Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

Раввину Якову-Лейзеру Гринбергу было двадцать три года, ребецен Шейне-Фруме — двадцать. Реб Яков получил известность еще совсем молодым человеком — в восемнадцать лет он написал удивительную по глубине и аргументации книгу «Хазак Маген», посвященную разбору некоторых галахических постановлений знаменитого «Магида [6] из Брод» — галицийского раввина Шломо Клугера [7], возглавлявшего общину города Броды и вступившего в активную дискуссию относительно набиравшей популярность машинной выпечки мацы. Несмотря на высокий авторитет бродского раввина, рабби Яков оспорил его аргументы, по мнению многих — вполне обоснованно. На этом дискуссия, безусловно, не прекратилась, она продолжалась много лет, уже и после смерти р. Клугера, по всему еврейскому миру. Но книга Гринберга вызвала большой интерес у многих раввинов, особенно в Литве, а самого молодого раввина теперь иногда называли не по имени или фамилии, а по названию его трактата — «Хазак Маген», что вполне соответствовало старой еврейской традиции [8]. В то же время раннее его выступление и ранняя популярность вызвали у многих ревность и неприязнь, что сыграло не последнюю роль в его решении уехать из Литвы в небогатое украинское местечко Яворицы.
Как раз сейчас, когда они приехали, ребецен Шейна была на седьмом месяце беременности. Появления первенца они ожидали с некоторым страхом — вполне понятным, потому что это ведь именно первенец.
Впрочем, первые дни жизни в Яворицах четы Гринбергов прошли в хлопотах по обустройству, поглощавших все свободное время. Соседи помогали им охотно. Тем не менее раввин видел, что к ним приглядываются — внимательно и даже настороженно, и временами Яков-Лейзер чувствовал себя чуть неуютно. Его и смешило, и раздражало отношение яворицких евреев. Однажды, придя из синагоги домой и войдя в гостиную, он сказал жене с нервным смешком:
— Знаешь, о чем меня спросили сегодня после ма'арив? После вечерней молитвы?
Шейна, сидевшая в углу в кресле и обшивавшая кружевом пеленку для будущего ребенка, оторвала взгляд от рукоделья и вопросительно посмотрела на Якова.
— Меня спросили, знаю ли я способы обнаружения чертей. — Он засмеялся. — Можешь себе представить?
— Надо же! — Шейна улыбнулась и покачала головой. — И что ты ответил?
— Попытался объяснить, что в наше время не стоит принимать всерьез рассказы о нечисти, — ответил молодой раввин. — Объяснил, что все эти рассказы об ангелах-мучителях — мал’ахей-хабала — следует рассматривать как яркие образы, аллегории, к которым прибегали великие пророки и наши мудрецы, да будет благословенна их память, для того чтобы яснее донести до нас свои речи.
Шейна кивнула головой и вновь принялась за шитье. Яков-Лейзер некоторое время рассеянно следил за ловкими движениями ее тонких пальцев.
— И знаешь, что мне сказали в ответ? — спросил он. — Для начала мне прочли целую лекцию об этих самых способах.
— Правда? — Похоже, ребецен заинтересовалась. — И что же это за способы?
