Понять другого (сборник)

 
ТАЙНА ПРОФЕССОРА КОНДАЙГА
 
1
Тонкий, как игла, фиолетовый лучик метался по шкале. Он выписывал сложные спирали, перепрыгивал деления, как будто перечеркивал их.
Хьюлетт Кондайг в полном изнеможении опустился в кресло. Он не в силах был понять свое детище. Он убрал из кабинета и даже из лаборатории все, что могло давать нейтринное излучение, и все же регистратор не угомонился.
Этого нельзя было объяснить. Все, что знал Кондайг, не давало ключа к разгадке. Куда бы приемник ни помещали — в экранированный кабинет, в подземелье, под воду — луч совершал невообразимые скачки.
После опыта, который был записан под четырехзначным номером, Хьюлетт обессилел. Конечно, можно было бы выдвинуть красивую смелую гипотезу, успокоиться на атом и продолжать работу с менее чувствительными приемниками. Но Хьюлетт Кондайг не любил фантазировать и выдвигать гипотезы. Его чопорная пунктуальность и сухость стали притчей в институте. Вместо «думаю» или «надеюсь» он употреблял осторожное «предполагаю». Для него прибор, сконструированный в лаборатории, был важнее любой способности судить о вещах и явлениях не по их подобию чему-то, уже открытому раньше, а по их отличию от него. Поэтому он и зашел в тупик, не имея возможности ни остановиться на гипотезе, ни согласовать необычное явление с обычными, то есть попросту пройти мимо него.
Хьюлетт сидел в кресле и пустыми глазами смотрел куда-то в угол. Там мелькали фиолетовые блики, ломаясь на гранях приборов. Ни о чем не хотелось думать. Его состояние было похоже на полудрему.
Он принудил себя снова взглянуть на шкалу. И сразу же подался всем телом вперед, к прибору. То, что он увидел, было удивительно. Неуемный луч регистратора словно тоже задремал. Он был похож на маятник останавливающихся часов. Вяло, однообразно, в угасающем ритме раскачивался он из стороны в сторону.
«Что случилось за эти минуты? — думал Хьюлетт. — Теперь, когда я смертельно устал, не в силах думать, луч впервые за все время ощутимо замедлил движение. Он ведет себя словно… отражение моей мысли!»
Волнение проявилось в легком ознобе. Мысли, будто кони, которых хлестнули по вспотевшим спинам, помчались сломя голову.
И одновременно луч тоже заплясал на шкале, не задерживаясь на делениях.
«Значит ли это, что я нахожусь перед разгадкой передачи мысли? Стоп! — приказал себе Хьюлетт. — Сначала перестань волноваться!»
Он как бы натянул поводья своих мыслей, и они вздыбились, противясь приказу. И снова случилось то, чего Хьюлетт раньше не замечал или чему не придавал значения: луч начал плясать уже не по всей шкале, а только в центре ее.
Этот приемник значился под номером 18. Кондайг работал над усовершенствованием аппаратов для регистрации нейтринного излучения. В специальных камерах потоки нейтрино попадали в молекулы газа, благодаря своей электрической нейтральности легко проникали в ядра, изменяя внутриатомные силы. Возникали изотопы, и луч регистрировал их рождение на шкале.
Хьюлетт строил все более чувствительные приемники, пока не создал этот — N_18 — с одним только входом для лучей.
И сейчас он рассматривал его так, будто увидел впервые. Он думал: «Всюду — в подземелье, в батисфере, в лаборатории — я находился рядом с аппаратом. Волновался, мучился, бесился, не в силах найти источник излучения. Искал его всюду — в космических лучах, в движении волн и их взаимодействии с обшивкой батисферы, в самой обшивке — где угодно, но только не в себе самом. А может быть, именно я был этим источником и напряженная работа моего мозга раскачивала луч?»
Он представил себе, как мчатся через Вселенную, свободно пронизывая звезды, нейтринные потоки — загадочные «волны мысли». Их могут принимать разумные существа в разных мирах.
Хьюлетт поморщился. Он не любил ничего величественного, даже в воображении. Он подумал: «Можно ли с точки зрения моих заключений объяснить, что происходит при телепатии? Ядро атома не остается безразличным к изменению электронных орбит и внутриатомных сил. В ответ на любое событие оно испускает разночастотные потоки нейтрино. Эти потоки, свободно проходя сквозь землю и скалы, море и деревья, иногда попадают в мозг человека, обладающего памятью к данной частоте потока. Проникая в ядра атомов, они вызывают изменение внутриатомных сил и электронных орбит. Это приводит уже к электрическим явлениям в мозгу. А впрочем, — тут же возразил он себе, — это пока лишь мои предположения. Этому явлению, как и всем другим, можно дать десятки разных объяснений. Все они будут казаться правильными, и ни одно не будет верным…»
У Хьюлетта сильно закружилась голова. Он откинулся на спинку кресла. Кабинет окрасился в багровый цвет. Хьюлетт видел огонь и кровь на полу, на стенах. Сверкало оружие. Кого-то убивали, кто-то звал на помощь. Из тумана появились две маленькие человеческие фигурки. Хьюлетт видел их удивительные, прекрасные лица. С горы, поросшей оранжевыми кустарниками, скатилось многолапое металлическое чудовище, а люди почему-то застыли на месте и не могли бежать от него. «Что с ними будет?» — отчаянно подумал Хьюлетт.
Чудовище сверкнуло глазами — это были яростные человеческие глаза — и метнуло молнию…
Затем видение рассеялось, исчезло, как мираж. Учащенно дыша, Хьюлетт рукавом смахнул пот со лба. Его взгляд упал на окошко регистратора. Фиолетовый луч замедлил свою пляску.
«Что это означает?» думал Хьюлетт. Ему отчего-то стало страшно.
 
