Песчаные замки
Фамилия Дарган произошла от имени Д'Арагон. Это были «черные» ирландцы — темноволосые, синеглазые потомки вторгшихся.
Работая на земле Дарганов, Симус Салливан влюбился в их дочку Эмили, удивительную красавицу, о которой он писал в письме: «У нее черные кудри, а глаза синие, как залив Бантри». Совершив столь честный по отношению к семье поступок, Симус добился ее руки. Но когда попытался надеть ей на палец пиратское кольцо, она не позволила. Ненавидя алчность и грубость, с которой пираты вторглись в ее семью, приказала выбросить кольцо в океан.
Симус понимал, что должен сделать это — он очень хотел угодить Эмили. Но ему вспомнились последствия бедности Салливанов во время первого голода: умерли два брата Симуса, мать, беременная его сестрой; скончались от голода тетка, двоюродный брат, сосед, друг семьи… Поэтому он притворился, будто бросил кольцо в океан в Баллинкасле — о чем сообщил Эмили, — а на самом деле припрятал его. Потом женился на возлюбленной, которая очень долго не знала, что он ей солгал.
После смерти ее отца им по наследству досталась ферма, где они и жили с восемью детьми, старшим из которых был Кормак, прадед Джона. Может быть, Симус считал кольцо страховым полисом. Или просто думал, что оно принесло ему счастье — любовь и доверие семьи Дарганов, женитьбу на Эмили.
В 1847 году накатила вторая волна голода.
В то время столько ирландцев эмигрировало в Америку, что иногда казалось, будто никого не осталось. В Кове люди грузились на пароходы, уходившие в Бостон, Провиденс, Нью-Йорк. Обратно приходили только хорошие вести, ни одной плохой. Они преуспевали в Штатах, очень даже преуспевали. Хорошо жили и благоденствовали.
Симус понимал, что должен спасти Кормака, своего единственного сына. Разузнал, можно ли найти работу в Соединенных Штатах. Семейству Келли с Меррион-сквер в Дублине требовались каменщики для постройки стен в их имениях в Хартфорде и Блэк-Холле в штате Коннектикут.
Симус и Эмили с болью в сердце отправляли Кормака, но они помнили, что сделал с их семьей прошлый голод, и не могли рисковать жизнью сына.
Кормак с чемоданом в руках шагал вместе с родителями по холмам к старой проселочной дороге, унося в душе любовь близких и все, чему учил его отец. Как только подошел дилижанс, Симус полез в карман и вытащил пиратское кольцо.
— Вот твое наследство, — сказал он. — Я нашел его на земле твоего деда, и он мне его отдал. Кольцо драгоценное, потому что отчасти свело меня с твоей матерью. Если вдруг будет трудно, продай.
Эмили никогда ни одним словом не упрекнула мужа. Думала только о сыне, которому надо помочь начать новую жизнь. Сдерживала слезы до самого появления дилижанса, куда сел Кормак — красивый, молоденький, худенький мальчик, подававший такие надежды… Дилижанс тронулся, дикий вой ветра, с силой летевшего по холмам, смешался с ее горестным воплем, летевшим вслед сыну. Ему было всего шестнадцать, и она его больше не видела.
Обо всем этом Хонор узнала из дневника Эмили, который Джон отыскал в свое время в Центре наследия Западного Корка вместе со многими прочими семейными документами. После этого он направился в Ков, буквально взбираясь по трапам на голодные пароходы, ощупывая дерево, пропитанное океаном слез. И там, в доках, познакомился с Грегори Уайтом.
Стоя у мольберта и вспоминая все это, Хонор услышала непонятные звуки — гулкие, дребезжащие, как звон дверного колокольчика, глухие, не чистые, как у церковных колоколов. Они доносились откуда-то с берега. Хонор положила кисть, вытерла руки тряпкой, смоченной льняным маслом, подняла жалюзи на дверях и прямо босиком пошла по двору на шум. Каждый удар отзывался в сердце. Она, разумеется, знала, куда направлялась — призыв Джона звучал красноречивее, чем если бы он окликнул ее по имени. Звуки провели Хонор по лужайке, вниз по склону холма, через береговые заросли утесника.
Коттедж стоял на самом верху, достаточно далеко от воды. Когда-то давно гости Келли переодевались там перед летними танцами. Нормальный высокий прилив останавливается в двадцати пяти ярдах [19] ниже. Во время буйных летних штормов самые сильные волны на пятнадцать ярдов не докатываются до лестницы. Другое дело — ураганы и зимние бури. Они, конечно, повреждают каменный домик, разрушая фундамент и стены.
