Мушкетер

 
Глава восьмая,
в которой я получаю приказ, заставший меня врасплох
Я не собирался прислушиваться к просьбе Исаака Лакедема – «держаться подальше от его дома». Охотничий азарт, охвативший меня при известии о случайной встрече господина Лакедема с доном Жаиме, не только не ослабел, но, напротив, усилился, едва я оставил дом ростовщика. Мне казалась удачной мысль подстеречь убийцу, когда он придет сюда. Словам Исаака Лакедема о том, что дон Жаиме постарается избрать более изощренный способ мести, чем тот, которым он расправился с моим отцам, я не придавал особого значения. Поэтому, свернув с улицы Кассет на улицу Могильщиков, я тотчас вернулся по другой стороне, стараясь двигаться так, чтобы из окон дома Лакедемов меня невозможно было увидеть.
До самого утра я прогуливался здесь, не спуская глаз со знакомого крыльца, но так и не дождался появления португальца. Вряд ли он рискнул бы осуществлять свою месть средь бела дня, тем более, воскресным утром. Я отправился домой, но, на всякий случай, отрядил к дому семейства Лакедем Мушкетона и велел следить там за появлением дона Жаиме. Жаиме я, разумеется, описал своему слуге со слов ростовщика.
– И что же мне делать, если он там появится? – спросил Мушкетон озадаченно.
– Постарайся известить об этом меня, – ответил я. – Но сам ты не должен упускать его из виду. Поэтому пришли какого-нибудь юнца с известием. Сам же, если заметишь что-нибудь подозрительное – например, что господин в фиолетовом платье хочет тайно проникнуть в дом, – любыми средствами помешай этому.
Мой слуга молча извлек из чулана старый мушкет – тот самый, выстрел из которого в Веселом лесу графа де Пейрака вывел меня на неудачливого браконьера Бонифация.
– Нет-нет, – сказал я поспешно. – Только, пожалуйста, без стрельбы! Когда я сказал «помешать», я вовсе не имел в виду – «убить». Во французском языке каждое слово имеет вполне определенное значение.
– Но, сударь, – возразил Мушкетон, – вы описали мне вооруженного человека, потребовали, чтобы я помешал ему проникнуть в дом – и при этом запрещаете мне воспользоваться оружием!
– Да, черт возьми, запрещаю! – воскликнул я и сурово погрозил пальцем. – У меня с этим господином особый счет! Можешь поднять шум, разбить камнем окно в соседнем доме, завыть по-волчьи, залаять по-собачьи, притвориться пьяным и свалиться ему под ноги, – все, что угодно. Но ни в коем случае не стреляй! Для твоего же блага – надеюсь, ты не торопишься на виселицу? Если твоя пуля ранит или, тем более, убьет его, ты можешь тут же оказаться на полпути к виселице.
Мушкетон сделал вид, что испугался. Или же испугался в действительности. Я никогда не мог определить по его, казалось бы, бесхитростному лицу, что он думает на самом деле.
Все же, когда он уходил, карманы его ливреи подозрительно оттопыривались. Заглянув в каморку, я не нашел там обоих пистолетов – тех самых, которые прихватил из отцовского дома. Я выглянул в окно. Плута уже и след простыл. Впрочем, я не особенно взволновался. Мой слуга, хотя и не был трусом, в нужных случаях проявлял похвальную осторожность. Слова о виселице не могли миновать его чувствительных ушей.
Вечером я сменил его на боевом посту. Но и в эту ночь, как будто, ничего не произошло. Я медленно прохаживался напротив дома Исаака Лакедема надвинув на лоб шляпу и закутавшись в длинный плащ. Несколько раз мне показалось, что кто-то поднимается по ступеням крыльца. Но то оказалась всего лишь игра теней от облаков, то и дело наплывавших на лунный диск, – и моего чересчур пылкого воображения.
В доме горели огни, и я наблюдал, не без известной неловкости, за силуэтами, передвигавшимися в желтых прямоугольниках. В одном силуэте, неподвижно вырисовывавшемся в угловом окне, я узнал Рашель. На короткое мгновенье у меня сжалось сердце – я вдруг обнаружил, что вот уже долгое время даже не вспоминал о девушке. С того момента, как я покинул дом Лакедемов, меня интересовал лишь один человек – дон Жаиме душ Сантуш. Все остальные вдруг превратились всего лишь в бледные силуэты – вроде тех, которые я видел сейчас в ярко освещенных окнах.
