охватила все мое существо до кончиков пальцев. Я встал из-за письменного стола и заходил по комнате. Чтобы отделаться от мысли, что у меня не было ни плана, ни причин для такого долгого путешествия.
Иногда на меня нападала невыносимая тоска по дому. Особенно когда на глаза попадались вещи, напоминавшие мне о нашей с Хенни квартире в Осло. Торшер, похожий на очередное приобретение Хенни. Кусок мыла, пахнущий, как то, которое она всегда покупала. И всякое такое. Неожиданно я оказывался выбитым из колеи. Я сгибался пополам, обхватывал голову руками и старался победить дурноту. В голове хаотически теснились образы. Множество образов. Все новые и новые. Я был уверен, что это никогда не кончится.
Неожиданно такое состояние проходило. Я вставал и уходил из кафе, где пил пиво. Бармен кричал мне вслед «пока», и я оборачивался, чтобы крикнуть ему что-нибудь в ответ.
У меня был целый склад реплик, к которым я прибегал в подобных случаях.
Люди, видевшие меня в то время, сказали бы, разумеется, что я производил впечатление человека, одержимого беспокойством. Я редко оставался в одном месте больше двух-трех недель. Чаще – всего несколько дней. Я никогда не говорил, что хочу уехать в другое место. Ничего не искал. Но покоя не находил нигде. Я ни от чего не бежал. Просто просыпался утром и ехал дальше.
Иногда я работал. Брался за все, что предложат. У меня еще были деньги на VISA-карте. Но мне нравилось работать. Работа заставляла время двигаться, а иногда мне попадались занятные типы. Одно время я работал барменом у дамы по имени Люсия, она весила сто шестьдесят килограммов. Когда на нас никто не смотрел, она целовала меня в щеку. Пышность ее бедер доводила меня до какой-то формы безумия. (Где же был этот бар? В каком-то бразильском городе, это точно, вот только не помню в каком. Она внушила мне тот тип безумия, после которого ты не помнишь, где ты находился, как тебя там звали и какие истории ты там рассказывал…)
Несколько месяцев я проплавал на борту рыбацкого судна в маленьком приморском городишке южнее Сан-Паулу. Рыбак Альварес был далеко не молод, ему было около шестидесяти. Лицо у него было плотное, похожее на дубленую кожу, с глубокими морщинами. Он обучил меня искусству вынимать рыбу из сети. Случалось, мы дрейфовали по нескольку часов, ждали. Альварес и его сын спали под палубой. А мне нравилось сидеть на палубе и смотреть вниз, в воду.
Иногда я проплывал под водой большие расстояния, легкие беззвучно взрывались, я высовывал голову из воды и жадно хватал воздух. Один раз я нырнул так глубоко, что понял: это конец, мне уже не выплыть. И когда вверху показались лучи света, пронизывающие зеленую воду, я испугался, что этот чистый воздух меня убьет.
Больше всего мне понравилось быть продавцом кокаина в Буэнос-Айресе. Это были легкие деньги. Сам я им не баловался. Жил я в маленькой дешевой гостинице в порту. Целый там толклись посетители – беспокойные туристы. В Буэнос-Айресе было жарко, я ходил разомлевший, но чувствовал себя отлично. Я никуда не спешил и часто сидел на табурете у стойки бара в гостинице – там всегда одинаково пахло сигарами и бренди – и смотрел телевизор, установленный у одной из стен; телевизор был настроен на канал, по которому передавали ток-шоу, и я пытался запоминать отдельные слова, сказанные ведущим.
Бывало, мы беседовали с хозяином гостиницы, – думаю, я ему нравился. Я рассказывал ему о Норвегии, о зиме, о белокурых девушках – словом, всякое такое. Хозяин всегда ходил в наглаженных белых сорочках. Из-за них его лицо напоминало карту, показывающую, где зарыты клады. Через пару недель он спросил, не хочу ли я заработать.
Он дал мне письма, которые я должен был развезти по городу в разные места. Я ездил на его мопеде. Довольно быстро я уже знал все улицы. Деньги от клиентов я прятал в мешочек, изнутри прикрепленный к брюкам. За вечер я продавал постоянным клиентам тридцать граммов кокаина и привозил деньги хозяину гостиницы. Все были довольны.