Трюкач

– Нет. А! Так вот, кино! Виктор…
– Виктор, – этого достаточно, – промодулировал Ломакин. Ну их к бесу, непременные вопросы типа Алескерович? Это кто же вы? Татарин? Мать? Отец? Для первого знакомства достаточно Виктора. (Да-да, чем знакомство тесней, тем со временем ясней: Ломакин – правая рука азербайджанской мафии! Кем же ему еще быть!). Он же не спрашивает: «А ваша дама… дама, которая с вами… она – не эфиопка? Или отдаленная пушкинская ветвь? Или папашка в брачную ночь чернил хлебнул, перепутав?» Так что, – Виктор.
– Вы очень интересно рассуждали, Виктор… – поставил отметку Солоненко…
Нич-чего интересного! Не ври, филин-колобок!
… а если бы вам вдруг предоставилась возможность воплотить? Вот все, о чем вы рассуждали?
– Х-ха! Деньги! – будто о Луне с неба сказал Ломакин, и внутри – екнуло. Так не бывает!
– Деньги будут. Деньги есть. И деньги, и аппаратура, и… что там еще нужно?
– Много чего нужно, – закруглил беседу Ломакин безысходной ноткой, мол, почесали языком и ладно. Кто даст?
– Я – немигающе, испытующе сказал филин.
– За «так»?
– Почему же за «так»? Отдельный разговор.
– У вас есть лишние и такие деньги?
– Не лишние, но такие. Есть.
Солоненко изучающе не сводил глаз. А гадкий мальчик Ровинский цокнул языком: кто-то сомневается?!
Ломакин боковым зрением усек движение век Антонины, – веки опустились, секундной паузой подтверждая: есть.
– Непосредственно у вас? – длил диалог Ломакин, чтобы соблюсти реноме. Подпрыгнешь, заорешь «Да!!!» – и нету реноме. Несолидно.
– У фирмы «Аура плюс».
. – Аура… м-м… нечто эфемерное. Зыбкое. И наукой не доказанное… – он не оскорбить хотел, он вроде бы вслух думал. Что тут думать?! Трясти надо.
– Аурум… м-м… – сознавая превосходство, поддразнил, генеральный директор Ауры, плюс… это золото. По таблице Менделеева.
– Заманчиво, конечно… – ни к чему себя не обязывая, сказал Ломакин.
– Но работать придется очень и очень… И сроки…
Ломакин усмехнулся в том смысле, что уж работать-то… что уж сроки-то…
– Это – не по крышам прыгать! – назидательно унизил гадкий мальчик, давая понять: МЫ с Евгением Павловичем пуд соли вместе схавали, НАМ ли не знать!
Ломакин даже ухом, не повел: без сопливых обойдемся, нет тебя за столом, вьюнош, команды «голос!» не было!
– И по крышам – придется, – краем губ извинился Солоненко за молодежь. Эх, молодежь, молодежь! – Кстати, по крышам – здорово у вас! – то есть у каждого свой талант. – Н-н-ну?
– Пока плохо себе представляю как это… м-м… на практике.
– На практике и посмотрим. М-м? Н-н-ну? Вас что-то смущает, Виктор?
– Предположим… м-м – да? – разродился Ломакин после тягостных н-н-нуканий и м-м-мыканий.
– Вот моя визитка. Звоните с утра. Завтра. У вас есть визитка?
Ломакин смущенно (чего смущаться-то, Алескерыч!) покачал головой: зачем?
– Визитку сделаем! – оказал высокое покровительство гадкий мальчик. – Не проблема.
На первых порах вы, Виктор, будете в очень тесном контакте с Антониной Николаевной…
(Вас что-то смущает, Виктор?).
– … это наш бухгалтер. Высочайшего, класса. Немного освоитесь – подберем вам собственного.
Ломакину снова стало жарко, а значит поползла краска стыда (чего стыдиться-то, Алескерыч!). И он вильнул в сторону, однако по теме:
– А что производит ваша фирма?
– Наша фирма – производит хорошее впечатление! – дожидаясь-дожидаясь и дождавшись, рекламно отрекомендовался генеральный директор «Ауры плюс» Евгений Павлович Солоненко.
… впечатление! – запоздав, но подхватив, совпал в коде господин Ровинский.
А бухгалтер Антонина Николаевна снова секундно опустила веки: да.
  
