Абсолют в моём сердце Часть 1

- А послезавтра?
- Тоже.
- Такой занятой?
- Разумеется. Мне нужно делать свою работу.
- А ты работаешь?
- Конечно.
- Где?
- Спасателем в бассейне.
Мой рот открылся с вопросом «разве Алекс не дал тебе достаточно денег, чтобы спокойно учиться, ни на что не отвлекаясь?» но тут же захлопнулся, поскольку мозг, осознав неуместность этого вопроса, вовремя направил ему нужный импульс.
 - Хорошо плаваешь?
- Нормально.
Опять это «нормально». Такое чувство, будто я настолько скучная и занудная личность, что Эштон буквально считает секунды до окончания пытки вынужденного общения со мной. А я сама себе удивляюсь: вообще-то все вокруг считают меня достаточно замкнутой и закрытой, что, наверное, в некотором роде, правда. У меня мало друзей, можно сказать, совсем нет – мне вполне хватает сестёр и старшего брата Алексея, который с нами не живёт, но приезжает каждое воскресенье на семейный ужин вместе со своей девушкой и в обязательном порядке играет со мной одну партию в шахматы. И я даже уже иногда выигрываю у него - сказываются регулярные тренировки с Алексом, победить которого практически невозможно. Иногда я подозреваю, что у него в мозгу встроенный суперпроцессор!
В школе у меня есть подруга - Кейси. Кейси – не совсем формальная девушка, у неё уже имеется несколько тату, и их количество постоянно растёт, она носит пирсинг в ушах, носу, щеках, языке, и не только, но Кейси – единственный человек, которого интересую именно я, а не моя семья. Вернее, Алекс и его возможности. Всё дело с social networking, которому нас обучают буквально с пелёнок: плети паутину своих знакомств, копи нужных и перспективных людей в своей копилке, чем шире твоя сеть, тем выше и больше будет твой дом и круче машина. Это, конечно, полезное занятие, но в какой-то момент начинаешь ощущать себя фантиком в фальшивом, насквозь искусственном мире человеческих отношений. Самое настоящее, что мне довелось увидеть за свою не такую уж и длинную жизнь – это любовь родителей друг к другу. С детства я воспринимала их преданность как нечто обычное и вполне традиционное, но чем старше становлюсь, чем больше людей узнаю и вижу вокруг себя, тем яснее понимаю, что то, что есть в нашей семье, почти уникально…
И, порою, мне становится страшно: а что, если я никогда не смогу найти свою половину? Не просто человека, согласного и готового провести свой век рядом со мной, а такого, который будет любить меня по-настоящему, болеть вместе со мной моими болезнями, дышать моими радостями, разделять мои горести и поддерживать в любой трудности, как это делает моя мать, и без которого я не смогу дышать, как без неё не может Алекс… Он сам так и сказал мне однажды: «Я задыхаюсь, если твоей матери нет рядом: весь мой смысл заключён в ней, все мои мысли всегда приходят к одной и той же точке – той самой, где с семнадцати моих лет хранится её образ…».
Что, если я буду пытаться снова и снова и каждый раз ошибаться, наталкиваясь на кого-то не того? Во мне уже давно родился и со временем только увеличивается страх одиночества. От мысли, что я могу остаться совершенно одна, без семьи, меня охватывает настоящий ужас!
Алекс знает, чувствует меня. Не помню, как и что именно я однажды сказала, чем выдала себя, но он тогда обнял меня и тихо прошептал на ухо: «У каждого человека есть пара на Земле. Ищи её не умом, ищи сердцем». А вслух добавил:
- И не надейся на парней! Иногда мы такие глупцы… Если почувствуешь, что он – тот самый, не позволяй ему пройти мимо, вовремя не спросить твой телефон или и того хуже, всё разрушить! Не дай стереотипам и гордости решить твою судьбу!
Ему легко говорить, он уже нашёл маму, и теперь ему совершенно не о чем беспокоиться! А у меня впереди неизвестность… и множество возможных неудач и ошибок.
