Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник
Юрий Вяземский
Великий понедельник. Роман-искушение
© Вяземский Ю., 2013
© ООО «Издательство АСТ», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ( www.litres.ru)
* * *Ему удалось все-таки разобрать, что записанное представляет собою несвязную цепь каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков. Кое-что Пилат прочел: «Смерти нет… Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты…»
Глава первая
Перед закатом
Первый час вечера
Закат не был жарким – он был необычайным.
Два человека сидели на горе под старой маслиной перед лицом заката. Один был необыкновенно красив, другой – поразительно уродлив.
Уродливый был весь освещен солнцем. Другой же сидел ближе к маслине, и тень от ствола наполовину закрывала его лицо. Но и по освещенной половине можно было заключить, что человек этот красив и даже очень красив.
Урод смотрел на солнце, и оно отражалось в его белесых, влажных глазах навыкате, словно в двух маленьких зеркалах. А когда он осторожно поворачивал глаза вправо или влево, в белках прорисовывались то спускающаяся вниз дорога, то одинокая маслина, то городская стена с башнями, то Храм. И взгляд он переводил очень медленно и бережно, как бы боясь разрушить возникающие в его глазах отражения.
Молчали. Затем уродливый шумно вдохнул и взволнованно выдохнул из себя:
– Какая красота!
Красавец и бровью не повел. Левый его глаз хоть и был направлен в сторону солнца, однако был словно задернут шторкой. Человек смотрел в глубину себя, а шторка на глазах служила для того, чтобы никто не мешал ему разглядывать свои мысли.
– Я много видел закатов, – неуверенно и в то же время вдохновенно продолжал уродец. – Ты знаешь, я люблю ими любоваться… Но такого я никогда не видел!
И снова красавец не ответил. И лицо его оставалось неподвижным.
Урод вздохнул и решил взглянуть на товарища, медленно развернув к нему плечи. Шею он не мог повернуть, так как ее просто не было. Голова его держалась прямо на плечах, а подбородок упирался в грудь. И потому он смотрел на людей всегда исподлобья. И так же исподлобья, но нежно и бережно он глянул на красавца и снова отвернул от него плечи и голову, подставив закату покатый лоб и взгляд утопив в солнце.
Поразительная тишина окружала сидящих на горе.
Прошло не менее минуты, прежде чем красавец произнес:
– Закат как закат. Что в нем необычного?
Красавец повернул наконец голову. Вторая половина его лица вышла из тени, и красота явилась теперь вполне – редкостной красоты лицо с поразительно правильными и соразмерными чертами, словно оно создавалось по лучшим художественным образцам. Ни малейшего недостатка.
Завеса с глаз красавца спала, и на собеседника устремился внимательный и грустный взор.
Урод сперва смутился, потом виновато и благодарно улыбнулся и сказал:
– Обычно, когда солнце садится, света становится всё меньше и меньше. Небо грустнеет и выцветает. Сумрак наползает на землю… А тут… Смотри, какое яркое и радостное небо! Город искрится и сверкает, как при восходе! И вокруг нас такая ясность, такая четкость! Видна каждая травинка, каждая веточка на маслине…
Урод взмахнул короткими руками, как бы пытаясь обнять ими и маслину, и Город за оврагом, и солнце над крышей Храма. Он призывал своего собеседника оглянуться вокруг и восхититься этой непривычной красотой. Но серые и чистые, изысканного разреза глаза не последовали его призыву: красавец молча посмотрел на говорившего, и шторки вновь опустились на глаза.
– А тишина какая! – вдруг почти прошептал урод. – Я раньше сюда пришел. Толпы паломников шумно спускались по дороге. Город внизу гудел. В Храме ревели животные. И трубы кричали так, словно трубачи стояли у меня за спиной… И вдруг всё стихло. Словно уши нам залепили воском.
– Время настало. Люди угомонились, – задумчиво произнес красавец.
– Да где ж угомонились?! – воскликнул урод и тут же перешел на шепот: – Вон, видишь, двое мужчин ставят шалаш. А женщина ходит вокруг них и размахивает руками. Она явно недовольна и кричит. А мы не слышим ни единого звука… Или, вон, осел ходит вокруг жернова. До этого сада не больше двух стадий. Я его знаю. И жернов там обычно издает громкий, противный звук, от которого у меня всегда мурашки бегут по телу…
– Просто ветер дует в другую сторону.
– Но нет ведь никакого ветра! Разве ты чувствуешь ветер?
– Здесь, наверху, нет. А там, внизу, дует ветер и относит звуки.
– Да где ж он там дует? Смотри, как застыли под нами деревья. Ни одна веточка не шелохнется.
– Да, похоже, и внизу ветра нет, – задумчиво согласился красавец и тут только отвел взгляд от щеки собеседника, чтобы посмотреть наконец на деревья, на осла и на паломников, сооружающих хижину.
– Нет ветра! И звуков нет! И странно всё это, Иуда! – радостно воскликнул уродец.
Иуда посмотрел на него и улыбнулся. Казалось бы, улыбка должна была украсить его прекрасное лицо, но она скорее нарушила что-то в этой совершенной красоте.
– Один звук я слышу, – сказал Иуда. – Похоже, это Кедрон. Слышишь? Журчит внизу около моста. Там много больших камней.
– Это не Кедрон. Это вообще не звук реки. Это какая-то тихая и светлая мелодия. Только непонятно, откуда она к нам доносится…
– Грустный звук.
– Нет, радостный и чистый.
Иуда перестал улыбаться. И вдруг спросил:
– Ты что-то хотел сказать мне, Филипп?
Уродец вздрогнул и втянул голову в плечи.
Помолчали. Потом Филипп взволнованно произнес:
– Помнишь того молодого начальника, который принимал нас в Вифаваре? До того как подойти к Учителю, он долго беседовал со мной. О вечной жизни меня расспрашивал. Почему он именно ко мне обратился, я так и не понял: ведь иудейские начальники обычно беседуют с Иаковом или с тобой… Ну я, как мог, постарался исследовать с ним вопрос и разъяснить, что Благой Учитель…
– «Благ только Бог», – перебил Иуда.
– Да, так его поправил Иисус, – поспешно согласился Филипп. – Но, видишь ли, я сам называл Учителя Благим, и молодой начальник обратился к Нему так, как я Его называл… – Филипп сокрушенно вздохнул.
– Дело не в том, как он назвал Иисуса, – возразил Иуда. – Дело в том, что молодой начальник был богат. Иисус потребовал от него, чтобы он раздал свое богатство нищим. А начальнику стало жалко… Очень трудно, Филипп, принести в жертву то, что ты ценишь больше всего на свете.
Филипп сперва обиженно посмотрел на Иуду, а затем виновато сказал:
– Он потом подошел ко мне, этот начальник, и признался, что с радостью отказался бы от своего богатства, если б кто-нибудь объяснил ему, зачем нужно всё раздавать нищим… Я попытался ему объяснить и не смог. Потому что мысли мои еще были разрозненны, представления еще не сложились в стройную систему…
Филипп с надеждой посмотрел на Иуду. Но красавец отвернулся, подставил лицо заходящему солнцу и закрыл глаза.
– Прости. Я мешаю тебе сосредоточиться, – еще более виновато произнес Филипп.
Солнечные блики вдруг запрыгали на длинных ресницах красавца. Если человек может смеяться одними закрытыми глазами, то именно так смеялся сейчас Иуда.
– Милый философ, – без малейшего намека на иронию произнес ласковый голос, – мы редко с тобой беседуем, но мне всегда нравятся твои рассуждения. Тем более когда они складываются в стройную систему.