КАДР – 5
 
Что производит фирма, помимо хорошего впечатления, так и осталось загадкой. Но Ломакин особых умственных усилий, дабы разгадать, и не прилагал.
Время от времени на столе генерального выставочно возникали суррогатно-шоколадные батончики в цветастой фольге с арабской вязью, нуингам шариками-подушечками-фиговинками… леденцовые мужские гениталии (очсмешно!).
Или водка. «Асланофф», «Николски», «Орлофф», «Романофф», Горбатшофф». Или пластмассовые фугасы всех радужных оттенков. Лимонад: киви-грейпфрут-апельсин-банан-серобурмалин.
Едой, что ли, торгуют? Во-во, как (дословно!) зазывают в бесплатных листовочках: «Вам будет предоставлена неповторимая возможность ознакомиться с результатами употребления этих продуктов!» Результат употребления продуктов всегда один – не забудьте спустить воду. Ну да употребить сами продукты – ни в коем случае! Строго возбраняется! Только не вздумайте ничего хватать- это образцы!
А то вот еще обувка возникала: женские сапоги, босоножки, мокасины. И все – на левую ногу. Чтобы, значит, никто не покусился. Зачем искушать, персонал!… Уж не филиал ли бравых иносказателей: «Мы обуем всю страну!».
Посуда тоже… Стеклянные сервизы под перламутр, под черненое серебро, под золото с прожилками. Жуть!
Какое все это отношение имеет к Кино?
Никакого! Почему все это должно иметь отношение к КИНО?
Однако… «Час червей»…
«Час червей», ну? И?… Приобрели для вас всю необходимую аппаратуру? Взяли себе на баланс? Работайте, работайте! И не мешайте другим.
Не буду. Мешать. А работать – еще бы!
Но Ломакин немного по-другому все себе представлял. Общее дело, спайка, единение, бросим все силы на!…
Ой, перестаньте! Тут столько общих дел, столько всех сил!
Как угодно, господа. Однако странно…
Особых почестей, знаков внимания, благоговейного шепота за спиной Ломакин и не предвкушал, однако… странно…
Впрочем, Солоненко ежедневно наведывался, ободряюще скалился и неизменно выражал радость от общения:
– О! Наш супермен! Вникаешь?… Осваиваешься? Давай-давай! – Подражая рекламному ролику «Сникерса»: – Ведь ребята на меня рассчитывают!
– И то-о-олстый, то-о-олстый слой шоколада! – ответно скалился Ломакин.
Они перешли на «ты». Солоненко нарек его в быту Суперменом (это, мол, тебе не по крышам скакать, накось вникни в банковские документы) Ломакин в отместку нарек благодетеля Слоем (это, мол, я освою, вникну, а ты накось попробуй с колобковым пузом хоть пять раз от пола отжаться).
Иногда и тоже часто на пороге представал Ровинский («Это Тим! Дружите с ним!» – назвал-познакомил Солоненко тем первым утром, будто не сидели вместе в Доме кино тем предыдущим вечером). Тим- Тимофей, крошка Цахес торчал на пороге по несколько минут. Имитировал молчаливое приветствие, после имитировал «не отвлекайтесь, занимайтесь-занимайтесь!», когда Ломакин вскидывал взгляд на истукана, после имитировал «что ж, ясно, благодарю за информацию!» – исчезал.
С Антониной действительно пришлось общаться тесно, вплотную. Но – по работе. Но – на работе. Она была подчеркнуто нейтральна, растолковывая: банковская карточка, подпись, НДС, федеральный налог. В принципе, азбука. Но для Ломакина – китайская грамота… Скорей бы уж Слой дал ему бухгалтера, на которого всю эту тягомотину свалить бы!
Э, нет! Повремени, Слой. Появится у Ломакина свой бухгалтер, и Антонина уйдет… недалеко, к себе, в кабинет, но – уйдет. Пусть не уходит. Пусть всяческое терпение кончается у Ломакина: хватит, надоело бумажки изучать, кино пора снимать, давно пора!
У Антонины терпение, надо признать, адское. Или райское?
Она ни разу не повысила голос, не выказала раздражения, не фыркнула: мол, безнадежен. Нейтральна. Разве только однажды, полуужаснувшись-полуумилившись, полушепотом вздохнула:
– Какая ты все-таки бестолочь!
И Ломакин, ощутив тепло, потянулся к ней.
Но Антонина непринужденно отсела, будто не поняла или не заметила.
И Ломакин – вовсе он и не к ней потянулся, вовсе он и потянулся за глянцевитым проспектом. На презентациях компаний подобные проспекты раздают пачками. На хрена они нужны?
На хрена Ломакину глянцевитый проспект?