Мушкетер

Еще интереснее – фамилия «Портоса». В Южной Франции в XV – XVIII веках оседали беженцы из Испании и Португалии – крещеные евреи (конверсо, марраны), бежавшие от преследований инквизиции. Во Франции их официально называли «португальские купцы», вне зависимости от рода занятий. Французские короли Генрих II, Генрих III и Генрих IV Наваррский большинству этих беженцев предоставили так называемые письма о натурализации. Такие письма – по сути, удостоверения личности, аналог внутреннего паспорта – уравнивали эмигрантов в правах с французами. Исаак де Порту, вообще-то, означает: «Исаак из Порто» (Порто – тогдашняя столица Португалии) или даже – «Исаак Португалец». И очень возможно, что именно к «португальским купцам» относилась семья будущего мушкетера. Понятно и то, что беженцы предпочитали селиться в протестантских государствах – Голландии, Англии, Наварре, ведь в этих странах не действовала инквизиция. Соответственно, те марраны, которые оставались христианами (внешне, по крайней мере), становились не католиками, а протестантами. О собственно португальских и испанских протестантах мы ничего не знаем, скорее всего, их просто не существовало. Так что протестантское вероисповедание семьи, совсем недавно перебравшейся из Португалии или Испании во Францию, говорит, скорее, о ее еврейском происхождении. Подчеркиваю: семьи, недавно перебравшейся. Никакие другие де Порту, жившие на юге Франции ранее «офицера кухни» Наваррского двора, историкам не известны. Правда, уже упоминавшийся историк Жан-Кристиан Птифис называет Авраама де Порту «закоренелым гугенотом» и высказывает предположение, что именно протестантское происхождение мешало де Порту-младшему продвигаться по службе. Может, и правда мешало происхождение – но действительно ли протестантское? Впрочем, свою точку зрения на это я уже изложил.
Вот что я хотел сообщить читателям, прежде чем они познакомятся с приключениями Исаака де Порту. Разумеется, большая часть этих приключений является плодом авторской фантазии. Но я старался придерживаться исторических фактов – насколько это возможно в приключенческой повести.
Кроме того, хронология подлинных биографий исторических лиц противоречит той, которую предложил Александр Дюма. Так, например, исторический д'Артаньян не мог попасть в Париж в 1625 году (а действие романа «Три мушкетера» начинается именно в 1625 году), потому что было ему тогда не более восьми лет. Как, впрочем, и историческому Портосу. Шарль де Баатц де Кастельморо д'Артаньян (таково было полное имя этого человека) поступил на службу в 1633 году. А исторический Атос не был сослуживцем исторического Портоса. Арман де Селлег д'Атос д'Отвьель был убит (скорее всего, на дуэли) в 1643 году. Примерно за год до того, как Исаак де Порту, гвардеец роты Дезэсара, перешел в мушкетеры. Но разве это имеет значение? И, положа руку на сердце, разве не предпочтете вы версию (а заодно и хронологию) Дюма? Я, во всяком случае, предпочел. И потому мой Исаак де Порту родился не в 1617, а в 1605 году. Соответственно, и Аврааму де Порту (в моей версии) он пришелся не внуком, а младшим, четвертым, сыном.
Так что я предлагаю читателям ни в коем случае не историческое исследование, а историческую фантазию. Хотя она имеет подзаголовок «Подлинная история Исаака де Порту».
Даниэль Клугер
 
Глава первая,
в которой я узнаю кое-что об истории семьи де Порту
Я появился на свет 23 января в лето Господне 1605 в городке Ланн, расположенном в чудесной долине Вера. Сие знаменательное событие случилось в старом доме моего отца. Через десять дней, 2 февраля священник отец Амвросий окрестил меня в домашней часовне, посвященной святому Иакову, брату Господню. Я получил имя Исаак, удачно дополнив тем самым имена отца и матери – Авраама и Сарры де Порту. Не знаю, почему именно младшего сына назвали так – мои братья носили имена Жоффрей, Жозеф и Гидеон. Отец мой, при всей внешней суровости, обладал натурой поэтической. Жоффрей, первенец де Порту, умер вскоре после рождения, Жозеф в один прекрасный день оставил Францию ради жизни в Вест-Индии. Гидеон, которому к моменту моего рождения было тринадцать, через несколько лет тоже покинул бы отчий дом. Так что, возможно, когда я родился, перед мысленным взором отца предстала идиллическая картина: Авраам и Сарра, и юный сын, утеха старости. Естественно, этот сын должен был именоваться Исааком.
