Предполагаем жить
На свежей утренней зелени на английский манер стриженного газона светили переливчатой радугой ухоженные цветники: розарии, лилейники, альпийские горки.
– Красота… – шепотом сказал Илья. – Просто рай.
И вновь утонул в тетушкиных объятьях.
– Спасибо, Илюша… Ты все понимаешь… Я тебе расскажу… Вот эта роза.
Какой куст! Гляди. Это ведь настоящая Глория Дей. Тимоша привез ее из Голландии.
Огромный куст цвел щедро и необычно. Желто-лимонные большие розы и тут же нежно-розовые, золотистые с розовым обводом и розовым же налетом, с нежным ароматом и строгим бокалом лепестков.
– Глория Дей… – шепотом, словно боясь потревожить цветок, рассказывала тетушка. – Шесть золотых медалей. В соцветии до пятидесяти лепестков. Ее вывели во Франции в тридцать седьмом году и перед войной увезли в Америку. Последним самолетом. Как национальную ценность. Единственный экземпляр. Там ее размножили и назвали – Мир, в честь победы. Но она потом снова вернулась в Европу. Глория Дей…
– Матушка, завтракать будем? – окликнули Ангелину из дома.
– Сейчас, сейчас… На верхней веранде накрывай, – но потом спохватилась: – Но мы же еще не купались, не плавали. Погоди, погоди… – И – к племяннику: – Илюша, утром надо обязательно плавать.
Еще одна глухая садовая калитка выводила к берегу Волги, к невеликому песчаному пляжу с деревянными купальнями, лестницами, скамейками.
Утренняя речная вода была прозрачна, свежа. Легкий туманец уже истаивал над водой, уходя и прячась по заводям и прибрежным кустам.
Хотелось плыть и плыть, словно растворяясь в этой свежести и становясь ею.
Потом на берегу, на пути к дому, Ангелина, помолодевшая, румяная, внушала племяннику:
– Три раза в день мы должны плавать. Это такое удовольствие. А теперь – чай, чай и чай! – громко известила она, минуя калитку. -
Чай, чай – на верхней веранде!!
Просторный, красного кирпича дом краем второго этажа, высоким балконом ли, верандою, словно крылом, парил над землею, на откос опираясь прочными колоннами.
По обычаю, в этой семье давно заведенному, поутру на столе кипел самовар. Пахучий цветочный чай Ангелина заваривала самолично в фарфоровом объемистом чайнике. Прежде к завтраку блины ли, пирожки она пекла своеручно. Теперь, слава богу, были помощницы. Оставалось лишь потчевать племянника.
– Блинцы с рыбкой. Свеженькую Тимоша привез.
Парили в стопке блины. Прозрачные пласты белорыбицы и розовые – осетровые сияли в солнечном утре на белом просторном блюде.
– Он спит еще? – спросил Илья о дядюшке, с которым ночью летел.
Супруг Ангелины, в жизни прежней – большой милицейский начальник, нынче работал в крупной компании, мотаясь по всей стране. С ним и прибыл вчера Илья на служебном самолете. Тимофей выглядел усталым.
Потому и думалось, что он спит еще.
– Какое спит… Чуть свет уехал. Работа. Мне так жалко его утром, трудно поднимается, возраст… Но шеф – энергичный. Все дела – утром, все планерки. Молодой… Ты же видел его в самолете.
– Не знаю… – пытался припомнить Илья. – Не заметил.
В самолете были люди. Но кто из них кто…
Ангелина рассмеялась:
– Такого человека не заметил?! Самого хозяина?! Феликса? Он же приметный, рыжий, твой земляк.
Илья плечами пожал. Но потом вдруг задумался, припоминая. Людей в самолете было немного, и они быстро растеклись в просторном салоне.
Но невольно заметилось: среди людей, самолет провожавших и летевших на нем, возле трапа, а потом в салоне все были одеты строго: темные костюмы, белые рубашки, галстуки. Экипаж, охрана, стюарды – народ улетавший и провожавший, и лишь он, Илья, словно белая ворона, в одежде свободной: джинсы, рубашечка, легкий свитерок. И был еще один человек: в вельветовой паре, маечке и кепке-бейсболке, вроде тоже приблудный, попутчик. И действительно – рыжий. Какой-то скучноватый, в недельной щетине по нынешней моде. Теперь вспомнилось, как перед ним почтительно расступались, как разговаривали.