Я смотрю на Эштона, на его длинную тёмную чёлку, уже всю в снежинках, и внезапно ощущаю странное тепло, разливающееся в моей груди. Говорю себе: «Наверное, я начинаю любить его и принимать душой в нашу семью, ведь номинально он – мой брат…». Но ясно понимаю, совершенно чётко осознаю, что медовая радость, щекочущая меня изнутри всякий раз, как этот странный парень попадает в поле моего зрения, не имеет ничего общего с теми тёплыми чувствами, какие я испытываю к Лурдес, Аннабель и Алёше. И это совсем не то, что моё четырнадцатилетнее сердце испытывало по отношению к Алексу – то был восторг и желание быть центром его Вселенной, владеть его вниманием единолично и безраздельно, а это – невероятное притяжение, желание касаться, трогать, просто находиться рядом, в максимально возможной близости. И этот его живот… моя реакция при виде его… Необъяснимая, странная реакция, за которую почему-то стыдно.
Я отворачиваюсь, вскрываю коробки с гирляндами для третьей и последней террасы, но делаю это так медленно, словно во мне вдруг поселилась улитка. Внезапно понимаю, что хочу продлить этот холодный ноябрьский вечер до бесконечности…
Моё внимание привлекает шум открывающейся двери в гараж, я бегу в дом к окнам, смотрящим в сторону нашего бэк-ярда, и с удивлением обнаруживаю машину Алекса, а вскоре и его самого, выходящего из неё с огромным букетом белых лилий. Тут же бросаюсь обратно к Эштону:
- Эштон! Эштон! Ты представляешь, папа приехал! На три дня раньше вернулся из Европы! Мама будет на седьмом небе от счастья!
Эштон спрыгивает с поручня, брови его сведены, он - то ли озадачен, то ли расстроен, то ли просто чем-то недоволен.
- Бросай эти гирлянды, пойдем, скорее, встретим его! Он это обожает! – у меня уже зудёж в пятках, потому что Алекс всегда привозит замечательные подарки.
- Нет, мне домой пора. На неделе как-нибудь заскочу, доделаю всё, что осталось.
- Да перестань ты, мама ни за что не отпустит тебя без ужина! Ты же видел, какая она чересчур заботливая! Особенно, когда дело касается тебя! – я улыбаюсь ему во весь рот, и радость от приезда Алекса в моём сердце так велика, что я забываю о том, как холоден и неприветлив был со мной Эштон весь этот вечер, хватаю его за руку и тащу в дом, вниз, в холл, встречать отца.
Но нас опережает маман, буквально летящая в том же направлении, что и мы, с телефоном у уха и сияющим лицом. Она так поглощена своей радостью, что не замечает нас, но зато мы с Эштоном становимся немыми свидетелями вопиющей сцены: мама врезается в Алекса, он роняет свой букет, подхватывает её на руки и, жадно целуя, направляется к лестнице, ведущей наверх, в сторону их спальни.
Мне становится жутко стыдно… Нет, мы все прекрасно знаем и уже привыкли, что у родителей совершенно точно есть бурная интимная жизнь, но Эштон этого не знает, и со стороны всё это выглядит очень неудобно!
Я хватаю воздух ртом, срочно пытаясь сообразить что-нибудь адекватное в данной ситуации, но Эштон удивляет меня больше родительской выходки: совершенно спокойным и даже ледяным тоном он спрашивает:
- У вас ведь тут есть пляж, кажется?
- Да… - отвечаю растерянно.
- Пошли, - коротко заявляет и быстро направляется вниз по лестнице.
Бегу вслед за ним, подпрыгивая как заяц, и уже снаружи, у бассейна, ледяной ветер приводит меня в чувства, и я выдаю первую разумную мысль:
- Мне кажется, пляжный сезон давно закончился, Эштон!
Он продолжает так же молча двигаться, никак не реагируя на мои соображения по поводу его идеи прогуляться холодным вечером, практически уже ночью, по нашему пляжу. Наконец, мы добираемся до воды, Эштон буквально падает на песок и, поджав к груди колени, долго сидит, глядя в чёрную бездну. Я стою какое-то время рядом, не решаясь садиться на слишком холодный песок, затем всё же опускаюсь рядом. Эштон в то же мгновение словно просыпается из какого-то своего странного сна, стаскивает батник и отдаёт его мне, оставшись в одной лишь футболке.
- Ты с ума сошёл? Оденься сейчас же! Простудишься!
- Ерунда, - отвечает коротко, и я уже знаю, что спорить бессмысленно – этот человек не поддаётся уговорам и не внимает убеждениям.