Бездна
Ну ничего, мы здесь долго не задержимся. Я только на дворик тот погляжу да могилку мамы попытаюсь разыскать... Ах, какие мы сентиментальные стали! Ну гляди, браток, с огнем играешь, я тебя предупредил... А я с огнем всю жизнь играю. Всю жизнь...
***
...Из армии Кирилл вернулся несколько не в себе. Сел, помнится, на диван, оглядел стены родного дома, постарался улыбнуться матери, что стояла напротив, стиснув руки на груди и не вытирая катившихся из глаз слез, и с ужасом для себя понял - страх остался. Глубинный страх, который он все два года, проведенные в Горах, загонял внутрь, душил и безрезультатно изничтожал всеми силами, - страх этот теперь даже в родном доме держал его в напряжении.
Когда он появился? В тот ли момент, когда зажали их группу из четырех человек в кишлаке и хотели взять живьем? Или тогда, когда они с Серегой (земля ему пухом) вжимались всю ночь в дно студёного зимнего арыка, хоронясь от света мощных, будто прожекторы, фонарей? Вжимались, моля о том, чтобы их не унюхали собаки из дукана. Вжимались, ожидая, как совсем рядом заскрипит под ногами таджиков по-зимнему промерзшая земля и чужой голос скажет: "Тур, шурави, тур". Ожидали и потихоньку вкручивали запалы в мощные лимонки - только бы не даться живыми.
Нет, понял Кирилл, не выкарабкаться мне. Теперь это на всю жизнь. И не смерти как таковой боялся он, плевать он хотел на смерть - навидался, пропади она пропадом. Страшно было другое - страшно было, что кто-то посторонний, чуждый и неприятный тебе, вдруг окажется рядом и будет решать, жить тебе на свете или после контрольного выстрела оставить мозги на омытых ветром камнях.
И еще осталась после Гор в душе зажигательная смесь из злости и ненависти. При случае, даже самом пустяковом, смесь взрывалась ослепительной яростью, Кирилл в такие минуты только до судороги стискивал зубы, белея лицом. Внутри натягивалось все и замирало. Долго так продолжаться не могло...
...Тот памятный день на шарташском пляже до сих пор помнится во всех подробностях. Воскресенье. Июль. Жара. Народу не то, чтоб уж навалом, но прилично. Слева пляж с загорающими, справа - полупрохладный лесок, усеянный огромными каменными валунами. Они бредут с Дроном, потягивая пиво из бутылок. Лениво переговариваются. "Да расслабься ты, Кир. Гляди - солнышко, гляди люди. Отлично же все! Пивко вот..." - "Отстань, Дрон, я и так расслаблен". "Ложь! Я же вижу. И ты видишь. И все видят. Знаешь, что мне Ольга сказала?" "Какая Ольга?" - "Здрасьте! Да та, с которой я тебя на прошлой неделе познакомил! Она сказала, что ты как будто сам в себе спрятался, а сверху еще и "молнию" застегнул. Выглядит он, сказала она, молодо, хоть и седой весь, а внутри -старик. Семидесятилетний". - "Ну? Так и сказала?" - "Так". - "А я, понимаешь, два года девчонок даже по телевизору не видел..."
И он остановился как вкопанный. За тремя ближайшими валунами происходило нечто. "Ты что?" - спросил Дрон. "Погоди, Дрон", - и Кирилл, как кошка, метнулся к валунам. Что-то нехорошее происходило там. Пакостное.
- Ты чё, дядька? - двое переростков с лоснящимися от благоупитанности ряхами насмешливо-изумленно воззрились на него из-под длинных козырьков американских бейсбольных кепочек. Одеты были они в полном соответствии тогдашней элитной моде: рубахи в петухах и белые просторные шорты.
- Ты чё, дядька? Шмара наша приглянулась?
У "Шмары" было разбитое лицо. Сорванный купальник валялся на камнях, а сама она, голая, покорно стояла перед этими на коленях... И тоже с удивлением глядела на Кирилла.
Не лезь, дурак, заорал из глубин души страх. У них свои дела, у всех здесь свои дела, свой "монастырь". Не лезь!
- Или ты, дядька, только поглядеть пришел? - усмехнулась одна из рях, и толстые уверенные пальцы принялись расстегивать ширинку на шортах. Второй из переростков заржал.
Кирилла затрясло. Его всегда трясло перед. Перед и после. В промежутке же между перед и после он действовал словно робот. Перемахнув валуны, он без лишних слов "зарядил" одному ногой по расстегнутой ширинке, а второму, увернувшись от увесистого кулака, легонько тюкнул ребром ладони по кадыку. Тот, что с отбитой промежностью, перегнулся пополам, и Кирилл, не давая ему выпрямиться, опустил согнутый локоть на широкую спину - носом, носом падлу в камни! Заверещала, будто резаная, голая девка. Появился Дрон, принялся оттаскивать его, что-то говорить. И еще какие-то люди появились. Много людей. Они глядели на Кирилла отчужденно, со страхом и брезгливостью глядели они на него. А Кирилл, все еще ослепленный яростью, стоял, широко расставив ноги, посреди всего этого безобразия и пытался сообразить, что же он натворил.
Что было потом? Потом был следственный изолятор. Кирилла обвинили в нанесении тяжких телесных повреждений, в изнасиловании с отягчающими обстоятельствами, а вдобавок еще и в сопротивлении представителям правоохранительных органов. Поначалу он пытался добиться правды, доказывал, объяснял, взывал к разуму и справедливости. "Ладно, набил я морды подонкам этим. Готов ответить за это, хорошо. Но изнасилование! Какое изнасилование, чтоб вам провалиться?! Твари эти измывались над девчонкой, и я не вытерпел..." - "Позвольте, обвиняемый, вот показания потерпевшей Снежаны К. По ее словам, именно вы затащили ее с пляжа за камни, сорвали купальник, избили и принялись насиловать, угрожая убить, если она будет звать на помощь. Но она все-таки закричала. Потерпевшие Геннадий Т. и Николай П., услышав крики о помощи, поспешили к месту преступления, где вы стали их избивать". - "Но это неправда! Со мной был друг, он подтвердит..." - "Друг - сторона заинтересованная. Поначалу ваш друг, действительно, пытался вас выгородить, что-то такое сочинить, однако после того, как его предупредили, что дача ложных показаний влечет за собой уголовную ответственность, он отказался от прежних своих слов в вашу защиту и подтвердил показание потерпевших".
И всё. Страшная петля из нелепости, подлости и предательства потянула Кирилла в чудовищные жернова чудовищного "правосудия". Кирилл уже не пытался спорить, доказывать, объяснять - сил хватало только, чтобы отрицать. Не так было, не так, не так, не так...