Отцовский двор спокинул я (рассказы)
Из сарая дров привезти, готовясь ко дню следующему, сложить их в сенях. Проведать "детвору" - малых телят, которые до поры жили в "теплушке", невеликой мазаной хатке с печуркою - "грубкой". В холода "грубку" протапливали. Телят поили молоком, понемногу приучая и к сену, привязывая зеленые травяные веники. Душистый корм, едовый. Телята помаленьку хрумтели. Они были еще маленькие, тонконогие. Когда гладишь, то чуется непрочная детская плоть. Но росли быстро.
А еще нужно было покататься с горы. Сразу за гумном шел крутой подъем. Взобраться можно было высоко, а потом катиться. Не в санках. У них полозья проваливались. Катались в большом алюминиевом тазу. Мальчик и Найда. Собака любила эту забаву и помогала взбираться вверх по склону, легко волоча своего спутника, который цеплялся за ошейник.
На первый раз поднимались невысоко: в четверть ли, в полгоры. Садились. Мальчик, а потом - Найда.
Летели по накатанному желобу вниз. Собака порыкивала и, пугаясь ли, балуясь, выбрасывалась на ходу и мчалась вдогон с лаем. И снова лезли наверх. И наконец поднимались на самую вершину.
Внизу лежал дом, сараи, базы - все малое, все в снегу утонувшее. И насколько глаз хватало - все снег и снег. Если долго смотреть, то вдали начинало чудиться что-то не больно доброе. Темное пятно будто шевельнулось. Уж не волк ли?..
Сверху мальчик катил один. Глаза закрывались от снежного вихря. Гудело в ушах. А потом утишался бег, по ровному, все медленней, мимо гумна, до самой дороги. Найда глядела сверху, а потом мчалась к мальчику огромными прыжками. Она словно летела: прыжок - и лёт, прыжок - и снова лёт. И наконец догоняла.
Выходил после отдыха старый Пономарь. Снова начинали возить с гумна сено, солому для вечерней дачи. Кормили птицу, свиней. Помаленьку подступал вечер.
В дни пасмурные сумерки приходили скоро. Зато в дни ясные алое солнце садилось в розовые снега. И луна поднималась, словно яйцо пасхальное.
Всякий вечер, прежде чем в дом уйти, мальчик с дедом обходили живность, крепко запирая все стойла на ночь.
- Лукашка, Никитка, марш спать! Василий, ты - главный сторож. Гляди не засни.
О-го-го... - гордясь немалым доверием, отвечал из тьмы птичника гусак.
У кобылы Дарьи мальчик задерживался дольше. Он гладил ее по теплому бархатному боку, даже прикладывал к нему ухо, снимая шапку. Что-то урчало в просторном чреве кобылы.
- Ты поскорей, - говорил мальчик. - Я по нему соскучился. Да и ему там надоело. Тут лучше.
Во тьме конюшни мальчику виделся жеребенок, не настоящий, а зыбкий призрак. Чудо ли, сказка... Даже не верилось, что он будет настоящий, живой. А так хотелось.
Вечер собирал под одну крышу всех. Долгий вечер, неторопливый ужин, спокойные дела.
Не в пример скотьим катухам, загонам и базам жилье хозяйское было невелико: горенка да кухня. В первой - просторная кровать, малый диванчик, шкаф с одеждою да стол с телевизором и видеомагнитофоном. На кухне теснее, там - печка, стол обеденный, горка с посудой, у порога - одежда, да обувь, да всякая снасть хозяйская, которая нужна под рукой: подойник, молочные фляги, сепаратор, маслобойка. В углу - выгородка, где обсыхают новорожденные телята, козлята, ягнята.
На кухне же - яркая лампочка у потолка и рядом, в подмогу, лампа керосиновая. Здесь - теплая печка, сытый дух теста, еды, пряных и горьких трав, что пучками висят под низким потолком. Здесь все дела вечерние, мужичьи, бабьи: крутится колесо самопряхи, сучится нить, вяжется пуховый платок ли, надвязываются пятки драных шерстяных носков мужа и внука, подшиваются валенки да чирики и вполглаза, через широкий дверной проем, глядятся по телевизору новости. "Тропиканку" - долгий фильм с продолжением - хозяйка идет смотреть ближе к телевизору.
Мужики на кухне сидят. Дед греется у теплого бока печки. Без теплой одежды, он будто усыхает: костлявые плечи торчат, острые коленки. Он греется и что-нибудь ладит да чинит: худые валенки или карбюратор мотороллера "Муравей".
