Начинайте !

 
Бек Александр Альфредович
Начинайте !
Александр Альфредович БЕК 
"НАЧИНАЙТЕ!" 
Рассказ 
Победа куется до боя. 
Этот афоризм любит гвардии капитан Момыш-Улы. 
Однажды был случай, когда он, командир полка, управляя боем, произнес только одно слово и больше ни во что не вмешивался. 
Бой продолжался недолго - приблизительно два с половиной часа, - и все это время Момыш-Улы просидел не облокачиваясь в четырех бревенчатых стенах блиндажа, тесного и полутемного, как погреб. Он часто закуривал, резким движением отбрасывая спичку; порой проводил худыми пальцами по черным поблескивающим волосам, которые упрямо поднимались, как только рука оставляла их; лицо казалось бесстрастным, и жил главным образом взгляд. 
Со стороны можно было подумать, что он ничем не занят, но, когда парикмахер, решив, что наступил наконец его час, предложил побриться, Момыш-Улы так на него взглянул, что тот попятился. 
Единственное слово, которое произнес Момыш-Улы, было очень простым. Он сказал: "Начинайте!" 
Перед этим ему звонили сверху: 
- Почему опаздываете? Почему молчит ваша артиллерия? 
Момыш-Улы ответил: 
- Я не опаздываю. Я буду действовать без артиллерийской подготовки. 
Его переспросили: 
- Как? 
- Без артиллерийской подготовки... Это я решил с командиром пушек. Подробности, думается, не для телефона. 
Он говорил с едва уловимым акцентом, не коверкая слов и оборотов, но неторопливость речи казалась иногда нарочитой: речь становилась быстрее, когда он разговаривал по-казахски. 
Через полчаса его снова запросили, почему не начинает. 
- Не закончена разведка огневых точек, - ответил Момыш-Улы. - Я считаю, что пока не решена эта задача... 
Его перебили, он смолк, глаза сверкнули и, дождавшись момента, когда можно отвечать, он резко сказал: 
- Если вы прикажете идти без разведки, пойду без разведки. Вы это мне приказываете? Сам стану во главе штурмовой группы, крикну "ура" и поведу людей. Вы приказываете действовать так? Буду выполнять ваше решение... 
И вдруг он покраснел, на впалых щеках цвета потемневшей бронзы вспыхнул скупой румянец. 
- Служу Советскому Союзу, товарищ генерал, - неловко выговорил он. 
- Что он вам сказал? - с любопытством спросил комиссар полка Логвиненко. 
- Он мне сказал... 
Момыш-Улы помедлил. Ему хотелось скрыть, что он польщен, но эта нотка прорвалась. 
- Сказал: "Спасибо за доблестный ответ". 
В эту минуту командир артиллерийского дивизиона Снегин, который, сидя на низком чурбаке, негромко разговаривал по другому телефону, закричал: 
- Головой? Я сам ему оторву голову за эти штуки! Передайте, чтобы дразнил шапкой! Передайте, что я это приказываю, сто тысяч чертей ему в левую ноздрю. 
Сердито отстранив, но не выпуская трубку, он повернулся к Момыш-Улы и Логвиненко, чтобы поделиться возмущением. Но, еще не начав говорить, он засмеялся. Эти мгновенные перемены были нередки у Снегина. Он жил словно с открытой душой: каждое переживание, даже мимолетное, охватывало его, казалось, целиком и тотчас пробивалось наружу. 
- Золотой парень, - сказал он, - шапка не подействовала, стал головой дразнить. Я ему за это... 
Он опять сердито потряс трубкой и опять засмеялся. 
- Как фамилия? - спросил Логвиненко. 
- Лаврентьев... Помните, я вам рассказывал... Мальчишка, у которого судимость была за хулиганство. 
- А имя, отчество? 
- Не знаю... 
Логвиненко прищурился. В серых глазах искрилась умная и чуть озорная усмешка. Он произнес фразу, которую нередко повторял: 
- Героев, товарищ Снегин, надо знать по имени и отчеству... 
- Ну как он - не раздразнил? - нетерпеливо спросил Момыш-Улы. 
Снегин нагнулся к телефону. 
- Разматов? Разматов, вы меня слышите? Что? Что? Что? 
