Хорошие девочки получают все
Так или иначе, обещанная зарплата на новой работе на тридцать тысяч больше, чем раньше, и я заслужила новый автомобиль. Правда, когда дошло до дела, оказалось, что тридцать тысяч включали в себя премию по результатам работы. Так что мой чистый месячный заработок увеличился лишь на пару сотен долларов по сравнению с доходами в агентстве, а это мало что меняет при выплате кредита за автомобиль.
И при оплате счетов по карточке «Виза».
И по «Мастер-кард».
И при погашении студенческого займа.
В сущности, у меня есть прекрасный дом, полный красивых вещей, великолепный автомобиль, но при этом я вся в долгах, по самые мои красивые ушки и глазки (кстати, воск для бровей из бутика «Наташа» – тридцать два доллара, хватает на три недели).
Полагаете, все дело в комплексе, выражающемся в попытке компенсировать пережитые в детстве лишения? Вы действительно так считаете?
Во всяком случае, так говорит мой консультант по профориентации. Он вроде психотерапевта, но оплата его услуг включена в налоговый вычет, как часть предпринимательских затрат. И как гласит мудрость Налоговой службы, да сэкономлю я себе на пару новых туфель. Может, именно это должно стать моим новым девизом? Надо заказать майку с соответствующей надписью.
Я бросаю взгляд на свою потрепанную и выцветшую синюю футболку. На ней прошлогодний девиз:
Если не можешь быть хорош им примером, стань зловещим предостережением. Персональные лозунги полезны для личностного роста, полагает доктор Уоллес, консультант с завышенной зарплатой, он же психотерапевт, он же мой налоговый вычет. Не уверена, правда, что личностный рост так уж важен. Меня все устраивает, если не считать небольших долговых обязательств. Я вдали от Якимы. Вдали от дома, куда стыдно было привести подруг. Вдали от одноклассников, которые смеялись надо мной или еще того хуже – жалели.
«Мне так жаль твою маму, Кирби», – сказала тогда Ханна, подмигивая подружкам, стоявшим в раздевалке у своих шкафчиков.
Те избегали смотреть мне в глаза – значит, она им все рассказала.
Ханна фальшиво улыбалась, глаза из-под крашеной белокурой челки сияли притворным участием. «Надеюсь, она поправится? Она… не налетела снова на дверь?»
«Вот стерва», – подумала я, сжимая кулаки и чувствуя, как ногти впились в ладони.
«Она в порядке. Но я не смогу пойти с вами в магазин – у меня дела. Я вас потом найду».
Я быстро зашагала прочь, с трудом сдерживая желание пуститься бегом и стараясь не заплакать. Накануне вечером я подумала, что мы одни в доме. Родители должны были уйти к Майерсонам играть в карты. Иначе я ни за что никого не пригласила бы домой. Даже Джули. Но Ханна очень захотела в туалет, когда мы шли с ней в библиотеку, а мой дом был рядом. И как я могла отказать, даже если бы знала, что на самом деле она просто хочет туда проникнуть, сгорая от любопытства?
Как только Ханна закрылась в ванной комнате, послышались крики – родители никуда не ушли. Они были дома.
«С чего ты взяла, что если идешь играть в карты, то можно одеваться как шлюха? Ты что, запала на Майерсона? Или на Руди? На кого из них?»
Мама бормотала что-то в оправдание, пытаясь успокоить отца, но он продолжал:
«Мне никогда не нравилось это платье! Уйди с глаз долой!»
Мамин крик. Папа в бешенстве сбежал вниз по ступенькам и хлопнул дверью. Я затаила дыхание, разрываясь между желанием посмотреть, как там мама, и желанием поскорее выпроводить Ханну. Шагнула к лестнице, и тут же открылась дверь ванной комнаты. Ханна смотрела на меня, вытаращив глаза.
«Что случилось?»
«Я…»
Мамины шаги на лестнице. Изумленный вздох Ханны. Я медленно повернула голову. Не хотелось этого видеть. Но пришлось. У мамы из носа капала кровь.
Гримаса, замаскированная под улыбку.
«Ой, Ханна! Рада тебя видеть. Кирби никогда не приглашает друзей. Девочки, приготовить вам что-нибудь перекусить?»
Снова крик. На этот раз мой.
«Нет! Нет! Нам пора. Надо идти. Прямо сейчас!»