Нынче разложены на полу железки. Жена ворчит, а ведь надо. Скоро уж лето.
Мальчик у деда в помощниках. Помогает и торг ведет:
- За это ты научишь меня на мотороллере ездить. Ладно?
- Научишься. Дело нехитрое.
- Чтобы перевернулся... - осуждает из горницы бабка их планы. - Потакай ему.
- А в моем возрасте уже ездят на мотороллере, - сообщает внук.
"В твоем возрасте..." - обычная бабкина погонялка: "в твоем возрасте пора соображать", "в твоем возрасте люди уже...". Вот и пригодилось присловье.
- Дед в моем возрасте уже ездил.
- На быках, - отвечает бабка. - Цоб да цобе.
- Быки, они тоже транспортное средство, - усмехается дед. - Не всякий сладит. У нас, бывало, сеструшка Ганя...
За стенами дома, рядом со входом его, залаяла Найда и смолкла.
- Не волки? - спрашивает внук.
Каждый вечер стали приходить к дому, к усадьбе волки. Старый Пономарь отгоняет их выстрелом-другим из ружья. Но это еще не они.
- Лиса... - говорит дед. - Волкам рано. А вот раньше волчат прямо из нор брали. Я сам лазил. Как ты вот был. Степан с Осеем приметят нору с выводком. Приглядят, когда волчица уйдет, тогда идем туда. Меня за ноги привяжут, я лезу в нору.
- Прямо к волкам? Один?
- Братья большие, им не пролезть. А я - в самый раз. За ноги налыгачим - и полез. Длинная нора, да еще с отнорком. Ухватишь в обе руки и ногами дрыгаешь. Братья тянут. Отдашь и снова лезешь. Пока всех не заберешь. Надо лишь пораньше, пока они совсем малые. А побольше станут, черябают, кусают. Все руки погрызут.
- И ты не боялся? - спрашивает мальчик.
- Здоровые дураки, дитя засовывали, - из горницы осуждает бабка. - А если б волчица там? Враз бы голову откусила.
- Волчица за своих не кидается, - возражает ей дед. - Если видит, что берут, уходит и не подойдет. А за волчат хорошо платили. Либо по пятьдесят рублей, не упомню. Из России, из Тамбова, приезжал к нам человек каждую весну. Он по-волчьи умел подзывать.
Мальчик слушает дедовы сказки. Даже имена тогдашние, сестер, братьев деда, звучат таинственной музыкой: Ганя, Степан, Осей, Ефрем, Фотей, Федора.
- Малые волчата, лисята, их не отличишь. А подрастут - видно. А лисята людей не боятся. Матери нет, не прячутся, бегут, вроде играться хотят.
- И ко мне бы подошли, близко? - не верит внук.
- Прямо к ногам. Весна будет, логово рядом есть. Там всегда лисята. И мы, бывало...
От времен давних к сегодняшним возвращает своих мужиков хозяйка. Отглядев очередную серию "Тропиканки", она приходит на кухню, говорит задумчиво:
- Что у них, что у нас... Одинаково. Кому бабка Мотя мешала? - вспоминает она убитую в соседнем хуторе старуху. - Она же его нянчила. А он ее за бутылку застрелил. И вроде мальчишка неплохой, всегда здоровался. А такая страсть. И бабку погубил, и себя. Расстреляют? - спросила она мужа.
- Вряд ли, - ответил он. - Несовершеннолетний. Он же школу не кончил.
- Значит, в тюрьме сгниет. Вот и нажился. Ничего не видал. Растут дикашами, - горько сказала она. - Без школы... Шалаются... - Она вздохнула, пристально поглядела на внука, будто почудилось ей что-то неладное и в его судьбе, что-то не больно доброе. А потом продолжила уверенно: - Городские дети, для них - все. Им ума вкладают.
- По мусорным ящикам лазят да по подъездам, сама говорила, - напомнил внук бабкины же слова.
- А это уж кто как. Это от родителей зависит. В детские садики. Там воспитатели, они плохому не научат.
- Позакрывались твои детские садики.
- Есть и открытые.
- А в тех дорого. Чем платить? Папин завод не работает. Вот так! - победно заключил мальчик. Он уже понимал, куда бабка гнет.
- Найдем деньги для родного внука.
- Детские садики твои... - не сдавался мальчик. - "В лесу родилась елочка... Разбейтесь по парам", - передразнил он воспитательницу. - Вроде я маленький.
- А то какой...
- Нет. Я - большой, - твердо ответил внук. - Я же не реву, когда ты меня по заднице хлыстанешь. Больно, но я терплю. Потому что я - казак.