Фараон Эхнатон (без иллюстраций)

Когда же случалось такое? За пятнадцать лет их супружества ничего похожего не бывало! Может, что-то сломилось в их колеснице, как говорят в Уасете? Спицу еще можно починить. А вот с осью дело похуже…
Нефертити вышла в соседнюю комнату и вернулась оттуда с кувшином прохладного вина. Из большого, инкрустированного перламутром ларца она достала конфеты. Они были приготовлены из муки земляного ореха, фиников и меда. Маленькие деревянные тарелки из черного дерева она поставила перед мужем и перед собой. Рядом с конфетами Нефертити положила его любимое пирожное. Оно было сделано на медовом сахаре из крупного ореха и сбитых яичных белков.
У него засветились глаза. Как у ребенка.
– Что я вижу, Нафтита?
Она рассчитывала на этот эффект. Нет, это была не только жена и мать, но и прекрасная любовница. По-прежнему – любовница. В свои тридцать с хвостиком лет она была привлекательна, как утренняя звезда.
Он сказал:
– Нафтита, я знал одну публичную женщину. Там, в Уасете. Все говорили, что нет на свете более обходительной, более привлекательной, более милой женщины…
Она улыбалась. Довольная.
– Эта женщина умела так угостить и так приласкать, что глупые мужчины сходили с ума.
– Ты с нею спал, Ахнаяти?
– Я тоже поддался ее чарам. Мы однажды проспали с нею двое суток…
Она удивилась.
– Нет, мы лежали. Мы не спали, – пояснил он.
– Это другое дело.
Она улыбалась обворожительно. Улыбалась, разливая вино в золотые чарки.
– Так что же я хотел сказать? – Он легонько коснулся ладонями ее упругих сосков. – А вот что: она не стоит твоего мизинца.
Нефертити чуть взгрустнула. Но он не видел грусти на лице ее…
«…Ты вспоминаешь публичную женщину, которая далеко… А эта? Которая в этом городе… Которая в Южном дворце… Что ты скажешь мне о ней? Ты думаешь, я ничего не вижу? Ты думаешь, у меня не прежнее любящее сердце?.. Ну произнеси, ну скажи ее имя… Произнеси вслух: Кийа… И тогда мы поговорим о ней…»
Он опустил голову на ее колени. Над ним, как два ярких облачка на синем небе, сверкали ее губы. Они шевелились, словно от ветра. Который в небесных сферах. Губы приближались к нему. И когда он почувствовал прохладу их и сравнил эту прохладу с той, которую дарила та, публичная женщина, его величество сказал про себя: «Нет, Нафтита – краше, Нафтита – лучше…» И вот глаза их совершенно слились. Они как бы стали одним – большим и священным – глазом. Магическим глазом небесного отца…
Она выглядела молодою. Словно бы не родилось у нее шестеро дочерей. И кожа у нее лоснилась, как у девственницы. Икры ног ее были крепки, как дерево. Разве она была лучше семнадцать лет тому назад? Разве печать времени испортила это замечательное произведение искусства из мяса и крови?..
– Ты красива, очень красива, – шептал он.
– Не любишь ты меня, – сказала она.
Он не опроверг этого утверждения. Он целовал ее в шею, щеки, груди,
– Не любишь меня…
А он всю, всю ее покрывал поцелуями.
– Она была лучше?..
Он жадно тянулся к ней.
– Она жива еще?
– Не знаю.
Не до той публичной женщины сейчас…
– Неужели я лучше ее? – спрашивает Нефертити.
– В тысячу раз…
Он целует, целует, целует ее. Нет, кажется, страсти на свете, которая была бы сильнее этой.
– В тысячу раз, – говорил он.
– В чем же? Чем же? – допытывается она.
– Всем.
– Это не ответ.
– Вот этим! – Поцелуй в губы. – Вот этим! – Поцелуй в левый сосок. – Вот и этим! – Поцелуй в правый сосок. – Вот этим!
И каждый поцелуй – что тавро на теле неподражаемо нежной и упругой антилопы.
Наконец-то она отдышалась… Дала ему конфет. Напоила вином из своих рук. Он жадно съел пирожное. Принялся за второе. Прихлебывая вино…
Она сказала
– Я счастлива.
– Да?
– Очень. Я одолела публичную женщину.
Он подумал.
– Одолела? – спросил он.
