Дневники 1930-1931

На днях приступят к рубке Власовской дачи (45 гект.). Лес не доспел, еще бы 25 лет, — и ценность его, вероятно, удвоилась бы, а может быть, и утроилась. В прежнее время за такую рубку лесника отдали бы под суд. На это есть возражение — что машина ценится у нас, как создательница валюты, и за это можно отдавать неспелый лес. Следующее возражение гораздо труднее опровергнуть: население нищает, морально разлагается.
После рубки солнце врывается и вырастает гигантская трава, которая не дает прорастать семенам сосны и ели; но осинник все-таки пробивается, очень густой; когда поднимется осинник, травы меньше и меньше, светолюбивая елка начинает расти в осиннике. Так на смену сосны идет ель. И на этой вырубке теперь были бы везде елочки и ни одна сосна была в <1 нрзб.>: была береза и, главное, моховые, заболоченные пятна, которые так и остались и даже повеселели, когда явился свет. Вырубка эта была самая…
Вечером. Весь день чуть-чуть моросило и на короткое время проясневало. Ходили по дождю. Убил вальдшнепа. Рожь вышла из краски почти на всех полосах. На нежную озимь все летит, и все выходят из леса: вальдшнепы выходят, зайцы, витютни летят, большими стаями дрозды-рябинники. Бьюшка заела курицу, страшно подумать, сколько придется заплатить — вероятно, рублей двадцать.
«Новый мир» представленную в июле «Зооферму» предлагает напечатать в Январе.
Хлебнул чувство своей ненужности и в «Новом мире» и вообще в мире современной литературы: видимо, все идет против меня и моего «биологизма». Надо временно отступить в детскую, вообще в спец. литературу и примолкнуть, потому что оно и правда: или все на ликвидацию «прорывов» или художественная литература.
Ночью было… но теперь утром только хмуро и сырость.
На почве распада и неверия в Европе создалась наивная большевистская вера в Россию — в индустриализацию.
Вышел на большую охоту, но в лесу было очень сыро, с неба нависло так, что чуть не хватало за елки. Пытался найти вальдшнепа и спастись от тоски, но вальдшнеп не нашелся, тоска охватила меня, и я — пошел дождик — вернулся домой.
Меня оттирают из «Нов. м.», как оттерли из «Охот. газеты»: расчухали окуня. И вот оказывается, что мне это очень неприятно остаться без почета, вот уж не знал-то! И как же я мал еще… Не городские маски и пустынька деревенская спасут меня от болезненного чувства, похожего на манию преследования, а увлечение какой-нибудь новой работой.
 
В Редколлегию «Нового мира».
 
Через H. И. Замошкина я получил уведомление, что мой очерк «Зооферма», представленный мной в редк. в конце июля, будет напечатан в следующем году. Это невозможно для меня, потому что мною заключен договор с «Федерацией» о книге, куда войдет очерк «Зооферма»: к Январю должна выйти эта книга.
 
H. И. Замошкин сообщает мне причину отстранения моей работы: необходимость печатать ранее поступившие работы. На это я напоминаю Вам, что у нас с редкол. Н. М. заключен договор, следовательно, место мне должно было быть редакцией предусмотрено. В переписке с т. Соловьевым мною это было еще более уточнено. Я писал ему, что вследствие особенного напряжения… в гражданской борьбе считаю невозможной и ненужной беллетристику, что уже написанный для «Н. мира» мой рассказ «Мох» не могу дать раньше, чем мною будет сделана исследовательская работа «Зооферма», имеющая большое актуальное значение. Эта работа о зооферме и рассказ «Мох» вместе, писал я, как раз и погасят остатки взятого аванса под большую работу.
 
