Придет вода
Фальшивый крест на мосту сгорелОн был из бумаги он был вчераМосква упала пустым мешкомНад городом вьюга из разных местВеликий праздник босых идейПосеем хлеб соберем тростникЗа сахар-чай заплати головойПолучишь соль на чужой земле…Было ощущение: то, от чего всех рядом дергает и кривит, на нее с чудовищной, ненавидящей силой давит. На «стрём» и «стёб», на всю эту муторную панковскую браваду у нее не хватало — сил? времени? желания? Я помню концерт, на котором панки по обыкновению «оттягивались» напоказ: выли, терзали мебель, чуть пульт не перевернули, пока Ник орал «Старуху». С выходом Янки за минуту вся дурь отшелушивалась. Она пела. Ее слушали.
Серый покой сон под колесаВены дрожат все налегкеСветлый босой кукиш у носаРядом бежать на поводке.Это не похоже на текст песни — так заговаривают болезни, так кликушествуют, так кричат в любви. Господи, как ее любили! Люди, у которых шрамов на венах больше, чем пальцев на руках, могли затеять меж собой обстоятельную сибирскую выясняловку: ты Яночку толкнул, ты даже не заметил, она тоже не заметила, но все равно — извинись перед Яночкой… Ее берегли почти благоговейно, собственной нежностью ошеломляясь, млея от света. «Янка несет свет», — это как-то очень спокойно про нее выговаривалось: без пафоса и без стыда за слово.
…«Не уберегли»? Это тебя, поганца, не уберегли: ищи виноватых.
Она знала свое место в отчаянном, монотонном, нечленораздельном мире. Янка была открытием звука. Ее песни звучали как ее имя: в них усиливался самый первый, самый простой гласный — чистая нота страдания. Открытое «а» — как открытая рана: не крик, музыка крика.
Коммерчески успешно принародно подыхатьОб камни разбивать фотогеничное лицоПросить по-человеческизаглядывать в глазаДобрым прохожим —Продана смерть мояПродана.Я знаю немного вещей, горших, чем эта песня с оставленной под конец считалкой: «Доска моя кончается, сейчас я упаду…» И последний гитарный перебор, и вот этот выкрикнутый-выдохнутый, музыкой ставший, Первый звук — единственный, который дается людям от рождения, и который в невыносимую минуту заменяет все остальные. Даром, что ли, в славянской грамоте он именуется «Аз»? Аз есмь «а»: звук боли и есть самоопределение человека.
На том и конец, «аз» — последняя буква алфавита. Прости, Янка.
Параллельно пути черныйспутник летитОн утешит спасет он нам покойпринесетПод шершавым крылом да закруглым столом….Александр Соколянский.
«Литературная Газета», Москва, № 30/91 г.
«Я ОСТАВЛЯЮ ЕЩЕ ПОЛКОРОЛЕВСТВА…»
Не успела еще развеяться печаль-тоска после смерти Цоя, как новый удар: нет больше янки Дягилевой, новосибирской рок-певицы, нежной и тревожной души сибирского рока.И плачем Ярославны по ней самой зазвучит распевная, лирическая, пронзительная до боли — «Стаи Летят»:
…Крепкий настой. Плачьте, родные!Угол, свеча, стол, образа…В прессе скупая информация в несколько строк: «9 мая ушла погулять. Не вернулась. Утонула в реке. Может, несчастный случай, а может, самоубийство». Вечная судьба русских поэтов.
И как предчувствие или, может, заранее решенный шаг в небытие, строчки: Седьмая вода — седьмая беда.
Опять не одна до самого дна.До самого дна по стенам крутым.На них червяки, у них имена.У края доски застывшей рекиС наклоном руки из красной строки.Пресса Янку не баловала своим вниманием, телевидение и радио тем более. Для многих, думаю, это имя совсем ничего не говорит. Но только не для истинных поклонников рока. Янку любили, ее песни знают в самых отдаленных уголках нашей страны, и это несмотря на полное отсутствие рекламы в средствах массовой информации. Только редкие концерты, участие в рок-фестивалях и, главным образом, магнитофонные записи, блуждающие по стране.
Своей стихией Янка выбрала андеграунд, сознательно отвергнув всякую сделку с шоу-бизнесом, а вместе с тем возможность выхода на широкую публику, возможность получать солидные деньги и прочие удобства сытой, но для нее неприемлемой жизни, любой компромисс с собственными представлениями о независимости и свободе творчества был ей противен.
Янка была одной из немногих, кто черпал силу и нежную напевность своих мелодий в народных мотивах. Хотя чаще нежность сменялась на ярость, помноженную на боль и отчаяние. Этими песнями она достойно продолжала традиции русского рока, заложенные А. Башлачевым, Д. Ревякиным.
Былинная мощь ее текстов наряду с удивительной, проникающей в душу мелодией захватывала сразу.
От песен Янки веет безысходностью, но с ними почему-то легче безысходность эту преодолеть. Здесь серость и бесприютность нашей жизни и невозможность смириться с этим. Постоянные поиски выхода из замкнутого круга русского мученичества и постоянное натыкание на новые тупики:
Здесь не кончается война,Не начинается весна,Не продолжается детство.Некуда деваться.Нам остались только сбитые коленки…В этих песнях боль огромного сердца, любовь и сострадание к людям и вместе с тем осознание неизбежной трагичности такого бытия:
Проникший в щели конвойЗаклеит окна травой.Нас поведут на убой.Перекрестится герой,Шагнет в раздвинутый строй.«Вперед за Родину, в бой!»…Всех поведут на убой.Гордая, вольная птица, бьющаяся в клетке, — это Янка. Сильная и хрупкая одновременно, пляшущая на костре собственной жизни — это тоже она.
Предсказания собственной судьбы? Они есть: в любой песне соткан узор из щемящей душу безысходности и печали:
Мне придется променятьОсточертевший обрядНа смертоносный снаряд,Скрипучий стул за столомНа детский крик за углом,Минуты спутанных грозНа депрессивный психоз,Психоделический райНа три засова в сарай.Мне все кричат: «Берегись!»