И расцветает любовь (СИ)
— Раньше ты была моей невестой, — прервал Альберт, потом смягчился: — А теперь мы просто коллеги.
Ангелина не стала затевать ссору. Хотелось скорее прекратить этот разговор, уйти, скрыться ото всех. Забраться с ногами на кровать и, смакуя чашку какао, смотреть в окно, в самую даль, туда, где мир живет своей удивительной жизнью. Более интересной, чем ее собственная.
— Так что же случилось с этим Германом? — вернул ее в реальность настойчивый голос Альберта.
Ангелина, вздохнув, поведала ему о случившемся. Все это время, пока она рассказывала, выражение лица Альберта менялось: сначала на нем отражалось любопытство, потом его сменило изумление, а после — страх. Нет, Ангелине не почудилось, она явственно видела на его красивом, с правильными чертами лице неподдельный страх. Видимо, услышанное поразило его до глубины души и, более того, почему-то испугало. Альберт долго молчал, задумчиво потирая подбородок. У Ангелины тоже не было желания что-либо говорить. Сказанного оказалось достаточно, чтобы снова пережить те эмоции и чувства, которые она испытывала до той злополучной ссоры. Сейчас на сердце лежала невыносимая тяжесть, какая-то необъяснимая тревога.
— Значит, он спас мальчика недалеко от нашего театра, — скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Альберт.
— Совершенно верно.
— А водителя, сбившего Германа, поймали?
— Насколько мне известно, он скрылся с места происшествия. К тому же некоторые цифры номера его машины были закрыты визитными карточками. Не знаю, случайно так получилось или специально… Ну а потом, когда Герман очнулся, это дело тихонько закрыли. Он не стал настаивать.
— А как сейчас он себя чувствует?
Как он себя чувствует… Этот вопрос Ангелина задавала себе каждый раз, вспоминая их ссору. Наверное, нисколечко не сожалеет о случившемся, спокойно продолжает жить дальше, даже не утруждая себя воспоминаниями о ней…
Эти мысли пламенем обожгли ее сознание. Ангелина постаралась не выдать своих чувств. Когда она заговорила, ее голос был спокойным и ровным:
— Неплохо, хотя реабилитация проходит нелегко и долго. Но он старается, не падает духом.
— Альберт!
Чей-то оклик прервал ее речь, и Ангелина умолкла. Через секунду за спиной Альберта показалась светловолосая девушка. Лина сразу узнала Светлану — высокую, стройную, с замысловатой прической. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не нос, сильно вздернутый кверху. Но Лану, похоже, это мало заботило. К тому же к ней вернулся Альберт, ее первая любовь, — разве не повод для гордости?
— Альберт, я всюду тебя ищу!
Взгляд ее глаз, ощупавший Ангелину, запылал жгучей ревностью. Глаза опасно заблестели.
— Я же сказал, что вышел покурить, — отозвался Альберт и повернулся к ней. Лана второпях набрасывала на плечи кожаную куртку.
— Пора возвращаться.
Ангелина облегченно вздохнула. Мечта о какао становилась реальностью. Она попрощалась кивком головы и, наконец, вышла на улицу.
Свежий воздух принес облегчение лишь на секунду, вскоре головная боль усилилась. Пока она ехала в автобусе, на город спустился дождь. А ведь утром небо было таким ясным и чистым, что Ангелина не поверила прогнозу погоды. Но на всякий случай все же прихватила зонт. Сейчас он пришелся как раз кстати. Раскрыв его, Ангелина вышла на нужной остановке и направилась к дому. Сапоги утопали в лужах и грязи, и Ангелина ускорила шаг, боясь промочить ноги. Холодные капли ударялись о купол зонта и разлетались мелкими брызгами. Красота цветущих деревьев под тяжестью дождя неумолимо осыпа̀лась.
«Жаль, что рядом нет Германа, — с грустью подумала она. — Под этим зонтом мы смогли бы укрыться вдвоем».
***
Дождь нещадно бил по стеклу, казалось, ему не будет конца. Герман с раздражением задвинул занавеску. Город становился мрачным и безликим, и этот вид угнетал его.
