Дневники 1930-1931
Ночью по выходе на двор, услышали крик, Map. Конст. спешила к нам: «Красавин убивает Таню». Через несколько минут мы увидели бегущую к нам в белом женщину и за ней темную фигуру. Женщина быстро сунула Павловне, в руки узел, крикнула «спасите ребенка» и убежала. Подскочил ко мне вдребезги пьяный Красавин и, узнав меня, сказал: «Пришвин? — Да. — Извините».
Мы узнали историю. Красавин, лесник-коммунист, застал жену с делопроизводителем. Родился ребенок. Развелись. Красавин уехал в другое лесничество. Таня сошлась с другим делопроизводителем, а на Красавина подала в суд на алименты. Вот он теперь, когда напьется, все хочет убить ребенка от делопроизводителя. И, вероятно, убьет.
<На полях:> Чтобы пополнить ущерб, наносимый экспортом леса, решили высеять огромное количество сосны. Но в лесничестве по небрежности вместо сосны посеяли ель, которая совсем не может расти в условиях сосны.
29 Августа. Борьба за свет, перемена облаков (весь день облачная), вечер <1 нрзб.> туман, игра собак, заря, силуэты, дым овинов, утром хлебный дух. В тундре: тростинки в лесу, след лося, следопытство, падающие деревья.
Утро было солнечно светлое, потом явились те самые нижние темные облака, очень угрожающие, с которых и началась перемена погоды. Некоторое время, часов до 11 была борьба в небе с темными силами, потом началось как бы преображение темных сил в светлые и в полдень все небо было загромождено облаками, прекраснейшими и надежными. С этого разу началась роскошная погода.
<На полях:> Тень такая большая была в лесу от дерева, что раз я даже вздрогнул: одну тень за человека принял.
Мы проникли через девственный заболоченный лес (пробовали снять в нем освещенные солнцем тростинки) в можжевельник, покрытый ерником (betule nona). Вероятно, эта кругловина только очень недавно еще была дном озера (как Туголянское). Ерник — растение чрезвычайно редкое для Моск. губ., я снимал его всячески. Снимал также клюкву и друг, моховые растения для иллюстрации рассказа «Мох».
Вечер был роскошный. Курились овины, из хат очень вкусно пахло свежим печеным хлебом. Мы долго забавлялись с собаками, швыряли им палку. На оранжевой, уже сентябрьской заре провожали мы силуэты избушек, овинов, лозинок. Потом на луга прокрался белый низкий плотный туман, и началась сильная звездная ночь.
<На полях:> Вся Русь, — сказал Сережа. — Почему? Разве нет болот в других местах?
30 Августа. Тот украдчивый туман, что с вечера выполз на луга перед восходом, встал и, когда солнце взошло, быстро свернулся белой радугой и разошелся. Пала самая сильная и уже порядочно холодная металло-матовая роса. В разных сторонах затоковали тетерева. На пойме начался журавлиный крик. Паутины так много, что собака приходит слепая, совершенно закрытая вуалью, на лугах внизу везде частые в кустах <1 нрзб.> белые сверкают паутины, а на деревьях разной работы сетки везде снизу доверху. Я пробовал снимать сегодня не только самые сети, но и способ их прикрепления. Трудно назвать что-либо более удивительное, чем съемка этих инженерных сооружений (паутин в росе, росы в солнце; паутина, одетая в росу, роса, одетая в солнце).
После того я отправился на Журавлиху и долго следил с удивлением назойливое приставание вороны к сарычу; другие две вороны лезли зачем-то к цапле. Одна цапля прилетела ко мне и стала устраиваться на бору, выбрала она себе самое высокое дерево и, балансируя крыльями, пыталась устроиться на самой верхней ветке самой высокой сосны; ветка, вероятно, очень качалась и цапля долго балансировала, развертываясь на все крылья, она как бы дышала, раздувая крылья, и они волновались и поддерживали цаплю, никак она не приладилась. Когда же она совсем устроилась и сложила крылья, то стала наверху очень тонкой пружинкой, до смешного почему-то похожей на цаплю. Потом на луг «Журавлиху» прилетели с поймы два журавля. Тетерева из кустов по открытому месту переходили в овес и, заметив меня с собакой, поднялись один за другим, как поднимаются выводки: один поднимается, другой подумает: «надо, а не хочется, может быть, и не надо? Надо!» — решает и поднимается. И потом всегда один ленивый остается и замирает, пока собака не подойдет к нему вплотную. Так было и теперь. К этому тетереву я присоединил еще одного бекаса и кончил охоту, потому что стало очень жарко. В ручье «Журавлихи» я, по своему обыкновению, увлекся солнечной игрой на водяных растениях и принялся их снимать.
