Двери восприятия, Рай и ад

Разочарованные, они обращаются к бутылке. По крайней мере, ненадолго каким-то образом это срабатывает. Церковь по-прежнему может посещаться; но это - не больше, чем Музыкальный Банк из батлеровского "Егдин". Бог по-прежнему может признаваться; но Он - Бог только на вербальном уровне, только в строго пиквикианском смысле. Действительный объект поклонения бутылка, а единственный религиозный опыт - то состояние ничем не сдерживаемой и воинственной эйфории, которое следует за проглатыванием третьего коктейля. 
Мы, следовательно, видим, что христианство и алкоголь не смешиваются и не могут смешиваться. Христианство и мескалин представляются более совместимыми. Это было продемонстрировано многими индейскими племенами от Техаса на север до самого Висконсина. Среди этих племен есть группы, связанные с Чистой Американской Церковью - сектой, чьим основным обрядом является что-то вроде Вечери Любви ранних христиан, где ломтики пейоты заменяют святые хлеб и вино. Эти "чистые американцы" считают кактус особым даром Бога индейцам и приравнивают его действие к воздействию божественного Духа. 
Профессор Дж.С.Слоткин - один из очень немногих белых людей, когда-либо участвовавших в конгрегации пейотистов, - говорит о своих собратьях по вере, что они "определенно не одурманены и не пьяны... Они никогда не выходят из ритма и не путают слов, как это делал бы пьяный или одурманенный человек... Они все спокойны, вежливы и предупредительны по отношению друг к другу. Я никогда не был ни в одном культовом здании белого человека, где было бы либо столько религиозного чувства, либо столько благопристойности." А что, можем спросить мы, эти ревностные и примерные пейотисты испытывают? Не мягкое ощущение добродетели, которое поддерживает среднего прихожанина в течение девяноста минут скуки. Ни даже те высокие чувства, вдохновленные мыслями о Создателе и Искупителе, Судье и Утешителе, которые воодушевляют набожного. Для этих "чистых американцев" 
религиозный опыт - нечто более непосредственное и просветляющее, более спонтанное, в меньшей степени самодельный продукт поверхностного, застенчивого ума. Иногда (согласно свидетельствам, собранным д-ром Слоткиным) их посещают видения, которые могут быть видениями Самого Христа. Иногда они слышат голос Великого Духа. Иногда они ощущают присутствие Бога и тех личных недостатков, которые должны быть исправлены, если они хотят выполнить Его волю. Практические последствия этих химических открываний дверей в Иной Мир представляются целиком полезными. Д-р Слоткин сообщает, что постоянные пейотисты в целом более трудолюбивы, более сдержанны (многие из них вообще воздерживаются от алкоголя), более миролюбивы, чем не-пейотисты. Дерево с такими удовлетворительными плодами не может сразу быть отвергнуто как дурное. 
В освящении употребления пейоты индейцы Чистой Американской Церкви сделали то, что одновременно является психологически здравым и исторически заслуживающим уважения. В ранние века христианства многие из языческих обрядов и празднеств были окрещены, так сказать, и поставлены на службу Церкви. Эти увеселения не были особенно назидательными; но они утоляли определенный психологический голод, и вместо того, чтобы пытаться их подавлять, первые миссионеры были достаточно разумны, чтобы принять их такими, какими они были, - удовлетворяющими душу выражениями фундаментальных стремлений, - и ввести их в ткань новой религии. 
То, что совершили "чистые американцы", - в сущности, то же самое. Они взяли языческий обычай (обычай, по случайности, более возвышающий и просветляющий, чем большая часть довольно грубых попоек и спектаклей, воспринятых от европейского язычества) и придали ему христианскую значимость. 
Хоть и недавно введенные в практику северных Соединенных Штатов, пейотоедение и религия, основанная на нем, стали важными символами права краснокожих на духовную независимость. Некоторые индейцы реагировали на господство белых, американизируясь сами, другие - отступая в традиционный индеизм. Но некоторые попытались взять лучшее от обоих миров - лучшее от индеизма, лучшее от христианства и лучшее от тех Иных Миров трансцендентного опыта, где душа познает себя не скованной условиями и обладающей природой, сходной с божественной. 
Отсюда и Чистая Американская Церковь. В ней два великих аппетита души - стремление к независимости и самоопределению и стремление к самотрансценденции - сплавились воедино и были интерпретированы в свете третьего - стремления к поклонению, к оправданию действия Бога перед человеком, к объяснению вселенной посредством внятной теологии.    
Вот бедный индеец, чей девственный разум Перёд прикрывает, а зад брошен наземь.    
На самом же деле, это мы, богатые и высокообразованные белые, брошены задами наземь. Мы прикрываем нашу переднюю наготу какой-то философией христианской, марксистской, фрейдо-физикалистской, - но сзади остаемся неприкрытыми и брошенными на милость всех ветров обстоятельств. Бедный индеец, с другой стороны, обладал достаточной смекалкой для того, чтобы прикрыть свою заднюю часть, добавив к фиговому листку теологии набедренную повязку трансцендентного опыта. 
Я не настолько глуп, чтобы приравнивать то, что происходит под воздействием мескалина или любого другого наркотика, приготовленного уже или, возможно, готовящегося в будущем, к реализации конца и конечной цели человеческой жизни: 
Просветлению, Прекраснейшему Видению. Я предполагаю лишь то, что мескалиновый опыт - это то, что католические теологи называли "безвозмездной милостью", не обязательно ведущей к спасению, но могущей потенциально помочь, которую, если она возможна, следует благодарно принимать. Чтобы стряхнуть рутину привычного восприятия, чтобы узреть на несколько безвременных часов внешний и внутренний миры не такими, какими они кажутся животному, одержимому выживанием, или человеку, одержимому словами и понятиями, а какими они постигаются непосредственно и безусловно Всем Разумом, - этот опыт неоценимо драгоценен для всех и в особенности - для интеллектуалов. Ибо интеллектуал - это, по самому определению, человек, для которого, по словам Гёте, "слово в сущности приносит плоды". Это человек, который чувствует, что "то, что мы воспринимаем глазом, чуждо нам как таковое и не должно глубоко впечатлять нас". И все же, сам будучи интеллектуалом и одним из величайших мастеров языка, Гёте не всегда соглашался со своей собственной оценкой слова. "Мы говорим, - писал он в середине жизни, - чересчур много. Мы должны говорить меньше, а рисовать - больше. Лично я хотел бы вовсе отказаться от речи и, подобно органической Природе, сообщать все, что мне нужно сказать, набросками. Вон то фиговое дерево, эта маленькая змейка, кокон на моем подоконнике, тихо ожидающий своего будущего, - все это моментальные росписи. Человек, способный расшифровать их значение так, как нужно, вскоре сможет вовсе обходиться без написанного или произнесенного слова.