Я потащила Ханну за собой, рассказывая историю о покоробленной дверной коробке, из-за которой дверь очень резко хлопает. Лицо, разбитое деревянной дверью. Ничего особенного. Никаких пьяных отцов. Никаких мигалок и полицейских раций, хрипло вещающих о семейной ссоре, – код «Что там, черт побери, у них опять стряслось?».
Просто большая дружная семья.
Я щурюсь и пристально смотрю на подушку в шелковой наволочке, теребя и сжимая ее. Разглаживаю складки ткани, давлю все сильнее и сильнее и смеюсь, стараясь не слышать, как горько звучит мой смех.
Большая, дружная семья.
Я даже не была на его похоронах. Послала цветы, но не смогла лицемерно притворяться, будто скорблю по нему. Джули уверяла, что потом я буду об этом жалеть. Может, когда-нибудь. Но не сегодня.
Сегодня я радуюсь жизни, сидя дома, в своем собственном доме, где не нужно опасаться дверей, которые бьют по лицу. Но вскоре моя радость меркнет от сознания, что всего полторы зарплаты отделяют меня от положения бездомной.
Это не способствует душевному равновесию, особенно если учесть, что мое дальнейшее пребывание в компании под очень большим вопросом.
Сую подушку под голову и закрываю глаза. Самое время поиграть в Скарлетт О'Хара. Я подумаю об этом завтра.
Я танцую на Соборной площади с мужчиной неописуемой красоты – должно быть, это одна из древних статуй Флоренции, чудом ожившая. Темноволосый, темноглазый римский бог, со скулами, точно высеченными из мрамора, крепко держит меня в мускулистых руках и шепчет на ухо: «Vende assorbenti igienici?»
Пока я поднимаю глаза, стараясь выглядеть соблазнительной и передавая телепатическое сообщение о том, что на мне нет трусиков, и одновременно пытаюсь точно понять, какую восхитительно порочную разновидность полового сношения он предлагает попробовать, мужчина необычно высоким голосом переводит вопрос: «У вас продаются гигиенические прокладки?» Затем его нога начинает звенеть.
– Вот дерьмо! – Падая с дивана, ударяюсь головой о кофейный столик.
Держась одной рукой за висок – вероятно, у меня сотрясение, – пытаюсь нащупать проигрыватель компакт-дисков, чтобы выключить запись урока итальянского языка (материал явно устарел – какой дурак в наше время будет спрашивать про гигиенические прокладки?). Потом понимаю, что звенит моя нога. То есть телефон лежит на полу, у ног, там, куда я его сбросила, разбуженная звонком, не давшим досмотреть прекрасный, хотя и немного странный сон. Хватаю его:
– Ну, и что вам от меня надо?
– Привет, я тоже рада тебя слышать, Кирби. Еще только семь, какого черта ты сидишь дома в такую рань? Так недолго остаться без премии «Трудоголик года»! – Джули смеется, и я почти вижу ее лукавое лицо.
Скучаю по ней.
– На этот раз я действительно облажалась, Джули. Та кого натворила… – Поднимаюсь с пола и направляюсь в кухню поискать льда – в голове пульсирует боль после столкновения с кофейным столиком и, судя по пустой по суде на столешнице, распития почти двух бутылок вина менее чем за четыре часа.
– Кирби, я не уверена, что правильно поняла: твои слова звучат весьма таинственно. Но кажется, ты что-то на творила?
– О-о-ой… Помнишь мою маленькую проблему в отношениях с начальством? – Я плечом прижимаю трубку к уху, роюсь в ведерке со льдом, заворачиваю пару кусков во влажное кухонное полотенце и прикладываю ко лбу. – Аи! – Вот это действительно больно.
Наверное, у меня на лице будет громадный черно-зеленый синяк, для полного счастья. Да уж, год начался – лучше некуда.
– Что значит «аи»? Что у тебя стряслось? Может, ты прекратишь наконец стонать и изложишь факты? – Могу поспорить, что именно новая работа в качестве пастуха для толпы подростков с играющими гормонами в одном из самых популярных реалити-шоу Америки превратила мою подругу в новую Джули с твердым и властным голосом.
– Ладно. Сегодня я умудрилась настроить против себя новую помощницу, уволить трех человек и поссориться с шефом. А еще я поставила свою работу на кон глупого пари.