Другие места

Мне не хотелось расспрашивать ее о болезни. Обычно она сама рассказывала о своих страданиях, но теряла терпение и раздражалась, если о них заговаривал кто-то другой. Я не хотел ничего говорить, мы молчали.
Неожиданно она отложила нож и вилку. Я продолжал есть, хотя и заметил, что она пристально смотрит на меня.
– Я тут кое-что вспомнила, – сказала она. – Понимаешь… после того, как он исчез… когда все это случилось…
– Не будем сейчас говорить об этом, – сказал я.
– Будет лучше, если я все-таки скажу. Я лежала, думала обо всем случившемся и пришла к выводу, что это неправильно. Мне следовало рассказать тебе все, что я знала уже тогда. В голове у меня был сумбур. Пока я лежала и ждала результата анализов, я поняла, что это была моя ошибка. Я знаю, что должна сказать это, прежде чем все опять запутается.
– О'кей.
– Полиция обнаружила, что у него была вторая семья. И сообщила мне. Месяца через два-три после того, как он исчез.
Я кивнул, не сводя с нее глаз, но выдержать ее взгляд было непросто. Она смотрела на меня с усталым выражением лица, преувеличенно грустным. Мне не хотелось показывать ей, что мне это неприятно. Я пошел и достал из холодильника бутылку минеральной воды, открыл, налил два стакана.
– Хочешь?
– Да, спасибо.
– Пожалуйста.
Я поставил перед ней стакан, в воде пузырился углекислый газ.
– Я долго думала, что должна все тебе рассказать, но боялась. Не знала, что делать.
– Понимаю.
– Спасибо.
Я кивнул.
– Не надо больше об этом, – сказал я.
– Я только хотела, чтобы ты это знал. Тебе, наверное, неприятно, что я ничего не сказала тебе тогда. Что я скрыла это от тебя. Но я не смогла. Ты понимаешь?
– Понимаю.
– Тогда не будем больше об этом, – сказала она.
– Не будем.
– Договорились.
После еды она почувствовала такую усталость, что мне пришлось помочь ей подняться по лестнице и лечь в постель. Она опустила голову на подушку, взглянула на меня, улыбнулась и закрыла глаза.
Несколько минут я смотрел на ее спящее лицо.
Я расположился в саду, пил виски и курил. Было шесть вечера, пятница.
У меня за спиной хлопнула калитка, я вскочил и выронил сигарету в траву.
Роберт улыбался, прислонившись к калитке.
– Чем занимаешься? – спросил он.
Я смотрел на сигарету в траве. Медленно нагнулся и поднял ее. Один ее конец стал влажным.
– Что?
Он подошел ко мне. Глаза у него блестели.
– Чем занимаешься?
Он сжал кулак и ткнул меня в живот. Я выдавил улыбку.
– Да так, сижу думаю.
– О чем?
– Ну, не знаю.
Он был весел и возбужден.
– Давай прогуляемся по Фрогнерпарку, выпьем пива?
Не дожидаясь моего ответа, он поднялся на террасу и прошел в гостиную. Я шел за ним.
– Как ты узнал, где я живу?
– А мне тут нравится, – сказал он.
– Что тебе нравится?
– Дом. Стиль. Ничего лишнего. Чисто.
– Это все мамина заслуга.
Роберт сел на диван, потянулся.
– Как она себя чувствует?
– Лучше.
– Все еще в больнице?
Я кивнул.
– Она пробудет там еще пару дней.
Заложив руки за голову, он осматривал гостиную, вид в сад.
– Так что скажешь? Пойдем в парк? Выпьем пива. Что может быть лучше? Лучше, чем выпить пива в парке.
Мы шли по Фрогнерпарку. Нам навстречу женщина вела на поводке собачку. Собачка несла в зубах палку. Я посмотрел на женщину, она улыбнулась. Роберт закурил сигарету, угостил меня, мы стояли на аллее и курили. Оглянувшись через плечо, я увидел, что женщина зовет собачку. Та бегала в кустах и искала свою палку.
– Твоя мать жива?
Роберт кивнул. Его возбуждение немного улеглось. Чудной какой-то, подумал я. То болтает без умолку, то за полчаса не проронил ни слова.
– Я довольно долго отсутствовал, – сказал я. – Я путешествовал. Она ничего обо мне не знала.