Таким образом, ссылка на загруженность редакции отпадает: согласно договору и письму редакция должна для меня иметь место. Очевидно «Зооферма» просто мало интересна для редакции, и она ставит очерк во вторую очередь. Другие журналы, однако, ждут от меня материала и «Зооферма», — я в этом уверен — всюду найдет самый радушный прием. Вследствие этого я беру вещь назад и печатаю в другом журнале. Точно так же и рассказ «Мох» я не пошлю: он еще менее интересен, чем «Зооферма». Деньги, которые мне дадут за рассказ, я передам в «Новый мир», но если за него заплатят меньше чем по договору с «Нов. миром», то из своих денег доплачивать аванс не буду, т. к. считаю редакцию виновной в неисполнении договора.
 
 
Дорогой Николай Иванович!
 
Вы, хотя и по дружбе, но все-таки втираете мне очки: мыслимо ли мне, Пришвину, за которым «Нов. мир» гонялся, как я сейчас гоняюсь за вальдшнепами, поверить, что места нет для меня. Нет, это подошла такая полоса: «в Охотничьей газете то же самое. Возможно, будет и еще хуже. Но пройдет «полоса», и опять я знаю, за мною погонятся. Пока же у меня есть довольно работы: книга «Очерк» для «Федерации» и большая книга для детей из области охоты с фотографией. Сейчас я дошел до пауков и снимаю росистыми ясными утрами их паутинные сети на кустах. Получаются прямо чудеса! Вы знаете, я научился по этой паучьей работе предсказывать погоду: мужиков удивляю. И вот уже дня три у нас дождь. Как раз в это время получил Вашу открытку и совестно сказать: мне стало очень больно. Совестно, потому что никак не думал, что окажусь в такой зависимости от редакции. Впрочем, конечно, это мелочи, раз я после 40 лет курения мог его бросить и вот уже 1 ½ года не курю, то наверно и от <1 нрзб.> редакций освобожусь и чувствовать их не буду.
 
Лева, слава Богу, недавно откликнулся из Малокрасноярска. Петя с женой скоро приедут. Я решаю вопрос для себя: вступить в широкое соприкосновение с литер, жизнью в Москве или напротив, на годик остаться в лесу и даже почту от себя отстранить. Недели через две я это решу, а пока пришлите без всякой задержки рукопись. Я направлю ее или в «Наши достижения» {138} или в «Октябрь». Как по Вашему? И что если Вы возьмете телефонную трубку и принципиально поговорите об этом с «Нашими достижениями»? Если выйдет да, пришлите адрес. Всем Вам Ольге Николаевне и Кирюше и теще Вашей от нас привет и поклон. М. П.
 
Сегодня утром во время дождя в лесу увидел на группе разной высоты елового подроста хорошо устроенные сети, все соединенные с центральной более высокой елью. По-видимому, все сети принадлежали одному хозяину, и сам он устроился на самом конце еловой лапки так между двумя темными шишечками (начального годового прироста), что они скрывали его, а сеть сгущенных зеленых иголок прикрывала от дождя. Когда же это сооружение сделано? Едва ли до дождей, потому что буря смела бы паутину, а если сегодня в предрассветный час, когда не было дождя, то не перед ведром ли он начал работу? В самом деле, после обеда серая хмарь разорвалась, сложились превосходнейшие, громадные кучевые облака, из которых некоторые заслонили значительную часть неба. До заката солнце показывалось из-под темных облаков, чтобы перейти под другое, еще более прекрасное и опять показаться. Я снимал вечером бруснику на белом мху 3-й линзой с выдержкой в 1 мин., и еще снимал «копыта» — грибы на березовых пнях. Все вышло превосходно. Ночь была ясная, холодная, лунная. В предрассветный час небо стало закрываться, на рассвете стало вдруг тепло и все закрылось серым туманом. Все было как после великого похмелья и нельзя было долго понять, что будет: разойдется ли туман и откроется солнечный день, или туман соединится с дождевым облаком и будет моросить. Вскоре пошел дождь.
< На полях:> Быть или не быть, если быть, то надо решать и действовать.
6 Сентября. О литературной «Шуге».
Мое самоопределение начинается стыдом их самоуверенностью.