Зверь, которого забыл придумать Бог (авторский сборник)

Я смотрел в ночь, не в силах разглядеть крохотные дождевые капли, сыпавшиеся на лицо. Подобие слепоты. Я вяло размышлял о том, что в начальной школе, в средней школе, в университете нам прививают довольно идеалистические взгляды, но при всем своем идеализме мы годимся лишь на то, чтобы стать трутнями, добропорядочными гражданами, разбогатеть и умереть. Это показалось мне комичным. Должно быть, миллионы людей вроде меня думают так же, по крайней мере изредка. Я вспомнил одного английского профессора, элегантного, но уродливого болвана с Северо-Запада, который любил цитировать уордсвортовское «накопляя и проматывая, мы бездарно тратим свои силы» или что-то в таком духе. Мы все знали, что он женился по расчету и коллекционировал редкие сорта хереса и портвейна, и он выпускал манжеты рубашки из-под рукавов пиджака, чтобы мы видели запонки, сделанные из елизаветинских золотых монет.
Я немного повернул голову и различил в темноте неясные, но умиротворяющие очертания своей хижины. Мой кров, что ни говори. Бродит ли Джо где-нибудь в радиусе пятидесяти миль под этим моросящим дождичком? Возможно, он прав, сам того не ведая. Понятия «дома» и «вне дома» несколько расплывчаты. Полагаю, с точки зрения антропологии дом есть место, куда ты возвращаешься, когда «покончил» с охотой, собирательством, пахотой и любыми другими занятиями вне дома. Значительную часть жизни я провел, понятное дело, в четырех стенах, добывая средства к существованию. Когда ты оказываешься под открытым небом в какой-нибудь относительно безлюдной местности, твоя клаустрофобия моментально ослабевает, хотя чудес не бывает, поскольку цивилизация у тебя в голове. Полагаю, если ты проводишь всю свою жизнь в четырех стенах, как делают многие, ты просто плутаешь в лабиринте, откуда нет выхода. Но с другой стороны, я помню, как однажды целый день гулял по лесу со своим племянником, типичным представителем множащихся полчищ борцов за сохранение окружающей среды, и он всю дорогу плаксиво жаловался на своего отца, моего зятя, который был поистине отвратным типом. Я хочу сказать, что мой племянник находился вне дома физически, но не мысленно. К счастью, его отец скоропостижно скончался на поле для гольфа, и сейчас молодой человек спокойно занимается поисками окаменелостей в Южной Дакоте.
О господи, наши мысли несутся с такой скоростью, что эмоции не поспевают за ними. Много лет назад я познакомился в Париже с француженкой, которая утверждала, что в Париже ты остаешься наедине с собой, только когда сидишь в сортире; но однажды в конце мая, под моросящим дождем, я бродил по садам Багатель в Булонском лесу, рассматривая двенадцать сотен разных сортов роз, и ощущал полное одиночество. На днях я слышал по радио, что, поскольку атмосферные условия «меняются ежечасно», предсказать погоду трудно. На ум мгновенно пришел Джо.
  