Прямо за коттеджем Хонор увидела Джона, который стоял на песке, расставив ноги, и крушил валун кувалдой. Она побежала, утопая ногами в песке, добежала до места, где он прошлой ночью пытался привести в чувство Агнес, и сердце ее оборвалось — взгляд невольно метнулся туда, где вчера еще лежала дочка.
— Что ты делаешь?! — прокричала она.
Он даже не услышал, продолжая колотить по камню.
— Джон!
Он остановился, оглянулся, в ошеломлении бросил кувалду, вытер руки о джинсы, весь в поту, с мелкими ссадинами на лице от каменных осколков.
— Господи Боже… — произнесла она. — Это никогда не кончится.
И глубоко вдохнула.
— Она дома. Я хочу, чтобы ты знал. Агнес дома.
— Знаю, — сказал он, стараясь отдышаться. — Я мимо проходил, а она на веранде спала.
— Почему не зашел? Она была бы рада видеть тебя.
— И я был бы рад ее видеть. Всех девочек. И тебя. Очень по тебе соскучился. — Он пристально смотрел на жену, но она не замечала его взгляда. Думала о своей картине, в которой старалась изобразить его силу, целеустремленность. Вот оно, все тут.
— Не зашел, — продолжал Джон, — не желая ее беспокоить. Хотел постучать, но увидел, что ты в мастерской.
Она молча кивнула. Не хотела рассказывать о работе. Она личная, принадлежит ей одной. Вместо того спросила:
— Почему ты здесь поселился?
— Хочешь, чтобы я вернулся в Ирландию?
— Я имею в виду, здесь, на берегу. Берни наверняка устроила бы тебя в Академии, или Том…
— Просто мне показалось, что так будет правильно.
— В хижине, в старом заплесневелом доме, который вот-вот рухнет, и северо-западный ветер сдует тебя во сне в море?
— Это не огорчит тебя, Хонор, — мрачно сверкнул он синими глазами. — Ну, не важно. Не хочу тебя ставить в тяжелое положение.
— Я уже в тяжелом положении, — заявила она, чувствуя, как сильно колотится ее сердце. — Не знаю, как с тобой себя вести, что говорить, что чувствовать. Боже, когда я увидела лежавшую на берегу Агнес, сразу вспомнила Реджис в шоке, в беспамятстве… думала, что она никогда уже не будет прежней.
— Знаю, — кивнул Джон.
— До сих пор вижу на песке кровь Агнес…
Хонор оглянулась: песок был уже чистый, вымытый волнами, продутый ветром, хотя она могла бы поклясться, что по-прежнему видит кровь.
— Я каждый день об этом думал и думаю, — сказал Джон.
— Потом ты от нас ушел.
— Ушел? Не по своей воле — меня арестовали.
— Ты мог опровергнуть обвинение! — взорвалась Хонор. — Если мы тебе были так дороги, почему не боролся, чтобы к нам вернуться? Ты защищал Реджис! Родную дочь! Разве можно было поступить иначе?
— Нельзя, — вновь сверкнул он глазами.
— А тогда почему смолчал? Почему не сказал?
— Ты не поймешь.
— Знаю, Джон. И в Ирландии не поняла. Ни при первом свидании с тобой в тюрьме, ни при следующих, даже при последнем. Никогда не могла понять. Зачем ты сел в тюрьму? Из вечного упрямства?
— Я убил Грегори Уайта, — произнес он ровным тоном, но с бешеным взглядом.
— Знаю, — подтвердила Хонор. — И знаю, что он на тебя напал. Когда-нибудь ты мне расскажешь всю правду? Объяснишь, зачем пошел в тюрьму, не сказав ни единого слова в свое оправдание?
— Хонор…
— А я тебе расскажу, как это приняли девочки. — Она понимала, что обезумела. Ярость, зародившаяся в мастерской у мольберта, сейчас вскипела, выплеснулась через край. — Они были в полном отчаянии. Так по тебе тосковали, что я за них боялась. Реджис выходит замуж. Потеряв отца, вцепилась в первого парня, попавшегося на глаза. С Сесилией пока все в порядке — она еще маленькая. Агнес… Даже не знаю, с чего начать.