С чистого листа

Филиппа замерла в полной неподвижности. Она не могла ни дышать, ни думать, она не понимала, что происходит. В ней жило и билось одно лишь сердце. Как он может прикасаться к уродливым шрамам? Неужели ему не противно? Она с болью вспомнила, как однажды все было совсем по-другому.
Его звали Дэвид. Этого парня все знали как отчаянного ловеласа. Однажды он положил на нее глаз, и то, что она отказалась ответить на его ухаживания, подогрело его еще больше. Ей тогда исполнилось двадцать два. Хорошо зная, как выглядят ее ноги, она с опаской относилась к мужчинам. Но Дэвид так настойчиво и красиво ухаживал, что она не устояла и согласилась встречаться с ним. Ей так хотелось быть нормальной девчонкой, иметь парня, влюбиться, в конце концов. Они вместе ходили в кино, на вечеринки, и через несколько недель Филиппа решилась рассказать ему о своем несчастье. Казалось, он отреагировал совершенно спокойно. Все было хорошо до той ночи, когда они впервые остались наедине в его квартире. Она до сих пор помнит его взгляд, как будто это случилось вчера. Странный звук вырвался из его горла, после того как он снял с нее джинсы.
Калека! — так он назвал ее. Значит, вот как каждый мужчина будет думать обо мне...
— Энрике... — Она обхватила его голову руками. Пальцы погрузились в шелковистую массу его волос. — Пожалуйста, не надо...
Он поднял голову и посмотрел на нее.
— Тише, моя родная, тише.
Одним легким движением он обхватил ее ноги под коленями, развернул, мягко опрокинул на кровать и сам лег рядом, плотно прижавшись к ней.
— Энрике... — снова слабым голосом произнесла она.
Он обвел пальцем линию ее губ.
— Сейчас не время говорить, — сказал он, — пришла пора любить.
Энрике чувствовал себя идущим по лезвию ножа. Каждый жест, каждое прикосновение были решающими. Он контролировал каждый свой нерв.
Все только для нее, не для тебя...
С непередаваемой нежностью он целовал ее. Легкими поцелуями его губы касались ее губ, язык осторожно заставил ее рот раскрыться и медленно проник глубже.
Филиппа закрыла глаза, и Энрике понял, что она не в силах бороться с собою. То, что он делает сейчас, — единственный способ достучаться до ее сердца, смести все барьеры и заставить поверить в искренность его отношения к ней.
С ним происходило что-то новое. Дело заключалось не только в том, что он осознанно контролировал свои чувственные физические ощущения, а в том, что в глубине его души родилось какое-то неведомое ему прежде чувство, новое состояние духа. Он сам не смог бы дать ему определение.
Его охватывал гнев на несправедливость судьбы, заставившей так страдать невинное существо, на себя самого за душевную черствость и слепоту, на всех мужчин, заставивших ее считать себя отверженной...
Его губы спустились вниз по нежной шее до ямки, где дрожала пульсирующая жилка. Потом он осторожно откинул ткань пеньюара, обнажил полные трепещущие от возбуждения груди и провел кончиком влажного языка вокруг каждого розового соска, разбухающего и твердеющего прямо на глазах.
Филиппа тихо застонала и опрокинула голову назад, не в силах сдерживать эмоции.
Энрике окатила волна безудержного желания, но он усилием воли подавил его. Как же безумно ему хотелось обхватить эти торчащие соски губами и одновременно войти в нее и насытить свою изголодавшуюся плоть.
Все только для нее, не для тебя... Он осадил себя и сосредоточился на ее реакциях.
Его руки сжали ее груди так, чтобы розовые пики сосков находились как можно ближе друг к другу, после чего он принялся языком ласкать их попеременно, до тех пор пока сдавленный стон снова не вырвался из ее груди.
Он почувствовал, как она обвила ему спину руками, просунув их под махровый халат, и попыталась стащить его с плеч. Энрике скинул халат, не отрывая губ от ее груди, потом осыпал поцелуями внезапно напрягшийся живот и опустился еще ниже. Его пальцы нежно перебирали плотные завитки волос внизу живота.
