Охота За Мыслью

Лечение наркоманий, от алкоголя и больших опиомании до широчайшей малой наркомании курения, — дело трудное и неблагодарное.
Если зашло далеко, то единственный способ, дающий надежду вырвать человека из рабства химического пристрастия, — длительная насильственная изоляция с полным лишением наркотика. В ход идет и внушение, и трудовое отвлечение, и химические препараты.
Изыскиваются средства, вызывающие отвращение к наркотикам, вступающие с ними в ядовитые соединения, безопасные «заменители», но, увы, пока действенность этих средств недостаточна. В тяжелых случаях в начале лечения определенную лечебную роль должен играть сам наркотик. Резкий обрыв приема вызывает у наркоманов тяжелейшее состояние—гак называемую абстиненцию: невыносимые муки н иногда даже психозы с бредом, с галлюцинациями, затемнением сознания. Я наблюдал случай сильнейшего эпилептического припадка у одной женщины-наркоманки. Это случилось на третий или на четвертый день после лишения наркотика. Прежде не было никаких признаков эпилепсии. Видимо, причиной эпилептического разряда стала сверхсильная работа адских нейронов, которые крикнули во все горло, что в овладении эмоциональным маятником нужна постепенность.
Полгода, год, иногда больше требуется, чтобы химический ритм эмоций как-то уравновесился. Даже очень длительное воздержание нередко заканчивается рецидивом: искуситель заползает в самые отдаленные глубины подсознательной памяти, таится и ждет удобного момента, чтобы выскочить наверх и продиктовать сознанию предательский выход из Ада. Время ослабляет пристрастие, но одновременно и притупляет бдительность.
Мой бывший сокурсник, хирург, человек незаурядной воли и способностей, имел несчастье пристраститься к болеутоляющим наркотикам. Все началось с невыносимых болей в культе ампутированной ноги. Пристрастие подкралось коварно: потребность в новых дозах проявляла себя именно болями, хотя рана давно зажила. Когда он осознал это, было уже поздно. (Очевидно, в этом случае «Ад вообще» говорил языком Ада боли — так бывает не только у наркоманов, но и у некоторых других больных.) Года три он кололся пантопоном и морфием, скрывая это от всех, и продолжал работать. Но работать становилось все труднее, дозы росли. В какой-то момент он заставил себя бросить и держался полтора года. Но однажды после крупных неприятностей на работе все началось сначала. Нога снова разболелась: он был уверен в этот момент, что это обострение воспаления кости, что один укол не будет иметь последствий — ведь наркомания давно прошла... В конце концов он пришел в клинику, откровенно все рассказал, лег на длительное лечение, и ему удалось помочь.
Тяжелее всего наблюдать, как недуг психики терзает сильных людей. Сильный вытерпит боль, ьа^штся танцевать на протезах и водить самолет; парализованный, он будет диктовать книгу, усилием воли он сможет отодвинуть и смерть. Но когда мы восхищаемся человеческой силой духа, мы забываем, что есть не1 .о питающее ее, что она тоже конечна, уязвима и она зависит от какого-то вполне материального, физиологического могора. И если слепая болезнь набрасывается на психическую сердцевину, то никакая сила не сможет спасти, кроме одной — науки, и никакая решимость, кроме решимости тех, кто рядом.
Врач-наркоман может с успехом вылечить от наркомании сотни больных, но его самого, сапожника без сапог, придется лечить насильно. Но есть, все же есть единицы, которые вытаскивают себя сами. Они не сдаются Аду до смерти или до потери сознания. Это те, кто несет в себе очень многое (Мечников сам преодолел морфиноманию, Лондон бросил пить), ими могу г восхищаться и ставить в пример, их может никто не знать, они могут быть неведомо рядом, но степень своей заслуги, долю хитрости и самонасилия, отчаяния и везения знают только они сами.
ЛЕКАРСТВО ОТ ГЛУПОСТИ
В истории психохимни записаны самые выдающиеся результаты нескончаемых проб, которые звери и люди производили на грандиозной химической кухне природы. В ней собраны удивительные химические совпадения, разгадки которых, очевидно, скрываются в анналах происхождения жизни.
Человечество созидает новую химию мозга. Но до сих пор в поиске преобладала стихийность, и пока общий баланс его скорее отрицательный, чем положительный. Недальновидное стремление к немедленной выгоде, диктат сиюминутного эгоизма...
Новые сообщения об ужасах допинга в зарубежном спорте. Велогонщик сходит с дистанции. Бегун пересек финишную ленточку первым,  но  продолжает  бежать вперед с безумно выпученными глазами; его останавливают, он вырывается, бьется в судорогах с пеной у рта... Умирает двадцатипятилетний спортсмен... Врач, выписавший рецепт, приговаривается к тюремному заключению... Опротестовывается результат футбольного матча: футболисты выигравшей команды прибегли к допингу... Молодые спортсмены, добившись рекорда, катастрофически быстро теряют спортивную форму.
Очень многие неприятности начинаются с самолечения. Как хочется легко и быстро добиться нужного психического состояния! И исподволь, незаметно начинается привыкание...
