Воин

Все же наши походы в сокровищницу не остались незамеченными. Должно быть, после очередной проверки казначей обнаружил, что недостает какой-то толики золота. По приказу царя была выставлена охрана. Но отец почувствовал присутствие стражников раньше, чем они заметили нас. Мы ушли и не появлялись там две луны. Затем стражу сняли, и мы вернулись к нашему доходному промыслу.
Царю вновь донесли, что золото продолжает исчезать. Людям Дарий уже не доверял, поэтому он приказал устроить в сокровищнице множество ловушек-капканов с острыми зубьями, ям, наполненных жидкой смолой, самострелов с зазубренными стрелами. Но отец без труда раскусил все эти хитрости, и золото продолжало исчезать в наших кошелях.
Прервав рассказ, Отшем перевел дух и наполнил чашу вином.
— Погубил его я. Моя неосторожность. Во время одного из очередных походов в сокровищницу я оступился и полетел в яму, на дне которой были вбиты заостренные медные колья. Отец бросился мне на помощь и попал ногами в один из капканов.
Все же он успел поймать мои руки, и стиснув зубы, держал до тех пор, пока я не выкарабкался наверх.
Эти капканы были сделаны из крепчайшей бронзы, разжать их хищные челюсти мог лишь снабженный инструментом кузнец. Вот-вот должна была появиться стража. Я подступил к отцу с намерением отрезать ему ноги.
Нет, сказал он. Я истеку кровью, мне все равно не жить. Да и не хочу я окончить свои дни калекой. А ты, пытаясь спасти меня, попадешь к ним в лапы и виселица украсится еще одним трупом. Беги! Но прежде отсеки мне голову, чтобы петля не могла насладиться моей шеей.
Дрожа, я пытался отказаться, но отец был неумолим.
Если ты любишь меня, ты сделаешь это — сказал он мне. Спеши, я уже слышу шаги стражников. У входа в сокровищницу действительно слышался звон доспехов бессмертных.
Тогда я достал свой кривой нож и резанул отца по шее. Ему было очень больно, его сильное тело содрогалось в моих руках, но я не прекращал жестокой работы до тех пор, пока голова отца не отделилась от тела.
Тогда я схватил ее и бежал из проклятой сокровищницы, погубившей моего отца, и не возвращался в нее много лун.
— Но все же ты вернулся сюда!
— Да. Тело отца повесили на рыночной площади. За ноги. Шпионы не смогли опознать его и лишь воры заметили исчезновение легендарного Коргвуса. Минуло несколько лун и я вернулся в сокровищницу и унес столько золота, сколько смог. Это золото я передал восставшим ионийцам. Думаю, они смогли снарядить на него не одну триеру. Так я делал еще не раз, отдавая похищенные деньги врагам парсийской империи.
— Но почему же ты в таком случае взялся убить Артабана? Ведь он выступает против похода на Элладу, завоевав которую Парса станет величайшим государством мира!
— Именно потому, что он против этого похода. Война с эллинами рано или поздно повергнет парсийское царство в тлен.
Демарат усмехнулся.
— Странно, мы делаем одно дело, преследуя при этом совершенно разные цели.
— Да, — согласился со спартиатом Отшем. — И то, чья цель окажется более реальной, зависит от стойкости эллинов. Я верю в твоих соплеменников, спартанец, почему же ты не веришь в них сам?
Демарат залпом выпил кубок вина.
— А кто сказал, что я не верю? Моя беда в том и состоит, что верю. Несмотря ни на что, верю!
— Твое горе, царь, что ты пытаешься заставить себя возненавидеть родину, но не слишком-то тебе это удается.
— Не твое дело, вор! — прорычал, свирепея, спартанец.
— Действительно, это не твое дело! — произнес чей-то голос из-за спины Демарата. Проклиная свою неосторожность, заговорщики дружно схватились за оружие и обернулись. Перед ними стоял Артабан, позади которого волновались серебряные наконечники копий бессмертных.
— Черное вино! — потянув носом, воскликнул вельможа. — Да у вас недурной вкус!
Демарат подбросил на ладони меч, прикидывая, сможет ли он броском пронзить живот начальника дворцовой стражи. Вельможа угадал его намерение и усмехнулся.
