Мушкетер

– Почти, – задумчиво повторил Атос. – Это вы правильно сказали, Арамис, именно «почти». Вот над этим «почти» и есть резон поразмыслить... – он повернулся ко мне. – Итак, Портос? Вы получили приказ, который заставляет вас нарушить данное слово?
– Да, вы это очень точно определили.
– И у вас нет никакой возможности избежать этого?
– Нет. Во всяком случае, я не вижу, как это сделать, не потеряв самоуважения.
– То есть, вы стоите перед выбором: нарушить приказ или нарушить слово?
– Да. Дело обстоит именно так.
Атос посмотрел на Арамиса. Арамис на Атоса.
– Я бы выбрал верность слову, – негромко сказал Атос. – Честь – то единственное, что отличает дворянина от прочих потомков Адама.
– Я согласен с вами, – произнес в раздумье Арамис, – согласен с вами, Атос. Но, все-таки, я попытался бы совместить верность слову и воинскую дисциплину, которая, как вы сказали, так важна.
– Это невозможно, – сказал я, повесив голову.
Арамис ответил не сразу. Задумчиво побарабанив пальцами по столу, он сказал:
– Даже если я стану мушкетером, это будет временно. Пока же я по-прежнему чувствую на своих плечах сутану, – откинувшись на спинку стула, бывший аббат поднял глаза к потолку. – Еще во время учебы в семинарии я развлекался тем, что толковал одни и те же отрывки из Святого Писания различным, порою прямо противоположным образом, – он рассеянно улыбнулся и вновь посмотрел на меня, чуть прищурившись. – Скажите, Портос, вы получили приказ в письменном виде? Я не спрашиваю вас, о чем он, только – о форме, в которой вы его получили.
– Да, в письменном виде.
– Было ли вам что-то приказано устно – сверх того, что говорилось в письменном распоряжении?
– Сверх того – нет. Устно было лишь повторено то, о чем я уже прочел. Хотя... – я вспомнил о расписке, которую должен был взять с дона Жаиме в Барселоне. – Было и устное дополнение, но оно, в данном случае, не имеет значения. Во всяком случае, на мой взгляд.
– Так-так... – Арамис рассеянно поправил манжет. – Превосходно, превосходно. Допускает ли письменный приказ какие-то другие толкования?
– Нет, – ответил я, – приказ четкий и недвусмысленный. Сделать то-то и то-то, отправиться туда-то и туда-то, найти того-то и того-то. Вы понимаете, я не могу сказать...
– Да-да, я понимаю, – мягко сказал Арамис, – но, видите ли, друг мой, я еще ни разу не сталкивался с таким письменным текстом, который не мог бы быть истолкован по-разному в разных условиях. Люди придумали письмо не только для того, чтобы передавать смысл слов, но и для того, чтобы искажать его. Или скрывать. Уверяю вас, всякому письменному распоряжению может быть придан смысл, противоположный тому, который вкладывал в него писавший. Нужно лишь внимательно прочесть все еще раз. И еще раз. Сделайте это, когда останетесь один. Вот увидите, сам текст вам подскажет выход. Всегда есть возможность выполнить букву приказа, оставив в стороне его дух. Подумайте!
– Сделать то-то... – медленно повторил Атос мои слова. – Отправиться туда-то... – он замолчал, потом сказал: – Арамис прав. Хорошенько подумайте над тем, что по этому поводу говорится в приказе. Вас считают тугодумом – простите меня, Портос, но вы ведь сами этого добивались... Так вот, вас считают тугодумом, а это значит, что вы добросовестно вдумываетесь в каждое слово. Тем более, если речь идет о приказе. При этом вас считают человеком, скажем так, не обремененным образованием. И этой славы вы тоже добивались сознательно. С точки зрения начальства, вы мало что знаете – сверх службы. Так попробуйте выполнить приказ, будучи тем Портосом, которого знают все! – он ободряюще улыбнулся и добавил, после небольшой паузы: – Но при этом помните то, что сказал Арамис.
 
Глава девятая,
в которой я покидаю Париж
Расставшись с Атосом и Арамисом, я отправился домой. Не то чтобы после встречи с друзьями появились причины к улучшению настроения, но, удивительнейшим образом, передо мной словно забрезжила надежда. Я и сам не мог понять почему – ни Атос, ни его родственник не могли мне помочь, не зная всего, а я не мог их посвятить ни в содержание секретного приказа, ни, разумеется, в прошлое мое и моей семьи. Тем не менее, после встречи я немного воспрянул духом.
