Мы с тобой. Дневник любви

Физический плен и освобождение через Лялю, только через Л., потому что с другой, пусть разумной, но не вдохновенной, — нельзя. Это будет искажение духа.
Проследить у Л. борьбу чёрного Бога аскетов с Богом светлым и радостным, а имя и тому и другому одно.
 Запись 1941 г.: «Коренное свойство Л. есть то, что она находится в вечном движении, что она — смертельный враг всем костенеющим формам, с ней всегда интересно, она всегда в духе, если только ты сам движешься вперёд. В ней есть та возрождающая сила, которая вела Боттичелли в его борьбе с Савонаролой».
Изыскания литературоведа. Раз. Вас., описывая мои дневники, нашёл запись в 1916 году о том, что я построю дом на участке, доставшемся мне после моей матери, и покину эту семью.
Так и сделал я в 1918 году, но на стороне ничего не нашёл и вернулся.
Ещё он нашёл в 1916 году запись о «Фацелии». 26 лет вертелось, пока был написан рассказ.
 9 апреля. 
 
Вчера во время разбирательства с Лёвой у Чувиляевых мелькнула мысль о том, чтобы купить себе где-нибудь в Бронницах домик и жить в нём с Л., наезжая в Москву. Тогда борьба за квартиру станет борьбой «за люстру» и вообще чепухой. Как просто! Надо только спасти от них архивы — и, главное, Лялю от их мстительного преследования.
Трудность её в том, что ей приходится быть в напряжённом состоянии: ждать худого или хорошего. Но она давно уже привыкла ждать только худого.
И ещё в этом романе выдался убойный день, такой трудный, такой тяжёлый! Самое плохое было, что, вспоминая в то время о друге своём, из-за кого и происходит у меня эта война, я чувствую, что и у неё на груди нельзя мне отдохнуть.
Мне ведь и прошлые разы было стыдно, что я заставляю мать и дочь переживать эту подавляющую грязь. Я ещё тогда дал себе слово в следующий раз молчать. И в то же самое время думаешь и так: а какой же это друг, если стесняешься поделиться с ним своей бедой. Хочешь не хочешь, а так оно и есть: друзья мы, конечно, большие. А в то же время во всём у нас больше «хочется», чем «есть».
Неправда, что Ляле нельзя всего говорить и что речь идёт о чём-то внешнем, если приходится утаивать. Ничего внешнего в смысле причины для неё не существует: пусть буду я даже гол как сокол. И нет ничего тайного, что ей нельзя было бы открыть. Единственное «нельзя» в отношении неё, это нельзя приходить к ней с душой смятенной, вялой и поражённой, — к ней приходить надо с победой. Ай-ай-ай, как хорошо написалось!
Вижу, я не угас, отрешаясь от былого обожания природы, всё, что было прекрасного в этом моём чувстве природы, теперь пойдёт на чувство к Л. и останется в нём навсегда. И гигиеной этого чувства будет правило, что к Л. приходить можно только с победой.
Вечером был у Л. Почти решено уезжать 12-го. Маленькая ссора непонятно из-за чего. Но когда мать вышла и пятнадцать минут за дверью грела чайник, мы успели помириться. Фазис войны за Лялю подходит к концу.
Если бы они могли, эти «любящие», личность мою как источник их благополучия захватить, то они бы взяли и превратили её во вьючного осла. Но они личность мою не могут забрать и потому хватаются за вещи. Комната в квартире, однако, ближе всего к личности, и потому прежде всего надо захватить комнату.
Аксюша вгляделась утром в меня и сказала:
— М. М., вы стали теперь не таким, как прежде.
— Каким же?
— Детство своё потеряли.
— Как так?
— И глаза у вас не такие, как прежде, и сердце ожесточённое. Теперь вы не будете, как раньше, любить природу.
— Довольно, Аксюша, природы: вот она, матушка, сама видишь, как она наколошматила, еле жив остался. То время прошло, теперь я иду к душе человека.
— Я знаю, только, если бы не В. Д., вы, может быть, так в простоте и прожили, и хорошо! Сам Господь сказал: «Будьте как дети».