Филиппе показалось, что она больше не в силах выносить переполнявшего ее возбуждения. Но она не могла и отказаться от него. Ее как будто втянуло в какую-то темную воронку, в безмолвный водоворот, где ее существо медленно и безвольно вращалось в сладостном отстранении от реальности. Она знала, что должна открыть глаза, но не могла. Знала, что должна немедленно, прямо сейчас остановить эти жадные нежные руки и губы...
Но не могла. Вселенная исчезла. Осталось только то, что она чувствовала в данное мгновение. Ее тело превратилось в сплошное сладкое жидкое удовольствие, наполнившее каждую клеточку ее существа.
Безмолвно и безжалостно возрастающее удовольствие сладкими волнами омывало ее. Волны проносились одна за другой и удерживали ее в своем безумном водовороте.
Губы Энрике следовали за кончиками пальцев, которые сейчас нежно касались внутренней поверхности бедер под завитками волос. Филиппа напряглась, уже готовая отбросить его руку, но только застонала от удовольствия и, к собственному удивлению, непроизвольно раздвинула перед ним ноги.
Наслаждение все возрастало. Ничто не могло сравниться с этими ощущениями. Ничто в ее жизни. Она даже не предполагала, что такое может быть.
Филиппа громко застонала и выгнулась па постели, откинув голову назад и подставляя его искушенным пальцам свою женскую плоть, которую он разжигал умелыми прикосновениями.
И все-таки какой-то природный инстинкт подсказал ей, что это еще не апогей, а только приближение к нему.
Ее бедра непроизвольно приподнялись в поиске еще большего наслаждения.
Он на мгновение оторвал язык и затем одним коротким прикосновением к разбухшей выпуклости между ног вызвал мощный взрыв всего ее существа.
Дыхание Филиппы остановилось, губы беспомощно раскрылись. Все, что она чувствовала до этого мгновения, показалось ей слабым эхом. Настоящее пламя разлилось по телу только теперь, заставляя плавиться все клеточки при каждом прикосновении Энрике.
Она плавилась в горячих волнах, исходивших от одной точки тела и разносившихся все выше и выше, вращая ее в водовороте сладострастия. Откуда-то издалека до нее донесся собственный стон, вырвавшийся из ее полуоткрытых губ. Она даже не догадывалась о существовании в себе таких страстей, они жили в ней безмолвно и сейчас вырвались наружу.
Время словно остановилось, пока она отдавалась во власть сладостного удовольствия. Но постепенно наплыв чувств стал ослабевать. Ее удовлетворенное обессиленное тело медленно, очень медленно начало возвращаться к реальности...
Крепкие руки держали ее в объятиях. Трепещущие ноздри уловили специфический мужской запах, а нежные груди щекотала густая поросль на мускулистой твердой груди обнимавшего ее мужчины.
Она, наконец, поняла, что произошло, и продолжала неподвижно лежать в его объятиях. Он не удивился. Ее щеки все еще были розовыми, а глаза под длиннющими ресницами не утратили блеска от пережитых эмоций.
Энрике тоже не двигался и с любовью смотрел на нее. Он знал, что находится в мире с самим собой и своим телом. Повинуясь безошибочному инстинкту, он сделал все правильно, выбрал единственно верный путь, по которому она могла пройти безболезненно в борьбе со своими страхами.
Он ощутил ее длинные ноги рядом с собой и покрылся холодной испариной, вспомнив слова: «Доктора хотели ампутировать ноги»... Какая несправедливая судьба!
Филиппа, дорогая моя...
Он даже не понял, произнес ли эти слова вслух или только подумал. Его веки потяжелели. Посмотрев на жену, безмятежно заснувшую в колыбели его рук, он расслабил мышцы и тоже сладко уснул.
 9 
  
Щедрое солнце заливало комнату ярким светом из широкого окна. Филиппа зажмурилась, медленно просыпаясь. Была какая-то причина, из-за которой ей не хотелось просыпаться, но не хотелось думать какая. Но ведь проснуться придется рано или поздно.
Кто-то потряс ее за плечо, не грубо, но настойчиво.
— Филиппа, дорогая, мы пропускаем божественный день! Завтрак уже ждет нас.