Каждое из этих "что" было громче и радостнее предыдущего. Повернувшись на чурбаке, он ликующе воскликнул: 
- Есть, товарищ капитан! Раздразнил, товарищ капитан! 
И затем снова в трубку: 
- Передайте, Разматов, что я его за это изобью! В другой раз чтобы этого не смел! Теперь вот что... Вы все видите? Хорошо... Будьте наготове, сейчас начнем работать... 
И, опустив трубку, Снегин торопливо сообщает: 
- Шевельнуться, говорит, нельзя... Кинжальным огнем землю чешет... Лежим, говорит, еле дышим... 
В блиндаже все понимают, о чем речь. 
Где-то в пятидесяти - шестидесяти метрах от укреплений врага лежит артиллерист-корректировщик гвардии лейтенант Разматов. Он спрятался под землю, спрятался так искусно, что можно наступить и не заметить. К уху прижата телефонная трубка, шнур тянется сюда. Первая задача Разматова видеть. Это не так легко. Огневые точки немцев тоже спрятаны, иногда не менее искусно. Они молчат, чтобы до времени не выдать себя. Но вдруг невдалеке от них, словно из-под земли, появляется красноармейская шапка... Одна... другая... Появляется и исчезает, и снова появляется все ближе... Что это? Атака? Огонь, огонь! И Разматов наконец-то видит, - вот они, рыльца пулеметов, из которых вылетает пламя. А его друг и помощник, разведчик Лаврентьев, раздразнивший немцев, лежит ничком, укрывшись за какой-нибудь неровностью. 
Теперь нельзя медлить. 
Снегин посмотрел на капитана, Момыш-Улы кивнул. Он, пехотный командир, знал не со стороны, а как профессионал-артиллерист работу "командира пушек". Это может показаться странным, но вся жизнь Момыш-Улы необычайна. 
Он оказался женатым через сорок восемь часов после рождения - такой обычай был у степных кочевников, казахов. Трехлетним мальцом он впервые взобрался на коня. Отец вручил ему плеть и сказал: 
- Будешь пастухом. 
До десяти лет Момыш-Улы не подозревал, что на свете существует хлеб, а его дед так и умер, не отведав хлеба: казахи, кочуя со стадами, знали только молоко и мясо. 
Он мечтал многое совершить для Казахстана. С отрочества, с младших классов школы, соприкоснувшись с русскими, с их книгами, со всем, что называется культурой, он молчаливо решил, что в служении народу - смысл его жизни. Ему хотелось строить в Казахстане железные дороги, - окончив десятилетку, он поехал в Ленинград и, выдержав конкурсный экзамен, стал студентом-путейцем. Наука давалась легко, он с отличными отметками переходил с курса на курс, но вдруг понял: не то, не то - его призвание не в этом. Он покидает институт. Дальше - армия, военное училище, Момыш-Улы командир батареи, вместе с батареей он сражается у озера Хасан. С Дальнего Востока его тянет в родной Казахстан; после боев он расстается с армией и возвращается домой. Его влечет литература; он переводит русских классиков - многие стихи Пушкина и Лермонтова изданы по-казахски в переводах Момыш-Улы, - а тайком пишет свое, пишет и бросает. И опять ему чудится: не то. Где же оно - его призвание? Кто он - воин, инженер или писатель? 
- Я сам себя не понимаю, - иногда говорит друзьям Момыш-Улы. 
Отечественная война оборвала искания. Призвание определится потом, теперь надо драться. Момыш-Улы поступает в дивизию, которая формируется в Алма-Ате, и командует сначала батальоном, потом получает полк, после того как в боях под Москвой распознали, какая сила характера и ума таится в этом страстном человеке с бесстрастным лицом. 
Снегин - ровесник и земляк капитана: ему тоже тридцать лет, он тоже из Алма-Аты. Впрочем все, кто находятся в эту минуту здесь - и комиссар Логвиненко, и начальник штаба Курганский, и адъютанты, и телефонисты, все они из Казахстана, все осенью отправились на фронт со станции Алма-Ата, все теперь гвардейцы, все панфиловцы. 
И только телефонист Баранов с недавних пор в дивизии; однако раньше он воевал в батарее, которой командовал не кто-нибудь, а лейтенант Чапаев, сын легендарного начдива, и всегда готов задорно спорить - чей же козырь старше. 
Снегин приказывает: 
- Баранов, вызовите батарею.