Он смотрел на меня, но молчал. Я хотел, чтобы он что-нибудь сказал. Разве старшим братьям положено молчать? Они должны комментировать. Иметь свое мнение. Все знать лучше. Но он молчал.
– Я не знал, что она больна, – повторил я. – Ведь меня здесь не было, я путешествовал.
– В кафе ты сказал, что у нее ничего серьезного.
Я помнил, что солгал ему тогда в кафе. Но теперь мне не хотелось выглядеть перед ним лжецом.
– Я солгал, – смеясь, сказал я.
– Зачем?
– Мне не хотелось говорить об этом. О ее болезни. Но это неправда, она серьезно больна.
– И насколько серьезно?
Я пожал плечами.
– Где-то между пустяком и смертью?
– Что-то в этом роде. Только я не могу говорить об этом.
– Понимаю.
– Меня долго не было. Я не звонил. Не писал.
Я пожал плечами. Откинул голову и пустил дым в ветки над головой.
Роберт, похоже, не собирался прерывать молчание.
– Сам не знаю, почему я уехал. Мама была уверена, что мне что-то известно об исчезновении отца. Я видел это по ней. Замечал. Разумеется, она об этом не говорила. Но я замечал. Она всегда как будто ждала, что я вот-вот расскажу ей, что с ним случилось, куда он уехал, почему. Она была уверена, что отец открыл мне эту тайну. Была уверена. Когда я приходил домой, она встречала меня ждущим взглядом. Всегда скептическим. Но не говорила ни слова. И этот ее взгляд… В каждом моем слове она подозревала скрытый смысл, как будто это был тайный код.
– Может быть, все это только твое воображение?
В моем голосе звучала досада, когда я сказал:
– При чем тут мое воображение? С какой стати?…
Он оглядел мои штаны, ботинки. Растерялся.
– Не знаю.
– Не было для этого никаких причин.
– Понимаю.
Не знаю, почему я рассказал это Роберту. Внезапно появившись в нашем саду, он застал меня врасплох. Я чувствовал себя маленьким, и мне хотелось, чтобы он поговорил со мной. Дал какой-нибудь совет, сделал замечание. С высоты своего жизненного опыта. Но он молчал.
Может, поэтому я и рассказал ему эту историю. А может, почему-то еще. Меня вдруг поразило, что я в то время часто рассказывал истории, которые не совсем соответствовали действительности.
Я и вправду чувствовал, что мама подозревала, будто мне что-то известно об исчезновении отца. Но кое-что я преувеличил, а кое-что изменил. Теперь-то я знал, что все было не так. Что на самом деле все было как раз наоборот. Это она кое-что скрыла от меня. Я попытался сгладить недоразумение и признался Роберту, что солгал, но вдруг тут же придумал новую ложь, словно лгать не задумываясь было для меня естественно.
Почему я так поступил?
Наверное, потому что он отказался вести себя как положено старшему брату, отказался от своего старшинства, меня это чертовски разозлило.
По какому праву он отказывает мне в этом?
Мы пошли дальше, и, пока мы шли, у меня создалось впечатление, что он не поверил моей истории. Он раскусил меня и потому улыбался.
Мы расположились в кафе в парке и заказали пива. Теплый весенний вечер, свежее пиво. Через несколько минут он заговорил. Он выглядел смущенным, скованным, как будто ему надо было многое рассказать мне.
Он говорил, а я изучал его лицо. Кожу, нос, глаза. Думал о том, что его лицо – карта страны, которая долго была покрыта льдом.
Он говорил о выборах в стуртинг, о глупых политиках. Его это очень занимало. Почему политики так глупо ведут себя? Непоследовательность, причуды, бесхарактерность, униженность. Если верить Роберту, на политической арене было полно людей, мечтающих подвергнуться грубым унижениям. Мне вдруг стало стыдно. Раньше мне хотелось, чтобы он был умным и играл роль старшего брата, теперь мне стало стыдно. За свое ребяческое желание.
Он продолжал говорить о политиках. Я много лет не следил за политикой и потому иногда задавал ему вопросы.
Выпив пива, мы опять пошли по парку. Почки на деревьях и трава на лужайках были ярко-зеленые. Всюду было мокро. Я смотрел на морщинки вокруг его глаз. На губы. На форму обтянутых кожей скул.