Но нет, в сердце моем все еще жило нежное чувство к девушке. И у меня испортилось настроение, едва я сообразил, что следствием встречи с врагом станет прекращение субботних визитов. У меня пропадет веская причина для таковых, а значит, мы никогда более с ней не встретимся.
Я даже не думал, что мысль о разлуке с Рашелью Лакедем настолько поразит меня. В расстроенных чувствах я поспешил отвести взгляд от окна и вновь возобновил свое хождение по противоположной стороне Кассет, от угла и до угла. Тут я вспомнил многозначительные взгляды, которые бросал на меня Мушкетон, когда я отправлял его домой. Сначала я подумал, что такую реакцию вызвал мой маскарад. Но сейчас мне пришло в голову, что, возможно, увидев выходящую из дома девушку, мой слуга мог подумать о любовной истории. И во всем происходящем он почти наверняка усмотрел интригу, связанную с внезапно появившимся у меня соперником.
В другой раз меня эта мысль позабавила бы; сейчас же я лишь огорчился и смутился еще больше. Так, думая о девушке, ее отношении ко мне и моем – к ней, я проболтался у дома Исаака Лакедема до утра, время от времени подкрепляясь глотком вина из прихваченной на всякий случай бутылки, измучившись то ли от бессонной ночи, то ли от собственных переживаний.
Ранним утром, когда вот-вот должен был появиться Мушкетон, я обнаружил, что кроме меня за домом ростовщика следит еще один человек. По темно-серому камлотовому платью его можно было принять за обычного парижского лавочника. Я обратил на него внимание после того, как он дважды прошел по улице, замедляя шаги у особняка Лакедемов. Его поведение меня насторожило и встревожило – особенно после того, как «лавочник» появился в третий раз и точно так же вновь осмотрел крыльцо. Он нисколько не походил на дона Жаиме душ Сантуша в описании Исаака Лакедема – даже переодетого.
Еще больше я встревожился, когда увидел еще одного человека, подобным же образом одетого в неприметное буржуазное платье. Окончательно я понял, что появление двух типов неслучайно, когда первый подошел ко второму и что-то коротко ему сообщил. Никаких сомнений – эти двое тайком наблюдение за домом ростовщика, и приказать им это мог только враг Лакедема-Карлуша. По всей видимости, что-то задумав, он послал своих людей следить за тем, чтобы ростовщик не скрылся.
Я оказался в затруднительном положении. С одной стороны, я не мог упустить Жаиме, с другой – сегодня был мой черед заступать на дежурство во внешнюю охрану Лувра. Раздумывая над выходом из сложившейся ситуации, я дождался Мушкетона, который появился в четверть девятого. Соглядатаи явно не собирались уходить. Отведя слугу в сторону, я указал ему на них, посоветовав при слежке за домом не упускать из виду и этих господ. Оставив Мушкетона фланировать вдоль улицы Кассет, я отправился на службу.
После дежурства я собирался продолжить бдение у дома господина Лакедема. Но меня неожиданно вызвали к командиру роты. Я немедленно подчинился приказу, надеясь, что разговор с капитаном не затянется надолго.
Лакей Дезэсара, внушительностью облика и наряда соперничавший с иными посетителями благородного звания, попросил меня немного подождать. Я послушно уселся в кресло, стоявшее в углу. Меня мало беспокоил вызов к командиру роты – никаких нарушений за мной не числилось. Не считать же таковыми участие в нескольких стычках! Разумеется, эдикты короля и распоряжения кардинала, запрещающие дуэли, звучали чрезвычайно грозно. Но разве сам первый министр не брал под свою защиту и Жилло, и Монселя, и Ла Пейри – гвардейцев, носивших красные плащи с белыми крестами, и при этом считавшихся записными дуэлянтами и участвовавших едва ли не во всех поединках, в Париже и его окрестностях? Помилования участникам дуэлей раздавались направо и налево с такой легкостью, что это становилось поводом для шуток. Рассказывали, что однажды Ла Пейри, прежде чем скрестить шпаги с неким провинциальным дворянином, поинтересовался, рассчитывает ли тот на помилование. Услышав неопределенный ответ, он тотчас извлек из кармана заранее выпрошенное у кардинала помилование (Ла Пейри слыл любимцем кардинала) и внес в него не только свое имя, но и имя своего противника. Любезность не помешала телохранителю его преосвященства прикончить приезжего.