Богиня охоты

Закончив шнуровку, Джереми поцеловал Люси в шею.
— Все хорошо, — прошептал он.
Она отпрянула от него.
— Тоби догадался, где я, — тихо сказала она. — Он вспомнил!
 
Глава 11
Лежа на спине на неразобранной постели, Люси смотрела в потолок. Ее разметавшиеся по подушке волосы были похожи на веер. Парчовое покрывало под ней сбилось. На письменном столе неподалеку от кровати стоял поднос с нетронутым ужином. Еда давно остыла.
Люси не переодевалась с утра. На ней все еще было зеленое платье. После полудня горничная приготовила своей госпоже ванну, распустила ее волосы и хотела расстегнуть одежду, но Люси остановила Мари. Сейчас Люси корила себя за это. Глупо было думать, что горничная могла о чем-то догадаться, увидев Люси обнаженной.
Тем не менее — вопреки здравому смыслу — Люси казалось, что при первом же взгляде на нее окружающие поймут, что с ней произошло. Поэтому она и спряталась от всех в своей спальне. Покинув платяной шкаф, Люси сразу же поднялась к себе и больше не выходила из комнаты. Она даже к ужину не спустилась, приказав Мари сообщить брату и его гостям о том, что у нее болит травмированная нога. Люси боялась показаться в обществе, зная, что выражение лица выдаст ее.
Но в чем именно она провинилась? Каким словом можно было назвать то, что она совершила? Задав себе эти вопросы, Люси села на кровать и глубоко задумалась.
Целый час она размышляла о том, что с ней произошло.
Можно ли было назвать ее развратной? Наверное, да. Поцеловаться с мужчиной не считалось серьезным прегрешением. Но обольщение мужчины было признаком распутства. Люси сама втащила Джереми в тесное замкнутое пространство, помогла ему раздеть себя, липла к нему… Все это было верхом неприличия! Люси хорошо знала, что благовоспитанные леди так себя не ведут.
Можно ли было назвать ее дурой? Конечно, да. Если Тоби женится на Софии Хатауэй, Люси некого будет винить, кроме себя самой. У нее была прекрасная возможность поговорить с Тоби на обратном пути домой из леса, но она не воспользовалась ею. Люси следовало прогнать Джереми, когда он распахнул дверцы шкафа, но она не сделала этого. Она вела себя неправильно, но не смогла бы объяснить почему.
Можно ли было назвать ее опозоренной? Многие сочли бы, что это действительно так. Но Люси никогда не волновало, что о ней думают люди. Ей было небезразлично лишь мнение двух-трех человек на земле. А также самооценка. Что касается последней, то Люси совершенно не ощущала себя «опозоренной». Напротив, пережитый опыт обогатил ее и сделал… счастливее.
И лишь одна мысль застряла в ее мозгу как заноза. Она пыталась отогнать ее и не могла. Ей казалось, что на ней пылает клеймо, навеки оставленное Джереми.
Он сделал ее своей… собственностью.
Люси упала навзничь на подушки и закрыла руками глаза. Ей было нестерпимо думать о том, что отныне она кому-то принадлежала. Она ведь не была вещью, бездушным предметом! Люси не хотела выезжать в свет именно потому, что избегала встреч с самовлюбленными пижонами, рассматривающими ее как товар на ярмарке невест, как предмет торга. Ожидание того, что один из них остановит на ней свой выбор, наденет ей кольцо на палец, заставит ее носить свою фамилию, сделает ее навеки «своей», казалось Люси унизительным.
А если бы никто не пожелал взять ее в жены, это было бы позором для нее.
Люси ощущала себя Дианой, богиней охоты. Она сама хотела выбирать ее объект. И Люси уже сделала свой выбор. Ее суженым был Тоби. При воспоминании о нем перед мысленным взором Люси сразу же возник милый образ. Темно-каштановые волосы, четко очерченные скулы, подбородок с ямочкой, смеющиеся глаза, полные губы, растянутые в улыбке. Это был ее мужчина, она стремилась к нему и душой, и телом.
Всем своим существом… кроме небольшой его части. И эта предательская часть хотела другого мужчину, других губ — не улыбающихся, а крепко сжатых. Губ, прикосновение которых обжигало Люси как огонь. Именно эта небольшая ее часть, эта крохотная зона ее тела, располагавшаяся под мочкой левого уха, принадлежала Джереми.
