Пробуждение весны

Отто: Тебя не поймали? 
Мориц: Я перешел. - Мельхиор, - я перешел! - О, теперь хоть трава не расти! - Я перешел! - Кто бы мог подумать, что меня переведут! - Все еще в толк не возьму. Двадцать раз перечитывал это. - Но можно поверить, - о, Боже, - но это так! - Это так! Я перешел (Улыбаясь). Я не знаю, - мне так странно, - земля колеблется под ногами... Мельхиор, Мельхиор, если бы ты знал, что мне пришлось пережить! 
Гансик Рилов: Поздравляю, Мориц. Радуйся, что отделался так легко. 
Мориц: Ты и не знаешь, Гансик, ты и не догадываешься, что было поставлено на карту. Уже три недели я прокрадывался перед дверью, как перед адовой пастью. И вот сегодня вижу, - она приоткрыта. Я думаю, что если бы мне предложили миллион - ничто, о ничто не могло бы меня удержать. - Я в учительской, - я открываю журнал, - перелистываю, - нахожу, - и все это время... В дрожь бросает! 
Мельхиор: Все это время? 
Мориц: Все время дверь за стеною открыта настежь. - Как вышел, как сбежал по лестнице, - не знаю... 
Гансик Рилов: И Эрнест Ребель тоже перешел? 
Мориц: Конечно, Гансик, конечно! - Эрнест Ребель тоже перешел. 
Роберт: Ну, так ты неверно прочитал. Не считая пары ослов, нас всех с тобою и Ребелем шестьдесят один; а в верхнем классе не может поместиться больше шестидесяти. 
Мориц: Я прочитал совершено верно. Эрнест Ребель также переведен, как и я, - оба, конечно, пока только условно. Только в первую четверть выяснится, кто из нас должен будет уступить место другому. - Бедняга Ребель! - Видит Бог! - Я уже не боюсь за себя. Для этого я заглянул уже слишком глубоко. 
Отто: Держу пари на пять марок, что очистишь место ты. 
Мориц: Да ведь у тебя ничего нет. Я не хочу тебя грабить. Господи Боже! Теперь-то я начну зубрить. - Вот когда я смогу сказать, - хотите верьте, хотите нет, теперь все равно - я знаю, что это так: если бы меня не перевели, я бы застрелился. 
Роберт: Хвастун! 
Георг: Заячья душа! 
Отто: Хотел бы я посмотреть, как ты стреляешь! 
Лемермейер: За это пощечину! 
Мельхиор (дает ему ее): Идем, Мориц. Пойдем к лесной сторожке. 
Георг: Ты веришь его болтовне? 
Мельхиор: Тебе то что! - Пусть они болтают, Мориц. Скорее, скорее же из этого города. 
(Профессор Гунгергурт и Кнохенбурх проходят мимо). 
Кнохенбурх: Для меня непостижимо, уважаемый коллега, как лучший из моих учеников может чувствовать влечение к самому плохому. 
Гунгергурт: И для меня так же, уважаемый коллега. 
Сцена пятая 
(Солнечный день. - Мельхиор и Вендла встречаются в лесу). 
Мельхиор: Никак это ты, Вендла? - Что ты здесь делаешь одна? Уже три часа я брожу по лесу вдоль и поперек, ни души не встретил, и вдруг ты выходишь ко мне навстречу из самой дикой чащи. 
Вендла: Да, это я. 
Мельхиор: Если бы я не знал, что ты Вендла Бергман, я принял бы тебя за Дриаду, упавшую с ветвей. 
Вендла: Нет, нет, я Вендла Бергман. - А ты как попал сюда? 
Мельхиор: Задумался, да и зашел. 
Вендла: Я собираю пахучую смолку. Мама хочет делать майтранк, но в самую последнюю минуту пришла тетя Бауер, а она не любит подниматься в горы, - И вот я пошла одна. 
Мельхиор: Ты уже набрала своей пахучей смолки? 
Вендла: Полную корзину. Вон там, под буками, она растет сплошь, как клевер. Теперь я все смотрю, где же дорога. Кажется, заблудилась. Ты, может быть, знаешь который теперь час? 
Мельхиор: Уже больше половины четвертого. - Когда тебя ждут? 
Вендла: Я думала, что теперь позже. Я так долго лежала у Золотого ручья во мху и мечтала. Время прошло для меня так быстро, - я боялась, что уже наступает вечер. 
Мельхиор: Если тебя еще не ждут, давай полежим здесь немного. Там под дубом мое любимое местечко. Если откинешь голову к стволу и сквозь ветки уставишься в небо, то это гипнотизирует. - Почва еще теплая от утреннего солнца. - Уже давно я хотел кое о чем спросить тебя, Вендла. 
Вендла: Но к пяти часам мне нужно быть дома. 
Мельхиор: Мы пойдем тогда вместе. - Я возьму корзину, и мы пойдем прямо сквозь чащу; через десять минут мы будем уже на мосту! - Когда уляжешься так, опершись лбом на руку, приходят тогда такие странные мысли в голову. 
(Оба ложатся под дубом). 
Вендла: Что ты хотел спросить у меня, Мельхиор? 
Мельхиор: Я слыхал, что ты, Вендла, часто ходишь к бедным. Приносишь им еду, платье и деньги. Ты это делаешь по своему собственному желанию, или тебя мать посылает? 
Вендла: По большей части меня посылает мать. Это бедные семьи поденщиков, с кучею детей. Часто отец без работы и они мерзнут и голодают. У нас в шкафах и комодах лежит немало такого, что уже больше не нужно. - А почему ты об этом заговорил? 
Мельхиор: Ты идешь охотно или неохотно, когда твоя мать посылает тебя куда-нибудь? 
Вендла: О, еще бы! Мне это страх как нравится! - Как это ты так спрашиваешь? 
Мельхиор: А дети-замарашки, женщины больные, в квартирах такая грязь, мужчины тебя ненавидят за то, что ты не работаешь. 
Вендла: Это не так, Мельхиор! А если и так, ну и пусть, и тем лучше! 
Мельхиор: Как тем лучше, Вендла? 
Вендла: Для меня тем лучше. Мне было бы еще больше радости, если бы я могла таким помочь. 
Мельхиор: Значит, ты ходишь к бедным людям для собственного удовольствия. 
Вендла: Я хожу к ним потому, что они бедные. 
Мельхиор: А не будь в этом для тебя никакой радости, ты бы и не стала ходить? 
Вендла: Что ж мне делать, если меня это радует! 
Мельхиор: Да еще за это же ты и в рай попадешь! - Значит, верно все, что уже целый месяц не дает мне покоя! - Виноват ли скряга, если ему нет радости в том, чтобы ходить к больным и грязным детям! 
Вендла: О, тебя-то, наверное, это очень радовало бы. 
Мельхиор: И за это ему суждена вечная смерть! - Я напишу об этом сочинение и подам его пастору Кальбауху. Это из-за него. Что он нам мелет о блаженстве жертвы! Если он не сумеет мне ответить, не пойду больше на катехизис и конфирмироваться не стану. 
Вендла: Ты хочешь огорчать твоих милых родителей. Конфирмироваться, от этого голова не отвалится. Если бы только не наши ужасные белые платья и не ваши длинные панталоны, то это могло бы даже растрогать. 
Мельхиор: Нет самопожертвований! Нет самоотречения! - Я вижу, как добрых радует их доброе сердце, я вижу, как злые трепещут и стонут. Я вижу тебя, Вендла Бергман, - твои кудри вьются и смеются, а мне грустно, как изгнаннику. - О чем ты мечтала, Вендла, когда лежала у Золотого ручья в траве?