Штрихи

 
Бек Александр Альфредович
Штрихи
Александр Альфредович БЕК 
ШТРИХИ 
Очерк 
В моей записной книжке военного корреспондента сохранилась запись, сделанная вскоре после разгрома немцев под Москвой. В записи речь идет о К. К. Рокоссовском, который в то время командовал 16-й армией, сражавшейся на волоколамском направлении. К сожалению, в дальнейшем я уже не встречался с Константином Константиновичем и эти беглые страницы так и остались набросками, штрихами. Думается, однако, что они представят некоторый интерес для читателя. 
* * * 
Мне привелось видеть Рокоссовского в войсковых частях и в штабе армии в разные моменты битвы под Москвой. 
Чаще всего он молчит. 
Помню уцелевший дом в сожженном немцами подмосковном городке Рокоссовский приехал туда на следующее утро после того, как наступающая армия взяла этот населенный пункт. 
Рокоссовский сидел на голой дощатой кровати, удобно привалившись к углу, в меховой ушанке, в меховых сапогах, в неизменном кожаном пальто без знаков различия. 
В домике обосновался штаб артиллерийского полка. С командирами разговаривал генерал Казаков, начальник артиллерии армии, очень добрый и очень требовательный человек. 
А Рокоссовский молча курил и слушал. 
Пришли партизаны - восемнадцати- и девятнадцатилетние юноши с сияющими глазами, раскрасневшиеся, в распахнутых пальто и полушубках: в тот день для них был незаметен тридцатипятиградусный мороз. 
Улыбаясь и шутя, их расспрашивал член Военного совета армии грузный и веселый Лобачев. 
А Рокоссовский по-прежнему молчал, время от времени доставая очередную папиросу из походной папиросницы, висящей на ремне рядом с полевой сумкой и планшетом. 
Входили и выходили командиры; многие узнавали командующего армией, спрашивали: "Разрешите обратиться?", "Разрешите идти?". Рокоссовский молча кивал. 
За два часа он не произнес ни слова. Я изумлялся, искоса поглядывая на него. Вероятно, он устал или расстроен? Нет, голубые глаза были ясными, живыми и с интересом присматривались к каждому новому лицу. И может быть, видел, слышал, замечал больше, чем кто-либо из присутствующих. Но молчал. 
Его удобная поза, неторопливые движения, спокойный взгляд как бы свидетельствовали: тут все идет так, как этому следует идти. 
Потом он поднялся и сказал: 
- Пошли, пожалуй. До свиданья, товарищи. Не будем вам мешать. 
* * * 
Другой раз мне пришлось наблюдать, как Рокоссовский работает у себя на командном пункте. 
Штаб армии только что прибыл в небольшое селение. Оперативный отдел разместился в промерзшей насквозь школе, штабные командиры работали за партами. Дымила и еще не согревала комнату давно не топленная большая печь. 
Предстояла разработка новой операции и составление боевого приказа войскам. 
Вошел начальник штаба генерал Малинин, властный и умный человек. 
Большого стола не оказалось; на сдвинутые парты положили классную доску; на ней расстелили карту, склеенную из многих листов. Там уже было зафиксировано расположение сил - наших и противника, - как оно сложилось к этому моменту. 
Несколько минут спустя появился Рокоссовский вместе с Казаковым. 
Все пошли к карте. Немного пошутили относительно соседа, который по приказу передал армии Рокоссовского часть своего участка. 
- Лишили их возможности отличиться, взять этот городишко, - сказал Рокоссовский. - А они обрадовались. Пусть все шишки на другого валятся. 
- Да, тут у нас очень все разбросано, - произнес Малинин, - противник может уйти, если нажмет. 
- Конечно, надо собрать силенки и разделываться по частям с этой группировкой. 
- Я думаю, сначала надо ликвидировать этот узел, - предложил Малинин. 
- Добро, - согласился Рокоссовский. 
Таков приблизительно был разговор между командующим и начальником штаба. 