Пришел от жары чуть живой, хотя эта жара уже не прежняя невыносимая. Вообще после этого ненастья началась собственно осень… нежнейшими мотивами.
Снимал сегодня ерник, клюкву и другие болотные растения, расположив их венком на болоте.
Сережа сказал:
— Вся Русь!
Почему он так себе «Русь» представляет?
Вечером курятся овины и серп месяца красный рано уходит за черный бор. Утром солнце заливает росой и всходит, и из каждой избы пахнет сладко хлебом.
Глухарь:
В зобу осиновые листья (на осине с вечера). Глухари стали летать на осину рано (ягод нет и перемена погоды: прохладно). Как я заметил, что один из трех опустился в можжевельник.
История охоты переплетается с охотой за паутиной.
31 Августа. Пауки. Рабочее утро.
Вчера серпик уже довольно толстенький скоро с вечера покраснел и опустился за черный бор. Ночь была прохладная звездная. Утром солнце взошло не без помехи. Я пробовал снять его за легким облаком с лучами света вверх.
Роса обильная сразу обозначила все ловушки пауков и воздушные и наземные. Сегодня я разобрал, что наземные ловушки тоже не просты, это маленькие шатры, прицепляемые обыкновенно к соломинке. Разглядывая первую воздушную ловушку, я скоро по нитям добрался до телефонной станции: паук устроил свою ловушку на ветке ивы, которая засохла, потому что заяц обглодал ее кору; телеф. станция заключалась в скорченном засохшем листике, притом еще скрученным паутиной; сам хозяин сидел внутри и не выходил, потому что роса паукам вообще не дает ходу. Еще я видел такое же устройство и на срезанной березе тоже со скрученными листьями; вообще засохшие кусты и деревья паук охотно избирает местом своей охоты, может быть и потому, что не надо хлопотать о жилище, а может быть, и улов больше на сухом. В елках жилище устраивается прямо под лапкой, конечно уплотненной стягиваемой паутиной; так же устроено и в можжевельниках; молодые ветки можжевельника сгибаются аркой, точно так же сгибаются и цветы острые, которые паук тоже иногда притягивает к своему строительству. Сегодня солнце скорее прежнего расплавилось с росой, и когда я захотел проверить пройденные ловушки, я не мог ничего увидеть ни по деревьям, ни по земле. Вот в том-то и суть всей работы, что она совсем незаметна, и это только роса на короткое время открывает целые города паучьего ткацкого царства: Манчестер в Поповом Рогу.
Теперь не паутина выдавала ловушку, а паук: когда роса сошла, начался лов, иные пауки вышли хватать добычу, иные строили сети, иные чинили повреждения. Я выбрал себе одного паука средней величины на второй вырубке…, ловушка его была между маленькой елкой и сосной, совсем по соседству с этим работал другой хозяин. Мой паук ставил круги на лучи. Можно было заметить, что лучи <2 нрзб.> делались из более тонкого материала, а кольца из толстого; вот почему при росе кажется иногда, что внутри сетки пустота: это потому, что тонкая сеть невидима. В лупу я смотрел за работой на очень близком расстоянии. Паук работал двумя длинными ногами, одной протягивал ту паутину, к которой должна быть приставлена новая, другой подхватывал выпускаемую паутину и притютюкивал. Вот именно в этом отчетливом броске, прицепляющем новую паутину к старой, и было что-то в высшей степени артистическое и в то же время жуткое: до того было похоже на человеческую работу, что вопрос о первенстве на земле человека, существа, делающего орудия, стал снова во всей напряженности: ведь только и есть все отличие, что человек ухитрился делать орудия; паук весь сам в себе: материал делает из своей задницы, орудия — ноги, пузырь с материалом — собственное брюхо; вполне независимое существо; человек…