Дата Туташхиа. Книга 3
– Нашим оружием были провокация, вероломство, гнусность, господин Зарандиа... – Меня прервал смех Зарандиа, веселый и свободный... – Чему вы смеетесь? Или я не прав?
– О, нет, ваше сиятельство, вы по-прежнему правы, по-прежнему, но... извольте простить меня, вы пересели в другое кресло и говорите оттуда! С точки зрения абстрактной нравственности все, что вы говорите, справедливо! Совершенно справедливо! Но я недаром спросил вас, какого ответа вы ждете от меня – общего или совсем частного, касающегося лишь Сахнова, его одного? Quod licet Jovi, non licet Bovi. [Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат .)]Не нарушая норм общечеловеческой справедливости и нравственности, в наше время немыслимо сохранить благоденствие государства. Это исключено. Но если большинство людей перестанет соблюдать нормы справедливости и нравственности, конец не только государству, но самой жизни. Коварство и зло – вот то оружие государства, с помощью которого оно должно заставить общество соблюдать нормы справедливости и добра. Заметьте, граф, я говорю: должно заставить соблюдать.
– Это макиавеллизм, господин Зарандиа!
– Да, макиавеллизм! Он был мудр и добр, этот человек, но его принято считать негодяем лишь потому, что он откровенно сказал всему свету то, что другие делают под маской добра, преступая все нормы и принципы. Провокация, вероломство, гнусность – это все ваши слова,– которые мы использовали против Сахнова, вытекали из интересов государства!
– Следовательно, и вы считаете государство злым началом.
– Империю – да! Но человечество неустанно трудится над тем, чтобы сделать государство истинным источником добра.
– Оказывается, у вас и у друзей вашего двоюродного брата одни взгляды, Мушни!
– С той лишь разницей, ваше сиятельство, что, будь их воля, они сегодня же уничтожили бы империю. Я же предпочитаю ждать.
Больше мы не говорили. Это было первый раз, когда я увидел воочию, с какой нарастающей силой разгорается всемирный дух разрушения государства. Я стоял в центре событий и знал, что во всем мире безмерно возросло число людей, которые панацеей от всех общественных противоречий считают разрушение. Не рецепты Прудона и Бакунина, зовущих упразднить самый институт государства, но разрушение империи с целью создать совсем новое государство. Этот дух охватил все слои общества и заставлял считаться с собой. Что ждало нас? Может быть, мы находимся в преддверии того периода истории, когда вдруг объявится какой-нибудь проходимец и скажет: я царевич Дмитрий, и русская земля окажется объятой волнениями и смутой? Или новый Емелька Пугачев объявит: я воскресший Петр III, принц Голштинский, и миллионные толпы с косами, вилами и дубинами двинутся па пушки? Или возникнет нечто новое, немыслимое прежде и никогда страной не испытанное? Или всякая империя, и наша собственная тоже, стала энергетическим начало? зла, значит, я, ее покорный и верный слуга, отдавал свои знания, опыт, энергию и способности тому, чтобы это зло осуществилось. Большинство же политических заключенных, которые проходили через мои руки, состояло из честных, прямодушных и благородных людей. Именно они стремились разрушить империю, а не отребье, не подонки.
В этой ситуации где место благородного человека, где место верного сына своей отчизны? Из какой концепции исходить? Какую нравственную позицию принять, пусть даже абстрактную?
Дни шли за днями, один месяц сменял другой, а я, как навязчивый мотив, повторял самому себе всевозможные доводы и соображения, вычитанные, услышанные или вынесенные из собственного опыта. Однажды, дремля под бритвой парикмахера, я подумал, что лучше всего было бы подать в отставку и наблюдать события со стороны. Постепенно я стал понимать, что, лишь удалившись от дел, смогу обрести справедливые убеждения и достойное место в жизни. Эта мысль застряла в моем сознании подобно гвоздю, и каждый довод в пользу отставки молотом бил по этой мысли.
Наконец настал день, когда в моем сознании не осталось ни одного аргумента против отставки, и я не стал медлить. Ранней весной 1904 года я подал министру рапорт об отставке и в ожидании ответа притаился как сыч. Логика обстоятельств вела к тому, что моя просьба непременно будет удовлетворена. Великий князь с нескрываемым раздражением спросил министра внутренних дел о том, как могли с такой легкостью поступиться его крестником. Министр ответил, что другого выхода не было, но что врагам крестника великого князя он воздаст по заслугам. Моя отставка давала министру возможность это обещание выполнить: великому князю предстояло доложить, что возвратить его крестника нельзя, зато граф Сегеди – вот оно, выполненное обещание,– подал в отставку.
Но и теперь не обрел я покоя. К прежним моим заботам прибавились новые: отпустят или нет? Охотно или сожалея? Достойно или вышвырнут, как яблочный огрызок? В моем возрасте следовало бы руководствоваться жизненным опытом и благоприобретенной мудростью, однако душой моей – признаюсь– овладела суета. Каждый знает: когда душу твою теснит забота, то мучительно хочется поделиться своей бедой и найти умного, проницательного собеседника, знающего толк в его деле, исполненного доброжелательства. В своем кругу я не смог бы найти такого собеседника, исключая разве что Зарандиа, а один бог знает, какой червь точил меня, как томила жажда беседы об этой моей печали. Стоило мне остаться одному, как мысли мои набрасывались на меня, и я тщетно рылся в памяти, ища того, с кем бы поговорить о сомнениях, меня одолевавших. И однажды передо мной выплыла фигура Сандро Каридзе. Я прогнал это видение – можно ли делиться своими душевными невзгодами с человеком, столь мне далеким, но тут же подумал, что с таким человеком, каким представлялся мне Сандро Каридзе, я с превеликим удовольствием провел бы вечер или два. Прошло совсем немного времени, и его фигура снова а в моем сознании, и снова я отверг мысль о встрече ним, однако, помимо своей воли, все настойчивее стал припоминать где же сейчас находятся люди, окружавшие когда-то Дату Туташхиа и Нано. Я вспоминал каждого из них, но ни один не нужен был моим невзгодам, и все же – неожиданно для самого себя—я вызвал вдруг своего помощника и приказал ему выяснить, где находится сейчас Сандро Каридзе. Помощник был уже в дверях, когда я окликнул его и приказал принести и досье Каридзе.