Хорошие девочки получают все

«Я слишком много работаю, чтобы жрать эту бурду».
«Я слишком много работаю, чтобы слушать твою болтовню о детях».
«Я слишком много работаю, чтобы мириться с твоей ленью».
Мотаю головой, пытаясь выбросить из нее эту дрянь. Бэннинг продолжает говорить, но до меня долетает лишь окончание фразы:
– … быть хорошей?
Глубоко вздыхаю:
– Прости – я не расслышала, что ты сказал?
Он удивленно смотрит на меня:
– Я… С тобой все в порядке? Ты какая-то бледная.
«Никогда не показывай слабости. Лучшая защита – нападение».
– Все отлично. Просто не привыкла начинать неделю с выслушивания крика придирчивого начальника. Что ты там говорил? – Пытаюсь говорить нежнейшим голосом – «слаще, чем мокко с тройным шоколадом и дополнительной порцией сливок», но это не действует.
Видимо, Бэннинг принадлежит к категории фанатиков здорового питания, которые не едят сладкого.
Опять он встает со стула.
– Здорово. Тогда как можно более придирчиво проанализируй то, что я сейчас скажу. Думаешь, ты – замечательная начальница? Так давай заключим пари.
– Что? Пари? Какое пари? – Кажется, у него поехала крыша.
Вероятно, от перенапряжения – нелегко все же быть главным исполнительным директором круп ной корпорации, когда тебе тридцать пять. Может быть, он не выдержал и надорвался?
И теперь я могу рассчитывать на его место.
Осматриваюсь по сторонам. После небольшого ремонта мне бы здесь было вполне комфортно. Думаю, надо позвонить Тессе и…
– Кирби? Ты меня слушаешь?
Проклятие! Придется слушать, по крайней мере пока его действительно не увезут отсюда в смирительной рубашке.
– Да, конечно. Какое пари? И еще, позволь спросить, из самых лучших побуждений: ты, случайно, не принимаешь какие-нибудь лекарства? – Широко улыбаюсь, надеясь, что моя улыбка неоднозначно выражает мысль: «Все будет хорошо, просто подожди – сейчас принесут ксанакс [6]».
Бэннинг вскидывает голову и смотрит так, будто это не у него, а у меня нервный срыв.
– Что? Нет. Хотя да, я принимаю витамины, но… А-а-а, черт! Опять я попался на твои уловки! Я говорю о твоей должности. О поездке в Италию. О твоих офигенных организаторских способностях. И предлагаю заключить пари.
– Не знаю, что ты имеешь в виду, но если тебя это успокоит, то, пожалуйста, объясни мне. – Прислоняюсь к стене и прячу руки за спину, чтобы он не видел, как я впиваюсь ногтями в ладони.
«Никогда не показывай страха, трусишка».
Прекрасно. Это тоже из репертуара моего отца, человека, чье представление об организаторских способностях сводилось к тому, чтобы бить по голове каждого, кто ему возражал.
– Ну, давай, говори. Какое пари?
– Если за ближайший месяц сумеешь добиться, чтобы хоть один человек – любой – назвал тебя хорошей, милой, славной, доброй и тому подобное, можешь ехать в Италию. Если нет – останешься здесь и будешь работать. – Он складывает руки на груди, и вид у него при этом делается удивительно, тошнотворно, омерзительно самодовольный.
– Спятил? Думаешь, я рискну давно запланированной поездкой в Италию – и билетами, не подлежащими возврату, стоит добавить, – ради какого-то ребяческого пари? Мы что, в младших классах? – Я так разъярена, что почти чувствую, как мои волосы встают дыбом.
Интересно, можно ли умереть от ярости?
– Эй, это ведь ты считаешь себя и большой начальницей, и душой компании. Думаю, ты сама понимаешь: почти невозможно всего за четыре недели найти кого-нибудь, кто сочтет тебя славной девушкой. Такое кардинальное изменение личности займет пару лет, не меньше…
Бэннинг, раздвинув губы, демонстрирует безупречные зубы, но на улыбку это не очень похоже. По крайней мере, на приятную улыбку.
– Ты просто невменяем. Я ни за что не поставлю на карту свой отпуск ни в споре, ни в любой другой твоей гл пой затее. Разговор окончен.
Поворачиваюсь к двери, обдумывая, насколько сильно нужно хлопнуть ею, чтобы одна из картин слетела со стены.
– Совсем-совсем слабо? – Голос очень тих, и я едва его слышу.
Но все-таки слышу!
Гнусный подонок. Как раз перед Рождеством мы обе дали с Бэннингом, и я упомянула, что мы с Джули обожаем фильм «Рождественская история» и с каким изумлением обнаружили, приехав однажды в Нью-Йорк за покупками, что окна «Мэйси» [7] оформили в точности как в том фильме. Мы совершенно обезумели, в результате накупили тонны елочных игрушек и других украшений для дома. Кукла Ральфи с качающейся головой до сих пор стоит у меня на столе.
Шеф бросает мне вызов, сразу перейдя к «совсем-совсем слабо», минуя просто «слабо». Это не только серьезное нарушение этикета, но и весьма нелепый оборот речи для взрослого человека. И я этого так не оставлю.
– Ты, наверное, шутишь. Мы только что обсуждали будущее новой товарной линии нашей компании, а ты подначиваешь меня детской дразнилкой?
– Все правильно, Грин, А что такое? Кишка тонка? Хорошо, давай увеличим ставку. Забудь про Италию. Если выиграешь – если кто-нибудь, кто угодно, назовет тебя хорошей, милой, приятной или как-нибудь вроде того, – то останешься на своей должности.
Теперь на его лице ни тени улыбки, никакой, даже зловещей. От удивления я раскрываю рот. Босс явно не шутит.
Он грозится меня уволить.
– Я не могу… Ты не можешь…
– Еще как могу.
Этот человек не знает, с кем связывается. Я гордо поднимаю голову:
– Хорошо. Я принимаю твое дурацкое пари. Давай уточним ставки.
Бэннинг садится за свой стол и тянется к телефону.
– Мы только что их уточнили. Я занят, Кирби, и я уверен, у тебя в отделе еще остался кто-нибудь, способный помочь спасти ситуацию. Не забывай про отчеты.
Нужно проявить твердость. Так просто он от меня не отделается.
– Нет, я хочу знать, какова твоя ставка. В случае проигрыша. Готова выслушать предложения.
Он откладывает телефон и смотрит на меня долгим, оценивающим взглядом.
– Мы только что договорились. На кону твоя должность.
– Она у меня уже есть. Я хочу больше.
– Что ты задумала?
Улыбаюсь, стараясь как можно больше походить на акулу.
– Я хочу публичного извинения. Ты устроишь собрание персонала и публично извинишься за то, что подверг сомнению мою компетентность.
– Идет. – Бэннинг вновь хватается за трубку.
– И не спорь со мной, я… э-э… Что?
– Я сказал – идет. Теперь, если не возражаешь… – Он набирает номер и указывает мне на дверь.
Уходя, забываю хлопнуть дверью, ошеломленная столь быстрым согласием. Я готовилась к сражению, а он…
Ах вот оно что!
Он полностью уверен в победе и даже мысли не допускает о том, что ему придется передо мной извиняться.
Кажется, что из легких, свистя, разом вышел весь воз дух, и я в изнеможении прислоняюсь к стене рядом с закрытой дверью его кабинета. Мысли стремительно мчатся, будто белки бегают в колесе.
Бэннинг абсолютно уверен.
Неужели у меня и впрямь такой ужасный характер?
Устало иду к своему кабинету и понимаю, что мне придется выяснить это за четыре недели.