III
 
Наше ожидание в приемной невролога в Маркетте затянулось. Меня раздражало еще и то, что ни Джо, ни Дик Рэтбоун не выказывали никаких признаков раздражения. Дик просматривал толстенную подшивку «Нэшнл джиографик», а Джо развернул свое кресло к окну и глазел на улицу внизу, словно зачарованный слабым дорожным движением в этом районе города. Спустя полчаса в приемную вошла безвкусно одетая женщина среднего возраста, а с ней — девочка лет тринадцати-четырнадцати с наложенной на голову шлемообразной повязкой телесного цвета. Джо развернул кресло в прежнее положение, и они с девочкой уставились друг на друга, явно признав друг в друге пациентов. Девочка начала немного кокетничать, и я страшно занервничал, учитывая ее малый возраст. Дик вообще не заметил происходящего, а мать, похоже, ничего не имела против. Левая рука девочки затряслась, как в параличе, и она схватила ее другой рукой, словно сконфузившись. Чтобы успокоиться, я взял журнал «Харперс», но тут Джо подошел к девочке и сел рядом, взяв и крепко сжав ее трясущуюся руку. Она оба рассмеялись, а мать счастливо посмотрела на меня. Девочка чмокнула Джо в щеку, и он чмокнул ее в ответ. Меня прямо заколотило от тревоги, но я совершенно не представлял, что делать в такой ситуации, и потому пялился в страницу «Харперса», пока у меня не начало двоиться в глазах. Дик Рэтбоун с женщиной завязали разговор на непринужденный манер жителей Верхнего полуострова, для начала выяснив, кто где живет. Она была из местечка между Тренари и Гатамом. Ее муж водил трейлер-лесовоз. Я посмотрел на ноги женщины, немного отекшие, в туфлях с распущенной шнуровкой. Я не поднял взгляда выше ее ног или ног Джо и девочки.
— Они говорят нам, что Присси не выкарабкается. Ее зовут Присцилла. Она мой шестой ребенок. Последний. Опухоль глубоко в мозгу.
— Мама, я не нуждаюсь в сочувствии.
Присцилла объявила, что хочет показать Джо свою собаку, которая осталась в пикапе, и, когда они вышли, женщина залилась слезами. Дик Рэтбоун подошел к ней, сел рядом и попытался успокоить. Вся сцена была настолько диккенсовской или в духе нашего Стейнбека, что я разозлился, хотя горло мне перехватило от тоски. В отличие от матери, девочка была довольно хорошенькой. Я встал с кресла и увидел в окно, как Джо с девочкой ласкают дворнягу, сидевшую в кузове старого пикапа со ржавыми крыльями.
Охваченный безотчетным отчаянием, я в третий раз спросил регистратора, где доктор, и получил прежний ответ, напоминающий сообщение автоответчика и сводящийся к тому, что доктор на операции и придет сразу, как только освободится. Конечно, совершенно бессмысленно злиться на докторов, которые подобны маленьким вздорным богам, изводившим греческое крестьянство. Я испытал мимолетное желание придушить регистратора, но усомнился, что у меня хватит сил. По крайней мере, Дик успокоил женщину, и они теперь увлеченно разговаривали о «старых добрых временах». Я вернулся к окну и обнаружил, что Джо с девочкой теперь сидят в обнимку на траве, а собака носится вокруг них кругами. Я похолодел от страха при мысли, что Джо вполне может «заключить сделку» прямо там, на лужайке перед офисом. К счастью, тут подкатил наш непредсказуемый невролог на шикарном «БМВ», и, когда он вышел поприветствовать своих обнимающихся пациентов, одет он был как для гольфа. На операции, ну как же. Да от него за сотню футов несло средством против загара. Но в следующий миг я проникся к нему легкой симпатией, поскольку он, ну надо же, уселся на траву рядом с Джо и девочкой. Я дважды встречался с ним раньше, и он действительно был неплохим парнем. На мгновение голова у меня пошла кругом при мысли о работе врача — каково это, прощаться с живыми людьми; владельцу похоронного бюро, по крайней мере, не приходится выслушивать ответы.
По дороге домой из Маркетта мы заглянули в «Браунстоун» съесть по гамбургеру. Джо на заднем сиденье спал с открытыми глазами — способность, нервирующая окружающих, главным образом меня, поскольку Дик Рэтбоун с упоением слушал моцартовского «Юпитера», которого я крутил на магнитофоне. Немногим раньше вместо меня в раздражении пребывал именно Дик Рэтбоун. Доктор — я полагаю, совершенно справедливо — отказался вшить телеметрический прибор Джо под кожу, предварительно сообщив нам, что любое увеличение дозы лекарств только выведет Джо из строя до такой степени, что он не сможет ходить без посторонней помощи и вообще держаться на ногах. Он подчеркнул, что то, о чем просит Дик Рэтбоун, безусловно, не является «санкционированной процедурой». Когда мы сели обратно в машину, Дик трясся от злости и сказал мне, что знает одного запойного ветеринара на пенсии, живущего под Сени, которому раз плюнуть сделать такую операцию. Джо тем временем изучал нарисованную от руки карту, полученную от девочки, где она обозначила место своего жительства. Дик этого еще не заметил, но у меня захолонуло сердце при мысли о примерно восьмидесяти милях, отделяющих наш городок от деревеньки между Гатамом и Тренари.
Моцарт успокоил Дика, но потом мои тревожные мысли потекли в другом направлении. Роберто все продолжал слать мне книги, несмотря на мои просьбы остановиться. А я все продолжал просматривать книги, не в силах остановиться. Все дело в моей неспособности сопротивляться желанию открыть новую книгу, с этим специфическим запахом новой книги. Сегодня утром это оказалась «Простота и сложность игр интеллекта» Слободкина. И покоя меня лишило единственное предложение, смысл которого сводился к тому, что ни один организм не реагирует в полной мере на все сложное многообразие окружающей среды. За недожаренными оладьями с черникой я задавался вопросом: а что, если бы какой-нибудь великий естествоиспытатель вроде Э. О. Уилсона, чью «Биофилию» я высоко ценил, так же глубоко понимал человеческое поведение, как Фрейд, Юнг или Достоевский?