Даже если не возникает пристрастия, прием психохимического вещества без необходимых на то показаний не остается безразличным для организма и психики. Нарушаются ритмы работы нейронных систем мозга, их взаимная согласованность. Меняется общий фон психики, и если потом приходится обращаться к врачу, то помочь уже гораздо труднее.
Как мало нужно, чтобы обыватель уверовал в магическую силу малопроверенных средств, особенно если их настойчиво рекламируют! В Японии пристрастие к стимуляторам — национальное бедствие. Тяжелые врожденные уродства обнаружены в ФРГ у детей, матери которых принимали одно из снотворных во время беременности. В одной из школ США целый класс глубоко заснул во время урока — это матери сговорились дать своим детям снотворное, чтобы те вели себя тихо. Один предприимчивый торговец в Западной Германии в течение нескольких лет успешно торговал лекарством от глупости, которое имело большой спрос.
Тени «психофармакологической эры» обозначились достаточно четко, и об этом приходится задумываться не только психиатрам. В наших условиях эта опасность меньше, но утверждать, что ее нет совсем, — значит предаваться самообману.
Химическая оптимизация психики переживает эпоху рассвета, но еще не расцвета.
Мы уже вооружены довольно солидным молекулярным оружием, но время тонкой прицельной психохимии еще не наступило. Оно наступит, когда будут точно определены мозговые мишени и химическим снарядам будет обеспечено точное попадание;   когда   химическое портретирование мозга позволит не только вызывать нужную реакцию в данный момент, но и предвидеть отдаленные последствия; когда отойдет в прошлое нечистоплотная рекламная гонка капиталистических фармакофирм и на создание лекарств будут тратить средств больше, чем на производство вооружений...
ГЛАВА 3
ПО СЛЕДАМ ЭХА
О МОРАЛЬНОМ ВЛИЯНИИ И О ТОМ, СКОЛЬКО ПАМЯТИ ДЛЯ УМА ДОВОЛЬНО
ДАЙТЕ ТОЛЬКО СРОК В ПРЕДВКУШЕНИИ ЭЛИКСИРА
ЭХО В МОЗГУ
ЕСТЬ ЛИ ЦЕНТР ЛИЧНОСТИ?
ВЫТЕСНЕНИЕ: ПЛЮСЫ И МИНУСЫ
ЗАВЫТЬ, ЧТОБЫ ВСПОМНИТЬ
А КАК ЗАБЫТЬ?
О МОРАЛЬНОМ ВЛИЯНИИ И О ТОМ, СКОЛЬКО ПАМЯТИ
ДЛЯ УМА ДОВОЛЬНО О
«Это был адвокат, который чрезвычайно сильно пил. Он заболел какою-то лихорадочной болезнью, после которой развилось глубокое расстройство психической деятельности и паралич нижних конечностей. Больной был помещен в больницу, и, по его словам, через несколько месяцев паралич прошел, но с тех пор он страдает глубоким расстройством памяти, которое, впрочем, постепенно проходит. Первое время по выходе из больницы он решительно ничего не помнил из того, что делалось вокруг него: все сейчас же позабывалось им Однако умственные способности его были настолько хороши, что он мог хорошо исполнять должность корректора одной газеты; в каждой данной строчке он мог определить все ошибки, которые в ней есть, а чтобы не терять строки, он делал последовательные отметки карандашом; не будь этих отметок, он мог бы все время читать одну и ту же строчку; место, где он жил, новых знакомых он решительно не узнавал. Когда газета, в которой он принимал участие, прекратилась, то он остался без занятия, и тогда наступили для него тяжелые времена, о которых он сохранил смутные воспоминания. Мало-помалу, однако, память понемногу восстанавливалась, и он через четыре года после начала болезни начал опять вести некоторые дела в качестве присяжного поверенного. В это время мне и пришлось его видеть в первый раз. Это был 40-летний мужчина, хорошо сложенный; признаков бывшего паралича у него не было никаких, ноги были крепки... Что же касается до памяти, то она была очень сильно расстроена. Больной с большим трудом вспоминал то, что недавно случилось. Разговор, который он вел вчера, забыт им сегодня. Вчера он занимался, разбирал бумаги данного дела, а сегодня он решительно не понимал, что это за дело, насчет чего оно и так далее. Если ему нужно что-нибудь сделать завтра, то он, ложась спать, должен написать это и поставить на видное место, иначе он и не вспомнит, что ему следовало делать. Само собою разумеется, что такое постоянное забвение всего, что с ним случается, ставит больного в положение очень тяжелое. Однако он сам заметил, что это не есть полное забвение, а только неспособность воспоминания по собственному произволу — и вот вся его хитрость идет на то, чтобы ставить себя в условия, благоприятные для воспоминания. Так, например, идет он защищать дело (впрочем, клиенты его большею частью нетребовательные люди) и когда становится на свое место, то решительно не может припомнить, о чем будет речь, хотя прочел дело накануне. Но чтобы не быть в неловком положении, он: 1) пишет себе конспектик, и, когда его читает, подробности дела восстанавливаются перед ним и 2) старается говорить так, чтобы избегать фактических подробностей, а говорит общие места, удобные во всех случаях. Он говорит, что ему удается таким образом порядочно проводить дела,   тем   более  что,  раз   у   пего  есть  исходная  точка, он может рассуждать правильно и приводить разумные доводы...»