— Ну, во-первых, можно с вечера тонким слоем рассыпать возле кровати пепел. И наутро он окажется весь истоптан следами наподобие птичьих, но гораздо крупнее. Как известно, у чертей вместо ног — птичьи лапы. — Раввин говорил с нескрываемой иронией. — Вот наличие следов как раз и будет доказывать, что в доме ночью побывали черти… — Он снял длиннополый сюртук, повесил его на спинку стула. — Впрочем, это еще не все. Есть способ куда более действенный. Нужно взять кошачью плаценту, сжечь ее, а из золы приготовить мазь. Этой мазью помазать себе веки. И тогда можно увидеть всех чертей, которые снуют вокруг каждого человека… Вообще, я узнал очень много нового. Например, что деньгами для чертей служит чесночная шелуха… — Он устало протер переносицу. — А потом рассказали про какого-то балагулу [9] по имени Хаскель, которого, якобы, черти донимали так, что все продукты, которые он перевозил, портились или скисали. И что покойный рабби Фишер помог ему мудрым советом, так что балагула благополучно избавился от чертей. Боже, какая чушь… Я и не думал, что в наше время могут существовать такие дремучие суеверия… — Яков качнул головой. — Напишу-ка я письмо рабби Авишаю. Честно говоря, даже не знаю, как с такими людьми разговаривать… — Он рассмеялся. — Да, а еще, когда я сказал о том, что чертей не бывает, местный корчмарь — Мойше, кажется… Да, так вот он сказал, что есть неоспоримое доказательство моей неправоты. Я просил: что за доказательство? И он ответил: «Черти рвут субботние сюртуки у благочестивых евреев». Представляешь? И все тут же согласились с ним, что, мол, да, это чистая правда. Мойше уверял меня, что вот, например, его собственный субботний сюртук выглядит так, будто он в нем камни таскает. А на самом деле он этот сюртук только по субботам и надевает… — Яков раздраженно заходил по комнате. — Вчера одна женщина попросила меня написать ей амулет от дурного глаза. Позавчера возчик Пинхас попросил для своей беременной дочери амулет против Лилит, с именами охранительных ангелов. Ну, как я могу написать такой амулет? И я объяснил ему, что Лилит — это символ злого начала в человеческой душе. Думаешь, он мне поверил? Как бы не так. — Реб Яков остановился посреди комнаты, подняв голову и уперев руки в бока.
— Здешние женщины носят на руке красную шерстяную нитку, — сказала вдруг Шейна. — От сглаза.
— Да? — раввин поморщился. — Ну, я ничуть этому не удивляюсь. Вчера, например, я слышал, как женщины спорили — следует ли при покупках в лавке класть деньги в кошелек не пересчитывая или же сначала необходимо пересчитать трижды, а уж потом класть в кошель. — Он засмеялся. — Я уж подумал: ну вот, наконец-то нормальный разговор. Знаешь, как бывает — жуликоватый лавочник, сдачу не додает… — Реб Яков негодующе фыркнул и в сердцах дернул себя за рыжий ус. — Как бы не так! Оказывается, все дело опять-таки в нечисти! Оказывается, черти крадут только несчитанные деньги… — Он замолчал, тяжело вздохнул. Рассеянно взглянул на жену, подошел к столу. Сел, обхватив голову руками.
— Ты жалеешь, что согласился сюда приехать? — спросила вдруг Шейна участливым голосом. — Ведь рабби Авишай сказал, что ты мог бы и остаться, помогать ему в ешиве. — Она отложила пеленку, поднялась из кресла и подошла к мужу. Успокаивающе положила руку на его плечо. — Может быть, действительно напишешь письмо раву?
Раввин нахмурился. Ему вдруг стало неловко от того, что он говорил. Яков осторожно положил свою большую руку на тонкую руку жены.
— Жалею ли я? — медленно повторил он. — Н-не знаю… — Раввин задумался. — Нет, наверное, не жалею. Они ведь, в сущности, совсем неплохие люди. И даже просто хорошие. Отзывчивые и добрые. Вот только чересчур суеверные… — Яков вздохнул. — Что ж, придется с этим мириться. Спорить трудно… — Раввин снова замолчал. В глазах его появилось удивление. — Что это, Шейна? — спросил он. — Что у тебя с рукой?
Шейна чуть покраснела и поспешно спрятала левую руку, на которой была завязана шерстяная нитка.
— Ну и ну, — только и смог сказать Яков-Лейзер. — Ну и ну…
— Мне повязала эту нитку знахарка Шифра, — сказала Шейна оправдывающимся тоном. — Она мне очень много помогает по дому — ты ведь знаешь, мне уже трудно справляться с хозяйством. Отказаться — значило бы ее обидеть. — Тяжело ступая, ребецен вернулась в кресло, села. Посмотрела на мужа с робким испугом. — Ты ведь не сердишься, нет?
Реб Гринберг ласково улыбнулся жене. Улыбка далась ему с некоторым трудом.
— Конечно, нет, — сказал он. — Это наивно — и не более того… — Раввин пододвинул табуретку, сел рядом с женой. — Хорошо, что Шифра приходит тебе помогать. Ты сейчас должна беречься, ведь осталось меньше двух месяцев до родов.
Она благодарно улыбнулась в ответ. Раввин подумал, что Шейна выглядит, в сущности, еще совсем девочкой. И даже большой живот не менял этого впечатления.