Люси противилась этому. Но непокорный бугорок ее плоти настаивал на своем, он вышел из подчинения своей хозяйки. Люси осторожно провела пальцами по этому взбунтовавшемуся островку тела. И тут же почувствовала ответный отклик в груди, которой вдруг стало тесно в лифе платья.
Ее грудь как будто просилась наружу, тосковала по прикосновению сильных мужских рук. Люси положила на нее ладони и почувствовала, как набухли соски. Эта часть тела тоже вышла из подчинения и заявляла о том, что принадлежит не ей, а ему. Люси поняла, что потерпела поражение. Тело больше не слушалось ее. В голове роились воспоминания о сладких мгновениях, проведенных в тесном чреве платяного шкафа, тускло освещенного проникавшими сквозь резьбу полосками света.
Люси ощутила возбуждение. Она чувствовала, как ноет и покалывает точка в промежности, до которой дотрагивался Джереми. Она тоже хотела принадлежать ему, и только ему! Если бы Тоби не пришел в ту минуту… Люси замерла. Все ее пылающее тело напряглась. Оно тоже желало знать, что бы тогда было. Люси задумчиво погладила низ живота.
Легкий стук в дверь вернул ее к действительности. Люси вздрогнула и села на кровати.
— Люси, открой, это я, — раздался голос Софии.
Люси встала и отодвинула задвижку. София была одета в синий шелковый пеньюар, ее золотистые волосы рассыпались по плечам.
— Можно я войду?
Люси молча широко распахнула дверь, и София вошла в комнату.
— Я пришла проведать вас. Вам лучше? — спросила гостья, присаживаясь на краешек кровати. Она сразу же заметила, что Люси не снимала чулки, несмотря на мнимую боль в ноге. Но прежде всего Софии бросился в глаза румянец, полыхавший на щеках Люси. София улыбнулась, выгнув бровь. — О, да я вижу, что у вас все в полном порядке!
Люси села за письменный стол и сначала отщипнула кусочек от булочки с подноса, на котором ей принесли ужин. Только теперь она почувствовала, что страшно голодна, и, схватив булочку, стала жадно ее есть.
— Вы исчезли на весь день, — сказала София. — И лорд Кендалл тоже куда-то пропал. Не говорите только, что это простое совпадение, я ни за что не поверю.
Люси, пожав плечами, молча продолжала жевать.
— Люси! — нетерпеливо воскликнула София. — Вы должны рассказать мне, что случилось.
— Ничего.
София надула губки.
— Я по вашему лицу вижу, что это не так
— Неужели?
Опасения Люси не были напрасными. Софии хватило одного взгляда, чтобы догадаться обо всем. Люси решила, что ни за что не выйдет из своей комнаты. Но тут она вдруг вспомнила, что София этим утром порывалась рассказать ей о чем-то запретном, но ее прервали.
— Вы хотели поведать мне о каких-то интересных эпизодах вашей жизни, — промолвила Люси. — Я с удовольствием выслушаю вас, а потом, быть может, расскажу о том, что произошло со мной.
София на мгновение задумалась, теребя тесемку своего пеньюара.
— Не знаю, следует ли мне рассказывать вам о Жерве…
— А кто это?
— Это художник, который давал мне уроки живописи и наставлял в… искусстве страсти. — София вздохнула и легла на спину. — Это был божественно красивый мужчина, стройный, сильный, с иссиня-черными волосами и синими глазами, стойкими изящными пальцами. Я была безумно влюблена в него. Возможно, это чувство до сегодня живо в моей душе.
Люси чуть не подавилась булочкой. Она налила бокал кларета, залпом выпила его и, усевшись в кресло с ногами, подтянула колени к подбородку.
София лежала поперек ее кровати, глядя в потолок.
— И что дальше? — промолвила Люси. — Надеюсь, это не конец вашей истории?
— Все началось с набросков, — продолжала София, не сводя глаз с потолка так, словно она обращалась к нему. — Я делала эскизы углем с Давида, скульптуры Микеланджело. То есть не с самой скульптуры, конечно, а с ее изображения в книге. Я никак не могла правильно изобразить мускулы предплечья, и это бесило меня. Жерве пытался объяснить мне, как это надо делать, но он не мог выразить свою мысль по-английски, так как плохо владел этим языком, а я не говорила по-французски. Тогда внезапно он встал, сбросил сюртук и закатал рукав рубашки. Взяв мою руку, он положил ее на свое запястье, а потом провел моей ладонью по всему предплечью так, чтобы я могла ощупать его. У него были такие крепкие, накачанные мускулы…