– Ты так сказал…
Шутила она или говорила всерьез? Говорила счастливая? Или с обычным женским притворством, которое не знает границ и под сводами дворцов?..
Он любил ее за маленькие ножки и широкий, полный страстного дыхания нос, за все женское и всемужское, нежность и мудрость.
– Нафтита, – сказал он мечтательно, – человек бывает счастлив?
– Если беден.
– А если богат?
– Никогда!
– Если могуществен?
– Только любовь делает его счастливым. Любовь – это знамя над палаткой.
– Ты сама это придумываешь?
– Отчасти.
– Кто же помогает тебе?
– Все женщины вселенной.
Он поднял брови: дескать, как это понимать? Фараон, когда это было выгодно, всегда поднимал брови. Притворяясь непонятливым.
– Ты меня хорошо понимаешь, Ахнаяти, – сказала царица. – Когда я думаю о судьбе Кеми, у меня кости делаются, как вода. От страха перед будущим.
Его величество поднял брови еще выше.
– Перед будущим? – вопросил он.
– Да.
– Почему же, Нафтита?
– Разве ты это знаешь хуже меня?
Он кивнул.
– Хуже?
Опять кивок. Ее величество развела руками. Она не могла понять: серьезно это или шутка?..
– Ты замечаешь? – продолжала царица. – Ты замечаешь, что с каждым новым месяцем все хуже складываются наши беседы? Может, я мешаю тебе? Или есть у тебя друзья преданнее? Или они любят тебя больше, чем я?
Она заглядывала ему в глаза. Вычитывая в них ответ правдивый – пусть жестокий, но правдивый.
Фараон улегся на спину. Голова его по-прежнему покоилась на ее коленях. Он сказал, эдак глядя в пустоту разверзающихся небес:
– Что известно тебе, Нафтита, о случае, описанном в древнем папирусе времен Сенусерта Первого? Странный то был случай и весьма поучительный.
– Что ты имеешь в виду?
Фараон глубоко вздохнул. Он сказал:
– Да будет тебе известно, Нафтита, что, по свидетельству мудрых, в давнопрошедшие времена случались удивительные происшествия. Это сейчас ничему не дивятся люди. Они привыкли ко всему. А ведь человек не может жить, не удивляясь. Утром он дивится свету божества, в полдень он дивится течению реки, а вечером – свету звезд. Так вот, в те далекие времена, когда в Кеми жили люди, способные удивляться, некий житель пустыни встретил говорящего льва.
Царица усмехнулась:
– Говорящего льва?
– Представь себе! Говорящего человеческим голосом. И не обычно, как на рынках и площадях, а наречием особенным, обличающим в нем книжника.
– Лев – книжник?!
– Да, Нафтита, чего только не бывало прежде, в благословенные старые времена! Этот лев встретил пустынника и сказал ему: «Вот я перед тобой!» На что мудрый пустынник ответил: «Так же как и я перед тобой». Лев стал на задние лапы, чтобы подняться повыше роста человеческого. И крикнул: «Вот я каков!» Человек помедлил с ответом. Этот лев не очень пришелся ему по нраву. И человек сказал: «Уступи дорогу». Он сказал: «уступи», – а разве не было дороги слева и справа, сзади и спереди? В пустыне, где песок, – везде дорога. Лев казался озадаченным. Казался смущенным…
– Смущенный лев?! – весело сказала царица. – Воистину, только в те незапамятные времена случались подобные чудеса!
Его величество не обратил внимания на ее смех – немножко взвинченный, слегка искусственный. Его увлек лев, говорящий человеческим голосом, и пустынник, пытающийся одолеть зверя силою ума своего. И он продолжал:
– Снова повторил пустынник: «Уступи!» Задумался лев и пропустил. Он сделал шаг в сторону, и пустынник гордо прошествовал вперед. Своей дорогой, И даже не обернулся… Ты знаешь, что стало со львом?
– Нет.
– Догадайся.
Она запрокинула голову:
– Лев съел пустынника.
– Почему ты так решила?
– Лев же!
– Ну так что же? Лев, а смышленый. Вроде нашего Пенту…
– …или этого верзилы Хоремхеба.
– К слову сказать, верзила нас обороняет.
– Ты в этом уверен?
Фараон снова вскинул брови, точно они были у него на веревочке.
– Я спрашиваю, – повторила Нефертити, – ты уверен?