2
— До вечера, Хью!
— До вечера, Эми! Поцелуй за меня малыша.
Он медленно опустил телефонную трубку на рычаг. Лаборант, увидя выражение его лица, неопределенно хмыкнул и стремглав побежал куда-то, верно, сплетничать о папаше Кондайге. Хьюлетт подмигнул себе. Пусть сплетничают, если это может их позабавить. Тут ничего не поделаешь. Говорят, что когда мужчина впервые становится отцом, он глупеет от радости. А уж если это случается, когда мужчине перевалит за сорок, процесс, как видно, идет слишком бурно.
Хьюлетт поспешил укрыться в своем кабинете и здесь улыбнулся во весь рот. Тут не было непрошеных свидетелей, разве что регистратор запишет на ленту его необычные мысли и настроения.
Он вспомнил своего малыша Кена, розового здоровячка с ямочками на щеках. «Вылитый отец», — говорили соседи. «Даже нос свернут на сторону, как у тебя», — подшучивала Эми. Хьюлетт был рад и тому, что малыш столько весит, и что у него прекрасный аппетит, и нос слегка свернут на сторону, как у самого Хьюлетта.
Всякий раз, причесываясь перед зеркалом, Хьюлетт вспоминал деда, на которого был похож. Последним обстоятельством он был очень доволен с самого детства. Это связывалось со многими преимуществами. Он один из всех внуков имел право играть прокуренными трубками деда, проводить пальцем по острию его кортика. Да и вообще разве не восхитительно походить на деда — изящного великана с тросточкой, с косыми, чуть кудрявящимися бачками на смуглом смеющемся лице. Жаль только, лицо у Хьюлетта было подпорчено — правая половина заметно больше левой…»
«Когда человек начинает сравнивать себя со стариками и детьми, это может означать только одно: он стареет», — сказал себе Хьюлетт, но и это не могло омрачить его радости. Совсем не хотелось приниматься за дело, а до конца работы оставалось еще два часа, не считая пятнадцатиминутного перерыва на чай, во время которого обсуждаются все новости.
Хьюлетт не спеша вынул из сейфа дневник, прочел последнюю страницу и направился к новому приемнику N_43, в десятки раз более чувствительному, чем N_18, неспособный регистрировать излучения более слабые, чем излучения мозга.
Черная бесконечная лента выползла из регистратора, извивалась, вытягивалась, входя в приемное окошко анализатора, как нитка в ушко иголки. За полтора года работы с этим сверхчувствительным приемником Хьюлетт Кондайг успел кое-что узнать и в соответствии с этим дать ему название «РИ» — регистратор информации. Он установил, что не только человеческий мозг, но все организмы и все предметы: металлы, деревья, волны моря излучают нейтринные потоки определенной мощности и частоты, как бы свои особые волны. Каждое возникшее в них движение электронов раскачивает фиолетовый луч регистратора, оставляя на ленте свой «автограф».