О проблемах языка и мышления

  
Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин
 
о проблемах языка и мышления
 
(с предисловием Н.Я. Марра)
 
 
Известия Государственной Академии Истории Материальной Культуры
 
Выпуск 75
 
Издательство ГАИМК
 
Ленинград 1933
 
  
Предисловие
 
 
«Момент ли сейчас для таких отвлеченных тем, как „язык и мышление“? Эпоха грандиозных предприятий, подъем колхозного строительства с мировой по последствиям значимостью и с разгаром крайнего обострения классовой борьбы, эпоха не созерцательной лишь или назидательной философии, а философии актов и действенных мероприятий раскрепощения народов СССР и аннулирования великодержавностей всякого калибра вопреки всем усилиям и хитросплетениям до издыхания борющихся вредительских разновидностей капиталистического идеализма и национализма, когда кулак и все идеологические его союзники где тихой сапой, а где решительным наступлением на всех фронтах, на идеологическом также, выдвигают против нас нередко, казалось бы, из наших друзей сколоченные фаланги. …Однако кто взял бы на себя смелость утверждать, что язык у нас, в Союзе, отвлеченная материя? Что мышление, без чего мы уже не учитываем языка, у нас в эти именно яркие, с беспощадным к себе напряжением сил переживаемые дни социалистического строительства, не представляет исключительной ценности? Ведь наши мысли, наше четкое диалектико-материалистически заостренное мышление, когда удастся овладеть им, реализовать на конкретном материале своей специальности… и делает то, что язык наш приобретает ничем не заменимую значимость одновременно на всех полях брани развертывающейся на наших глазах жестокой классовой борьбы. Язык по своему происхождению вообще, а звуковой язык в особой степени, потому и является „мощным рычагом культурного подъема“, что он – незаменимое орудие классовой борьбы» (Язык и мышление, стр. 1 – 2).
 
 
«Нужно ли напоминать следующие слова В.И. Ленина: „Мы должны понять, что без солидного философского обоснования никакие естественные науки, никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного мировоззрения…“ Без конкретизации и лучшего метода на живом материале специальности, в данном случае языковедной, грозят обратиться в орудия, направленные против прогресса, и организации с безукоризненной целевой установкой… При чем же тут работа над языком, не достаточно ли забросать цитатами из марксистских книг да пофилософствовать? Товарищи, побольше конкретности, поменьше тумана общих суждений. Опять приходится напомнить, как в конспекте книги Лассаля „Философия Гераклита Темного из Эфеса“, перечислив кратко под рубрикой всю область знания по предметам, Ленин приписал: „вот те области знания, из коих должна сложиться теория познания и диалектика“, а в перечисленных предметах особо курсивом выделена „(история) языка“, да еще прибавлено „NB“. Товарищи, побольше конкретности и тогда, когда речь не об языке, а о национальности и национальном языке» (Там же, стр. 59 – 60).
 
 
«Наша жизнь сказочная. Наше социалистическое строительство головокружительно. Хозяйственная пятилетка перегоняет себя, вмещая [вместив] намеченные достижения в четырехлетний промежуток. Хозяйственному производству приходится шагать в „сапогах-скороходах“ и надстроечному миру, казалось бы, к лицу не ходить, а летать на „коврах-самолетах“.
 
Но так ли, однако, обстоит дело на культурном фронте, особенно с марксистской разработкой конкретного материала истории национальностей и в близко интересующих нас областях знания, как язык, речевая культура, со включением литературы, и в области материальной культуры?» (К задачам науки на советском Востоке, стр. 11).
 
 
«В наши дни, когда все науки продвигаются к массам, вовлекаемым в социалистическое строительство для укрепления нового хозяйственного уклада, когда организация самого исследовательского дела по мало-мальски жизненным отраслям знания приближается к производству, история и языкознание попадают в беспризорные, точно они висят в воздухе, точно их некуда прислонить, точно в нашем новом хозяйственно-общественном строительстве нет ни одного рентабельного производства, с которым можно было бы их увязать… История и языкознание, органически не увязанные с актуальной жизнью, остаются без прочного, жизнью живущего пристанища. Между тем трудно себе представить эпоху, которую можно было бы сравнить с протекающим на наших глазах временем по актуальности, какую представляют для жизни язык и история, а в связи с этим всякого рода именно увязанные с жизнью исторические и языковедные штудии. О громадных потребностях в специалистах по изучению языка говорить не приходится. Достаточно указать, какое количество языков впервые попало и продолжает попадать в орбиту серьезного и несерьезного научного исследования. Достаточно учесть, в каких ко всякой культуре глухих, первобытных углах нашей необъятно обширной Советской страны осознается небывалая потребность самостоятельного изучения своей родной речи, хотя бы, и чаще именно, бесписьменной… Мы не говорим сейчас о том, кто виноват в беспризорности соответственных языковедных дисциплин, когда все объективные данные в стране клонят к росту массовой потребности в языках, как потребности мышления самих масс, так и потребности сознательности не единиц, а масс, да еще разноязычных масс. Язык вообще как международную ценность, а все языки нашего Союза в частности и в особой степени как проводники международных, а иногда только своих культурных завоеваний в массы, во все массы, теперь именно и приходится, выражаясь идеалистически, лелеять, как зеницу ока.
 
Дело, однако, не в слащавых словах по адресу предмета нашего научного интереса, а в материально наличном факте громадной важности, в том, что у нас по всей стране налицо огромное производство языков (не перепроизводство, как хотел бы внушить кое-кто, а именно производство языков, культурных языков), при котором, или, точнее, в органической увязке с которым, и мыслимо существование, самый raison d’être языковедной науки и в то же время в этой увязке с изумительным по исторической значимости производством, как редчайшей исследовательской лабораторией, залог ее процветания, прежде всего жизненный стимул к самокритике и пересмотру, к сдвигу с мертвой точки там, где наука об языке, процветавшая в блестящей изоляции, старая наука об языке, часто, увы, источник исторических построений, основательно села на мель и упорно желает сидеть» (К вопросу об историческом процессе, стр. 5 – 6).
 
Приведенное выше написано несколько лет тому назад, но не потеряло своего значения и теперь. Все еще приходится повторять, что мысль и язык так же нерасторжимы, как в астральном мире солнце и свет. Это как будто сейчас должно быть достоянием каждого пионера, не нуждается, казалось бы, в разъяснении в нашей советской среде. Если, однако, нам приходилось не раз ссылаться на то, как Маркс утверждал, что язык всегда налицо при существовании мысли, или на то, как Ленин был сам взволнован необходимостью поставить знак равенства между языком и мыслью, т.е. поставить проблему об их единстве, так только потому, что надо было решить эту проблему. Это единство языка и мышления, во-первых, приходилось оповещать в обществе, где властители материального мира владели мыслью наравне с орудиями производства, предоставив своим услужливым ученым слово, точно шелуху без содержания. Они захватили мысль как ценность для эксплуатации не только занятых ими природных ресурсов, но, более того, – для эксплуатации самих производителей. Мысль, следовательно, и неразлучимый с нею язык – общественная ценность. Во-вторых, единство языка и мышления представлялось как важнейшая проблема, подлежавшая первоочередному разрешению.