Сердце моё сжалось от этих слов и... Но таков путь сознания: хочешь двигаться вперёд — расставайся с пребыванием в детстве. И, во всяком случае, «будьте как дети» есть движение сознания к идеалу детства, но не покойное в нём пребывание.
В своё время Церковь из верующих создала своё церковное животное вроде Аксюши. Как и всякое животное, приручённое человеком, Аксюша послушна, Аксюша смиренна, Аксюша вполне совершенно глупа! Самое девство её от безмыслия становится бессмысленным: она благодарит Бога за своё девство потому, что время тяжёлое, в её возрасте женщины имеют по пяти детей и мучаются, она же свободна, одета, обута, сама себе барыня, то есть благополучна.
Вот в этой-то именно точке, где животное получает дар слова, и происходит отталкивание друг от друга Аксюши с Л. Аксюша подозревает в Л. какую-то для неё непонятную мысль: не затверженную мысль, а мысль свою собственную, которую от себя как высший дар свой человек прикладывает к той установленной, собранной веками мысли. Л. же старается скрыть свою брезгливость к существу безмысленному, к этому церковному животному.
Аксюша сейчас переживает искушение, на неё «находит», и тогда разговаривать с ней невозможно.
— Михаил Михайлович, я не могу больше молчать, она теснит мою душу.
— Ты у меня служишь?
— Служу...
— И служи. Какое же тебе дело до моих отношений с людьми?
— Но зачем же она теснит мою душу?
Взбешённый, я прогоняю её, а через несколько минут она опять стоит в дверях, как прежде послушное животное, и монашеским условно-сладким голоском мне докладывает о мелочах нашего хозяйства.
Церковное животное во многих своих разновидностях «христовых невест» вроде Аксюши, попов и дьяконов неверующих, старцев-самозванцев, кликуш — играет большую роль в деле разрушения Церкви.
Через Аксюшу и всякое церковное животное смотрю на весь животный, растительный и минеральный мир как на продукты разложения совершеннейшего организма, в котором когда-то всё это было одухотворёнными частями единого Целого. Да и сейчас, когда приходишь в дух и глядишь на мир, на землю и особенно на небо с творческим вниманием, то каждая тварь, каждая мелочь становится радостно-прекрасной в Целом.
Вот истинный путь, наверно, и есть дело восстановления Целого, а не бездейственное пребывание в неподвижном порядке.
Вспомнил обвинение меня в том, что я столько лет жил возле семьи без любви... А вот Коноплянцев[24] служит в Наркомате Легпром, не любя этого дела, и вообще все люди, кроме горстки счастливцев, разве тоже не привязаны и не живут без любви?
Я хотел разделить участь всех людей...
Заметить: в этой войне за Л. сама она мало-помалу, при ожесточённости моего сердца, превращается в принцип. Если бы не наши свиданья, восстанавливающие живую связь, то, может быть, после войны я и не узнал бы её, и не захотел, и подивился: из-за чего же кровь проливал?
 10 апреля. 
 
В Загорске складываю вещи, налаживаю машину, покидаю семью, быть может, навсегда. А весна задержалась.
Ночь на 11-е апреля. Всё рассказал Яловецкому и ужаснул его, и он, как все хорошие люди, схватился за моё здоровье.
— Разве вы не видите, — сказал я, — что я выгляжу лучше?
— Вижу, — вы стали на вид совсем молодым. Яловецкий требует удаления Аксюши — нельзя положиться.
Яловецкий открыл мне, что собственническое чувство на отца вообще присуще детям, и потому объединение вокруг матери сыновей с точки зрения психологии людей кремнёвого века вполне понятно. Это собственническое объединение прикрывается заботой обо мне, как бы я не попал в руки такой же собственницы, как они, и всё зло, против которого они выступают, олицетворяется в образе «тёщи».