В такой бесконечно долгий день он не находил себе места. Вот так же отчаянно метался по комнате, из угла в угол, не зная покоя. Одиночество давило на него, как могильная плита, — жизнь без Ангелины не имела смысла. Комната казалась ему сумрачной и тесной, родные стены, украшенные лаконичными обоями, грозно нависали над ним, грозясь раздавить своей пугающей мощью. Герман снова подошел к окну, отдернул занавеску и вгляделся в туманную даль. Он все еще надеялся увидеть ее стройную фигурку во дворе. В дрожании ветвей деревьев разглядеть ее золотистые косы.
Туда-сюда сновали люди, прячась под разноцветные зонтики, но среди них не было любимых глаз, милой улыбки, знакомого завитка волос. Он в отчаянии ударил кулаком в стену, как будто хотел разрушить ее, как будто эта стена и была тем самым барьером, безжалостно разделявшим их друг от друга.
Вчера вечером он, пересилив себя, набрал ее домашний номер, но на том конце провода было занято. Отрывистые гудки били по барабанным перепонкам, сводя с ума. «Она продолжает спокойно жить, общаться с людьми… без меня», — злился он, швыряя трубку на рычаг. «Но ты же сам ее отпустил, — возражал голос разума. — В конце концов, подожди немного, перезвони». Но душевная рана была слишком глубокой, чтобы внять этим доводам.
Ночь прошла без сна. Тяжелая, бесконечная ночь, заставившая его многое обдумать и проанализировать. Он вспомнил, как в сумраке комнаты на фоне окна рисовал ее тонкую талию. Как жадно вдыхал ее запах — запах медуницы, оставшийся на его футболке. Той самой, в которой Ангелина готовила мыло. Иногда он забывался коротким, беспокойным сном на несколько минут. А потом, проснувшись, произносил короткую молитву: «Господи, пусть она будет счастлива… Дай ей то, что для нее полезно, что принесет ей радость и покой». И снова и снова ненавидел себя. Ненавидел за эти проклятые костыли, за нехватку сил и долгое восстановление. Он мог бы поехать за ней и попросить ее остаться. Сжать в крепких объятиях и сказать, что любит, что не может ее отпустить. Но организм все еще был слаб, а ноги не слушались, и все, что ему оставалось — сидеть в этой комнате, как дикий зверь в клетке, и злиться на самого себя.
Он яростно откинул костыли, и они, ударившись о стену, с грохотом повалились на пол.
— Слабак! — выпалил он. — Жалкий слабак! Ты потерял ее, как последний идиот!
Он бросил презрительный взгляд на свое отражение в зеркале.
— Посмотри на себя! Нравится такая жизнь? Ничтожество! Ты ни на что не способен!
«Я отпускаю тебя», — тяжелым молотом ударили по голове слова. Как просто, как легко он их произнес! «Я отпускаю тебя». Он сам, по собственной глупости, выпустил свое счастье из рук. И почему только сейчас, вдали от Ангелины, все тщательно взвесив и сотню раз обдумав, он понял, что не сможет жить без нее? Дышать без нее, есть без нее, спать без нее? Все теряет смысл, если рядом нет ее. Глупец! Ничтожество! Как он смог ее отпустить!
Герман поднял один из костылей и запустил им прямо в зеркало. С диким звоном на пол посыпались мелкие кусочки. Через мгновение туда же полетели осколки от вазы и другие вещи, которые он в ярости швырял на пол.
— Неудачник! Ты ее недостоин!
На шум и крики прибежала Вера Петровна, — с мокрым от дождя зонтом. Она не должна была прийти так рано и застать его в таком ужасном состоянии. Но она пришла пораньше и стояла теперь в ужасе. Женщина впервые видела своего спокойного, уравновешенного сына таким взбешенным и сломленным. Конечно, после комы у него случались приступы ярости и самобичевания, но они, как правило, проходили быстро и без особых проблем. Сейчас же до него невозможно было достучаться, казалось, он совсем не замечает ее. Герман был невменяем в своем отчаянии, и ничто не могло ему помочь. Он знал не понаслышке: когда болит душа — все лекарства бессильны. Исцелить ее может лишь взгляд любимых глаз, легкое прикосновение руки дорогого человека, его добрая улыбка. Но Ангелина была сейчас далеко от него и, быть может, страшно обижена, возможно, они никогда уже не увидятся. И каждая мысль об этом впивалась в сердце, как острый кинжал, нанося удар за ударом, делая и без того кровоточащие раны все глубже и глубже.