О том, что в прошлом моей семьи таилась какая-то тайна, я смутно догадывался с семилетнего возраста. До сих пор помню, как и после чего это началось. Среди ночи я захотел пить и, выбравшись из постели, отправился в кухню. Спальня моя, как и спальни старших братьев, находилась на втором этаже, а кухня – на первом. Так что мне необходимо было спуститься по лестнице, а на первом этаже пересечь нижний зал, в который выходила дверь кухни. Внизу же располагалась и спальня моих родителей – причем лестница со второго этажа проходила как раз над ее дверью.
Ступени ужасно скрипели, причем скрип становился тем сильнее, чем осторожнее я старался ступать. Нестерпимее всего эти звуки стали в тот момент, когда я проходил над входом в родительскую спальню. И тотчас я услышал раздраженный голос отца. Я замер, стоя на одной ноге и опасаясь опустить вторую. Слов было не разобрать, но мне показалось, что гнев отца вызвали мои шаги по лестнице.
Уже в следующее мгновенье я понял, что ошибся: отец обращался не ко мне, а к матери, поскольку затем прозвучал ее голос. Я облегченно перевел дыхание и двинулся было далее. Но шальная мысль подтолкнула меня к краю лестницы, откуда было лучше слышно. Я вовсе не собирался подслушивать, но голоса звучали достаточно громко – родители то ли ссорились, то ли обсуждали что-то важное. А поскольку накануне днем я изрядно набедокурил и ожидал вполне заслуженного наказания, то подумал, что именно мое ненадлежащее поведение стало предметом ночного разговора. Положа руку на сердце: кто бы из моих ровесников в таком случае удержался от соблазна узнать свою судьбу? И, немедленно забыв о жажде, я перевесился через перила, как раз над тяжелой, окованной железом дверью. Дверь была закрыта неплотно, так что я вполне слышал разговор.
Он поразил меня. Нет, не смыслом – насколько я мог понять, обо мне речь не шла, просто отец и мать что-то вспоминали. Но именно вспоминали – насколько я мог понять! Я хорошо владел испанским языком (как, впрочем, все мои земляки-гасконцы; испанский язык был для меня таким же родным, как французский или гасконское наречие). Родители же в тот раз говорили на очень странном испанском (все-таки, испанском, в этом я был уверен). Знакомые слова перемежались незнакомыми, обороты казались нарочито устаревшими. Напряженно вслушиваясь в разговор, я иной раз едва не прыскал в кулак – настолько смешным казалось мне звучание некоторых фраз.
Это стало тайной, мучавшей меня долгое время – вплоть до дня первой настоящей размолвки с отцом. К тому времени душа моей бедной матери уже более семи лет пребывала на небесах. Я тогда принял решение, изменившее всю мою жизнь – и одновременно побудившее отца рассказать мне то, что ранее тщательно скрывалось.
День, о котором пойдет речь, ничем не отличался от других весенних дней 1623 года. Двумя месяцами ранее я отметил свое восемнадцатилетие и теперь считал, что жизнь уже прожита – и прожита зря.
Уже с утра я знал, что вечером мне предстоит малоприятный разговор с отцом. Вернулся я накануне очень поздно, а в том, что об очередных моих похождениях ему непременно доложит кто-нибудь из слуг, я нисколько не сомневался.
Отец в кресле казался настоящим королем, восседавшим на троне. Да что там король! Его величество Генрих, великий король, которому Авраам де Порту короткое время служил всего лишь «офицером кухни» и которого мне ребенком довелось видеть в Тарбе, выглядел, на мой взгляд, куда менее внушительно. Черный бархатный камзол испанского кроя, с широкими прорезными рукавами, обшитый серебряными кружевами и серебряным же галуном, оттенял природную матовую бледность лица, простой белый воротник гармонировал с длинными седыми волосами. Сходство с королем подчеркивалось еще и тем, что никогда, даже за обедом, он не снимал черную широкополую шляпу с серебряной пряжкой, серебряной тесьмой по краю полей и высоким черным плюмажем из страусовых перьев, а так же то, что он не выпускал из рук тяжелую трость с набалдашником, действительно напоминавшую королевский скипетр. Гневаясь, он совершенно по-королевски ударял тростью в пол и притоптывал ногами, обутыми в высокие черные ботфорты с широкими раструбами и серебряными шпорами – такие обычно носили кавалеристы.