– Слона ты, значит, не приметил? – смеялась Ангелина.
– А он не в курточке был, в кепочке?
– Он, он… – ответила Ангелина. – Другим не позволено, они – на службе.
– Тогда вспомнил. Какой-то скучный.
– Заскучаешь при таких миллиардах. Миллиардах долларов, – дважды подчеркнула Ангелина. – Два собственных острова у него: в Греции и в
Англии. Там дома, яхты.
– А чего же он скучный? – спросил Илья.
– Много забот, – ответила Ангелина. – Это нам хорошо: "Бедняк гол как сокол, поет, веселится". А у него – такой бизнес по всей стране.
Про знаменитого миллиардера Феликса – почему-то его чаще величали по имени, – про Феликса Илья, конечно, слыхал. Про него столько рассказывали. Былей и небылей, а уж тем более – в родном городе.
Обыкновенный мальчик – безотцовщина. Еврей. Мама – учительница.
Однокомнатная квартирка-хрущевка на окраине. В городе его узнали рано. Во-первых, шахматист, уже в четырнадцать лет – мастер спорта.
Во-вторых, комсомольский активист, организатор и главный участник модных тогда КВНов, капитан команды "Школяры". А еще – внешность: рыжий, по молодости, словно подсолнух. Попробуй такого не заметь. И чуть ли не первая в стране знаменитая "комсомольская биржа", где
Феликс был, конечно, президентом. Тогда он учился в местном университете. Но его скоро пригласили в Москву, такую же биржу организовать. В столице, по слухам – очень удачно, с такими же молодыми ребятами Феликс создал тоже знаменитый в свое время ММБ -
Международный молодежный банк. Говорили, что вовремя создали и потому преуспели. Добавляли, что поддержка была: чей-то папа, тогдашний министр. Говорили всякое, как и положено в таких случаях.
Потому что Феликс шел в гору и в гору, ворочая большими делами и деньгами.
В родном городе он бывал редко, пролетом, по делам, имея и здесь бизнес: добыча нефти, заводы. Помогал он школе, в которой учился, и шахматному клубу. Свою маму Феликс уже давно увез во Францию, и она жила там, на берегу моря, на собственной вилле. Кто-то из ее старых знакомых там гостил. А сам Феликс был уже для города скорее легендой: "Наш Рыжий". В нынешние времена его никто, конечно, не видел. Даже на телеэкранах он редко маячил.
– Ты со сметанкой блины попробуй. И пирожки. Тебе надо больше есть.
Ты такой худенький, бледный. Все эти студенческие столовки… Мама просила тебя как следует откормить, – угощала и угощала племянника
Ангелина. – У нас сметана своя. А чай какой, ты чувствуешь? Сливочки обязательно… Свежие сливки тебе полезны.
Сливки в фарфоровом молочнике, золотистый творог, густая сметана, горячие блины, пирожки… Объемистый сияющий самовар. Чайный сервиз, расписанный алыми розами. Пахучий, чуть терпковатый зеленый чай.
Вчера еще Илья был в родном городе, дома. Даже не верилось. Ведь проснулся в мире ином: сосновая роща, утренняя река, чистая свежесть, теперь вот – просторная веранда на речном откосе.
Новое жилье и новое житье тетушки Ангелины не шли ни в какое сравнение с прежним, недавним, пусть и генеральским. Тогда и дача была бревенчатая, и все вокруг – не поставишь рядом с нынешним просторным, в два этажа с низами, кирпичным домом над Волгой.
Цветники, мозаичные дорожки, стриженые бордюрные кусты, газоны, альпийские горки, журчливый ручей, что бежал от круглого бассейна с фонтаном по извилистому рукотворному руслу с разноцветными камешками.
Улыбчивая помощница Ангелины подносила и подносила горячие блины, ватрушки, приговаривая:
– Кушайте на здоровье.
– Кушаю, кушаю… Но вот на здоровье ли?
Хозяйка и пирожков отведала с капустой, с морковью, а потом – с грибами, от горячей ватрушки не отказалась, потом приналегла на блины со сметаной да с рыбкой, оправдываясь давнишним:
– Я – большая, мне много надо…
Ангелина всегда была женщиной пышнотелой, крупной, любила хорошо и много поесть, оправдываясь: "Иначе я ноги не буду носить. Ведь меня так много".
Объявился на веранде еще один сотрапезник – большой жуково-черный не кот, а котяра.