— Я вот что тебе скажу, Демарат: в этом году удивительно теплые ночи!
Яшт ночи, пропетый Заратустрой
Ночь. Что ты: время суток или стихия — черная, засасывающая бездна? Что ты: тень планеты или иное измерение? К тебе можно относиться как к факту, о тебе можно размышлять как о загадке. И слагать песни.
Ночь — время любви и черных кошек. Ночью рождаются гении и умирают злодеи. Ночь — черное покрывало покоя.
Ночью лучше думается, потому что это — не наше время; потому что днем нам некогда думать. Ночь — время творения. Бог тоже творил ночью. Ибо днем можно только строить. Он слишком прозаичен — день. А ночь — поэма. Она рождает причудливые фантасмагории. Она рождает демонов и птицу Феникс, а день убивает их кофе, выпитым за ночь.
Ночью мы слышим голоса. И мы узнаем в них друзей и врагов. Это — не сон, сон безличен, это — явь, но только в каком-то ином мире. Мы пересекаем грань нашего мира и входим в другой. Он здесь, совсем рядом, всего один шаг, но нам никогда не попасть в него днем, ибо днем мы скептичны, а ночью мы верим в сказки. А весь этот мир, он — сказка; сказка, рассказанная самому себе.
Мы слышим голоса, мы идем на их зов. И мы обнимаем женщин, которых так безнадежно любили днем, и мы мстим врагам, которые нам недоступны, и мы сажаем цветы на бесплодных скалах. Мы счастливы и величественны.
Поэтому Бог ненавидит сон. Ибо сон дает величие, а Бог не может вынести вознесшего Человека. Он готов отнять его, сон, но боится, что это породит безумие, коллапс; это породит страшный шум в ушах и придет Дьявол, и люди повернутся к нему лицом. А Бог будет заперт в своей золоченой клетке и его растворит Вселенная, ибо он стал безвластен.
И Дьявол ненавидит сон. Ибо сон делает человека счастливым. Ибо он переносит человека туда, где нет места Дьяволу. Там не любят падших. И Дьявол готов отнять у человека сон, но боится, ибо это заставит человека пасть на колени перед Богом. Тогда Дьявол попадет в огненный шар и растворится в кипящей магме.
Цените сон! Он дает нам познать непознаваемое!
Ночь рождает одиночество. А одиночество — признак гения. Иначе он растратится в пустой болтовне. Ночью слагаются оды, а день наводит на них глянец традиций. Я люблю людей, правящих свои оды ночью! Ибо эти оды — вспышка в длинной череде тусклого света!
Ночь — пора влюбленных. Ночь — время зачатий. Днем человек стеснителен и скован, на нем лежит флер глупых традиций, ночью он наедине с собой, он — зверь во всей своей первозданной силе. Он любит неистово; так же, как и ненавидит. Ночью зачинается огонь.
Я люблю ночь. Ночью спокойно. Ночью думается. Ночью ты только с собой.
Ночью крепчают мускулы. Ночь — время вампиров и демонов. Бог лишил их сна, а они отняли у него величие и вознеслись над бренным миром.
Ночь — время оборотней, бегущих от серебряных стрел.
Ночь — мое время.
* * *
Заратустра имел много возможностей, чтобы расправиться с хазарапатом. Истинная сила мага лишь немного уступала силе того, кого считали его повелителем. Он продемонстрировал крохотную толику ее, вызвав ураган, который обрушил скалы на головы посланных Артабаном воинов.
Орел радостно бил крыльями, слыша стоны умирающих под камнями врагов, но лев был недоволен. Он сказал:
— Заратустра, ты используешь силу бога там, где мог победить волей человека.
И маг согласился со своим другом. Поэтому он не убил Артабана отравленной стрелой, которая могла пролететь сквозь любые стены. Поэтому он не послал к нему разумных скорпионов, подаренных Ариманом. Поэтому он не вызвал грозу, извергающую молнии, одна из которых должна была поразить строптивого вельможу.
Он решил разрешить этот спор как человек. Маг лишь позволил себе перенестись в Парсу по воздуху, так как уже темнело, а путь был неблизок. Заратустра не мог отложить разрешение спора на следующий день, ибо грядущая ночь могла стоить жизни многим его приверженцам.