Второе убийство Сталина
Почему именно на Сталина возложили соблюдение «тюремного режима»? Тут можно много порассуждать о его политических талантах, макиавеллиевской хитрости, благодаря которой он выбил себе эту привилегию, но привилегия-то сомнительная, и что-то другие члены Политбюро не горели желанием брать на себя такую ответственность. Почему не Зиновьев — ведь старый соратник, «российский Энгельс»… Но дадим лучше слово очевидцам.
«В последний период Ленин был очень близок со Сталиным, — вспоминал Молотов, — и на квартире Ленин бывал, пожалуй, только у него». Когда Ильича отправили в Горки, Сталин бывал у него чаще, чем все остальные члены Политбюро, вместе взятые. А вот что вспоминает Мария Ильинична Ульянова:
«В. И. очень ценил Сталина. Показательно, что весной 1922 г., когда с В. И. случился первый удар, а также во время второго удара в декабре 1922 г. В. И. вызывал к себе Сталина и обращался к нему с самыми интимными поручениями, поручениями такого рода, что с ними можно обратиться лишь к человеку, которому особенно доверяешь, которого знаешь как истинного революционера, как близкого товарища. И при том Ильич подчеркивал, что хочет говорить именно со Сталиным, а не с кем-либо иным» [68].
Но не только близость к Ленину стала причиной такого поручения. Можно было быть абсолютно уверенными: если за режим вождя будет отвечать Сталин, то режим этот будет соблюдаться, чего бы это ни стоило. А цена оказалась высока: роль «надзирателя» испортила его отношения с Лениным, и если Ленину эти отношения были безразличны, то для Сталина все было не так…
Из мифологии:
В середине 1926 года Сталин заставил Марию Ульянову написать на пленум ЦК и ЦКК письмо о том, что в последний период жизни у Ленина не было разногласий со Сталиным и их связывала дружба.
Интересно, как технически Сталин мог заставить сестру вождя сделать такое заявление? Не иначе, пригрозил ей через десять лет, когда устроит репрессии, стереть в лагерную пыль. И так запугал, что она не только на пленуме выступила, но и в своих личных записках сей факт отразила — ведь цитируемый текст был найден в бумагах Марии Ильиничны после ее смерти. Кстати, там были и весьма неприятные для Сталина записи, но никто их не вымарал из документа.
…Но вернемся к соблюдению режима. Естественно, получив такое поручение, Сталин взялся за него с обычными своими беспощадностью и педантизмом. Ильич использовал эти его свойства все время, давая самые сложные поручения, а вот теперь вождю пришлось испытать их на себе. Надо сказать, что ему это очень не понравилось. Ленин настаивал, раздраженно требовал, чтобы ему позволили работать. Он и вообще-то был человеком нервным и вспыльчивым, но в здоровом состоянии умел сдерживаться, а теперь дал себе волю.
И снова слово Марии Ильиничне: «Врачи настаивали, чтобы В. И. не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В. И. не рассказала чего- либо Н. К., которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться… и вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н. К. с В. И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В. И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В. И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет. Н. К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.».
На самом деле речь шла не о «разговоре» — откуда бы Сталин о том узнал, — а о том, что Крупская разрешила Ленину продиктовать письмо Троцкому. Вот оно, это письмо: «Тов. Троцкий, как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление». Любителей во всем видеть интригу придется разочаровать: письмо касалось не взаимоотношений в Политбюро, а внешней торговли. Но для того чтобы Ленин смог продиктовать это письмо (кстати, стенографистки не было, и его записала сама Крупская), он должен был получить соответствующую информацию, то есть Надежда Константиновна, вопреки запрещению врачей, все-таки говорила с ним о делах. Она, кстати, не была согласна с врачебными предписаниями, в первую очередь потому, что с ними был не согласен Ленин, и как-то раз даже предложила ему смотреть на свое положение как на пребывание в тюрьме. Так что не стоит удивляться, отчего так рассвирепел Сталин.
Молотов рассказывает об этом немножко иначе, но надо учитывать, что с тех пор прошло больше пятидесяти лет… «Сталин провел решение секретариата, чтобы не пускать к Ленину Зиновьева и Каменева, раз врачи запретили. Они пожаловались Крупской. Та возмутилась, сказала Сталину, а Сталин ей ответил: "ЦК решил и врачи считают, что нельзя посещать Ленина". — "Но Ленин сам хочет этого!" — "Если ЦК решит, то мы и вас можем не допустить". И продолжает: «Сталин был раздражен: "Что я должен перед ней на задних лапках ходить? Спать с Лениным еще не значит разбираться в ленинизме!" Мне Сталин сказал примерно так: "Что же, из-за того, что она пользуется тем же нужником, что и Ленин, я должен так же ее ценить и признавать, как Ленина?".
Ну не любил Сталин Крупскую, и все тут! Может быть, раздражала она, может быть, просто не уважал. А собственно, что мы знаем о жене Ленина?
На следующий день Крупская написала жалобу, адресовав ее Каменеву: «Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все тридцать лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова… Я обращаюсь к Вам и к Григорию (Зиновьеву. — Е. П.), как более близким товарищам В. И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз… Я тоже живая и нервы у меня напряжены до крайности».
Из сказок дедушки Никиты:
«Я сейчас точно не могу припомнить, какой возник повод для ссоры. Вроде бы Сталин прорывался к Ленину, а Надежда Константиновна охраняла Ильича, чтобы его не перегружать и не волновать его, как рекомендовали врачи…»
Хрущев Н. Т. 2. С. 120.
Это к вопросу о том, как грубо и беспардонно врет Никита Сергеевич. И ведь наверняка его версия пошла в народ, и многие именно по ней судили о том, что, собственно, произошло в Горках.
Итак, что же было дальше? 24 декабря на совместном совещании врачей и оставшейся части Политбюро (кроме Троцкого) был выработан следующий режим: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений». Ответственным за этот режим был опять же Сталин. Едва ли это сильно порадовало Ильича, да и Сталина тоже — но приказ есть приказ.
В тот же день Ленин стал диктовать свое знаменитое «Письмо к съезду», где говорится о «необъятной власти» Сталина, — еще бы, эту власть он смог почувствовать на себе! А 4 января он внезапно потребовал продиктованное 24 декабря письмо и добавил знаменитый отрывок о «грубости» Сталина. Тут может быть только одно объяснение: либо он узнал о конфликте Сталина и Крупской, либо «посоветовался» с ней о характере Сталина. Ну и что та могла по этому поводу сказать?
Однако инцидент, который сам по себе не стоил выеденного яйца, получил еще и дальнейшее продолжение. 5 марта, узнав, наконец, от жены подробности конфликта, Ленин выходит из себя и пишет Сталину письмо: «Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное (Сталин и Крупская к тому времени помирились. — Е. П.), но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».