Затем заработал штабной механизм. Им управлял Малинин. Ему докладывали о наличной численности и вооружении каждой части; он записывал, подсчитывал, выяснял подробности, вызывал нужных людей, расспрашивал или давал поручения, уточнял сведения о силах и намерениях противника, затем вместе с начальником артиллерии приступил к разработке оперативного плана; ставил задачу каждому соединению, указывал маршрут движения, место сосредоточения, время выхода на исходный рубеж, направление удара. 
Все это делалось основательно, без суеты, без спешки. Истек час, другой, третий - Малинин с работниками штаба все еще готовил боевой приказ. 
А Рокоссовский - высокий, легкий, не наживший, несмотря на свои 45 лет, ни брюшка, ни сутуловатости, - ходил и ходил по комнате, иногда присаживаясь на крышку парты. 
Он слушал и молчал. И лишь изредка короткой фразой чуть-чуть подправлял ход работающего механизма. 
- Задачу разведке поточнее. Чтобы никто не сунулся напропалую. 
Или: 
- Продвигаться и дороги за собой тянуть. 
И опять замолкал. 
В комнате стало темнеть; появились электрики с походной электроустановкой; Малинин, взяв карту, передвинулся к окну. 
Рокоссовский прилег на освободившуюся классную доску. Он лежал на спине, глядя в потолок и заложив руки за голову. Ноги его свешивались, не доставая до полу, и слегка покачивались. 
И опять - его вольная удобная поза, его спокойствие как бы свидетельствовали: тут все идет так, как этому следует идти. Малинин отлично ведет дело и ни во что не надо вмешиваться. 
* * * 
Но несколько раз я видел Рокоссовского разгневанным. 
Бывая на передовой линии, в батальонах, Константин Константинович не любил, чтобы за ним ходила свита, предпочитал, чтобы командир дивизии, командир полка его не сопровождали. 
Так было и в тот день. С передовой Рокоссовский пришел в штаб полка. 
Командир полка отрапортовал и стал докладывать обстановку, указывая на карте географические пункты. Рокоссовский молча слушал, но лицо его мрачнело. 
- Где тут у вас окопы? - перебил он. 
Командир показал. 
И вдруг, не сдержавшись, Рокоссовский крикнул: 
- Врете! Командующий армией был на месте, а командир полка там не был! Стыдно! 
И, круто повернувшись, вышел. 
Здесь все характерно для Рокоссовского. 
Он постоянно - в отдельные периоды ежедневно - выезжает с командного пункта в части, ходит, наблюдает, мало говорит, много слушает и присматривается, присматривается к людям. 
Механизм управления армией функционирует в это время без него. Отсюда, с боевых участков, Рокоссовскому многое виднее, в том числе и качество работы собственного штаба. 
К подчиненным, от мала до велика, и к самому себе он прежде всего предъявляет одно требование: говорить правду, как ни трудно иной раз ее сказать. Вранья не терпит, не прощает. 
В другом случае он не вышел из себя, не повысил голоса, но говорил очень резко. Речь шла о потерях, которых можно было бы избежать при взятии одной деревни, если бы операция была подготовлена более тщательно. 
- Безобразно, бескультурно, безалаберно! - сурово определил Рокоссовский. - Почему полезли без разведки? 
Затем, не перебивая, выслушал ответ. Виновный, не подыскивая оправданий, напрямик признал ошибку. 
- Другой раз предам суду за такие вещи! - сказал Рокоссовский, и оба твердо знали, что так оно и будет, если ошибка повторится. 
- Берегите каждого человека! - продолжал командарм. - Пока не узнал, где противник, каковы у него силы, не имеешь права продвигаться! Черт знает что! Когда, наконец, научимся культурно воевать! 
Меня поразило это словосочетание: "Культурно воевать!" Впоследствии я много раз вспоминал это выражение, раздумывая о Рокоссовском. 
И вот еще один случай. 
К линии фронта, продвинувшейся за день на несколько километров к западу, медленно шли две легковые машины, кое-где увязая в косяках наметенного снега: впереди машина Рокоссовского, следом - Лобачева, где сидел и я.