Но по мере приближения к своему жилищу, я вновь все более поддавался унынию. Видимо, я обречен был на то, чтобы, нарушив приказ, скрываться вдали от Парижа, или же вообще бежать заграницу. Разумеется, мне и в голову не приходило, что я мог просто выполнить приказ – то есть, арестовать семейство Лакедема и доставить их в Испанию. В какой-то момент я решил ночью пойти в уже полюбившийся мне дом и помочь им бежать из Парижа. В этом случае я мог бы утром, как ни в чем не бывало, подъехать к дому, с каретой для перевозки арестованных и в сопровождении лакея, – и обнаружить, что дом опустел.
Такое решение показалось мне столь здравым, что я всерьез начал его обдумывать. И сразу же понял, что оно невыполнимо – «лавочники»! Никаких сомнений быть не может в том, что за домом Лакедема следят и днем, и ночью. А значит, мой ночной визит не спасет семейство ростовщика.
Больше, сколько ни думал, я придумал ничего. Мрачное настроение мое вызвано было не только печальной необходимостью смерти несчастного семейства, скорее всего – мучительной и позорной, – но и тем, что, вместо возмездия за убийство отца, я вынужден было помогать его убийце довершить задуманное! Это заставляло меня буквально скрежетать зубами от ненависти и бессилия! Но что я мог поделать? Похоже, оставалось одно: все-таки(,) попытаться бежать вместе с Исааком Лакедемом, Сюзанной и Рашелью. Сбиры не могли бы мне воспрепятствовать – если бы я действовал решительно и энергично. Конечно, в этом случае придется распрощаться с мечтой о плаще мушкетера. Пожалуй, я бы, в конце концов, примирился с этой мыслью, если бы не другая, занозой сидевшая в моем мозгу: сбежав из Парижа с людьми, которых мне поручено было арестовать, я, возможно, навлекал немилость его преосвященства не только на себя, но и на моих друзей-мушкетеров. А, кроме того, мне наверняка придется расстаться не только с мечтами о военной карьере, но и с планами мести дону Жаиме.
Словом, было от чего прийти в уныние. И в таком вот расположении духа я пришел домой, где уже дожидался мой верный Мушкетон. Увидев мое мрачное лицо, он засуетился у заранее накрытого стола, зная, что в любом настроении я не мог пожаловаться на отсутствие аппетита. Но сегодня я разочаровал верного слугу, отказавшись обедать. Вместо этого, не снимая ботфортов, я завалился в постель. Мушкетон молча наблюдал за мною, огорчено качал головой и то и дело вздыхал.
– Хватит вздыхать! – проворчал я. – Без того тошно. Гримо передал тебе, что мы уезжаем? Вот и займись сборами. Впрочем, – добавил я, чуть смягчившись, – можешь сначала пообедать. Я не голоден.
Мушкетон не заставил себя упрашивать дважды – он изрядно проголодался за целый день стояния на посту. Сев за стол и уплетая за обе щеки мой обед, добрый малый пытался меня отвлечь от невеселых мыслей вечными своими небылицами о прежней жизни. Как всегда, из его рассказов выходило, что он облазил чуть ли не все уголки Франции и сопредельных стран, и в каждом с ним или его друзьями случались истории, одна другой невероятнее. Обычно я слушал его с удовольствием – но сегодня его трескотня вызывала лишь раздражение. Сегодня меня нисколько не увлекали бесконечные похождения браконьеров и контрабандистов.
– Вот что, Мушкетон, – я раздраженно прервал его, – прикуси язык! Давай-ка, ешь поживее, и за дело. Нам предстоит завтра с утра пораньше выехать из Парижа. Приготовь дорожное платье, почисть мою шпагу, задай корм коням. И оставь меня в покое – я должен выспаться. Если понадобятся деньги – возьми в кошельке. Но смотри! – я погрозил ему пальцем. – Я знаю, сколько там лежит, до последнего су!
После этого я отвернулся к стене и вскоре действительно уснул, словно провалился в пустоту без сновидений. Проснулся непонятно, от чего. Может быть, кто-то вскрикнул за окном, может быть, Мушкетон, спавший в передней, в углу вдруг захрапел слишком громко. Во всяком случае, ночь еще не закончилась. Я снова закрыл глаза и вновь попытался уснуть. Сон больше не шел. Вместо этого в голове моей вновь зароились печальные мысли, связанные с предстоящим днем.