Богиня охоты

Джереми замолчал и подошел к одному из окон крытой галереи. Оттуда открывался восхитительный вид на живописный осенний пейзаж. Люси последовала его примеру и залюбовалась пестрым убором садовых деревьев.
— Но в лесу мы были не одни, — продолжал Джереми глухим голосом. — Там бродили банды браконьеров. Они добывали дичь и поставляли ее на рынки Лондона и Йорка. Кроме них, в лесах охотились арендаторы. Для моего отца все они были равны. Любой браконьер был для него преступником, которого следовало строго наказать. Отец требовал максимального наказания, предусмотренного законом, — тюрьмы, каторги, ссылки. Он приказал своему егерю установить в лесу капканы на людей и пружинные ружья.
К горлу Люси подступил комок тошноты. По рассказам Генри она знала, как жестоко расправляются некоторые землевладельцы с теми, кто незаконно охотится в их лесах. Они часто вырывали глубокие ямы-ловушки, на дне которых устанавливали острые штыри. Тот, кто попадал в такую западню, неизбежно погибал. Расставленные на людей капканы могли серьезно повредить ногу браконьеру. Пружинное ружье-самострел, стрелявшее при приближении вторгшегося в пределы частной собственности человека, поражало наповал или оставляло браконьера калекой.
Люси уже начала догадываться о трагедии, произошедшей с братом Джереми.
— Так что же послужило причиной гибели Томаса? — спросила она.
— Пружинное ружье.
— Ты был вместе с ним?
— Да, — мрачно ответил Джереми, устремив невидящий взгляд в сад.
Люси пришла в ужас, представив, что было бы с ней, если бы на ее глазах застрелили брата.
— Я не видел, как это случилось, — тихо промолвил Джереми, как будто прочитав ее мысли. — Было темно, но я слышал звук выстрела.
Люси чувствовала, что это ложь. Джереми не хотел волновать ее, описывая свои эмоции. Он наверняка все видел, и эти страшные картины до сих пор будоражили его сознание.
— Что было потом?
Джереми взглянул на жену с непроницаемым выражением лица.
— Он умер.
Люси покачала головой:
— Нет, я имею в виду, что было после гибели Томаса. Ты же сам сказал, что это длинная история. В доме хранятся более двадцати портретов твоего брата. Его смерть была началом истории, а не ее концом.
Джереми тяжело вздохнул. Люси понимала, что ему было тяжело говорить на эту тему, но она хотела все знать о нем и его семье.
Джереми как будто надел броню молчания, защищаясь от всего мира. Но теперь пришло время снять ее и облегчить душу.
— Я хочу, чтобы ты рассказал мне все до конца, — твердо заявила она.
Джереми пронзил ее холодным взглядом. Люси замерла, стараясь не моргать. Если Джереми думал, что напугает ее своим непроницаемым взором, то сильно ошибался.
— Итак, я жду…
Джереми снова отвернулся к окну.
— После смерти брата в доме все изменилось. Отец всегда был строг, но казалось, вместе с Томасом умерло и его сердце, каким бы черствым оно ни было. Отец увеличил число капканов на людей и приказал егерям беспощадно расстреливать браконьеров. — Джереми помолчал. — Я считал его виновным в смерти Томаса. А он не любил меня за то, что я выжил, а брат погиб. Но отец не мог вечно игнорировать меня, ведь теперь я был его наследником. Он постоянно старался сделать из меня свою копию, но я всеми силами сопротивлялся этому. Моя мать… — Джереми повернулся и кивнул на портрет, на котором была изображена изящная леди в платье с кружевными рукавами. Ее завитые букли были напудрены по моде, существовавшей лет тридцать назад, — всегда была хрупкой женщиной. Смерть Томаса подкосила ее. Она заперлась в своих покоях и надела траур, который потом носила до конца своих дней. Она не могла смотреть на меня, так как я постоянно напоминал ей погибшего любимого сына. В конце концов родители отослали меня учиться в колледж. Вот и вся история. Надеюсь, теперь ты не станешь расспрашивать слуг о том, что произошло в этом доме много лет назад.
Джереми повернулся к жене и взглянул ей прямо в глаза, ожидая ее реакции.
Люси обуревали противоречивые чувства. Сначала ей хотелось повернуться и убежать отсюда. А потом спрятаться. Однако это было бы детской реакцией на услышанное.
Ребячеством было бы и, схватив со столика фарфоровую вазу, швырнуть ее в стену. Третьей мыслью Люси было броситься на шею мужа и зацеловать его до беспамятства.
Но настоящая графиня не могла позволить себе ни один из этих поступков. Тем более что Джереми от них не стало бы легче. Он смотрел на жену не мигая, с невозмутимым выражением лица, но Люси знала, что его сердце разрывается от боли.
Если бы она сейчас находилась на его месте, то меньше всего на свете ей хотелось бы услышать слова сочувствия и жалости.
Пауза затягивалась. В помещении повисло гнетущее молчание. Люси вдруг нечем стало дышать от напряжения.
— О… — выдохнула она.
Линия губ Джереми смягчилась. Люси вдруг подумала о том, что Джереми утаил от нее много ужасных деталей. И она была благодарна ему за это.
Ее вдруг охватило отчаяние, и оно развязало Люси язык.
— Это все?
На лице Джереми отразилось недоумение.
Люси улыбнулась.
— Я хотела сказать, — как можно более беспечным голосом произнесла она, — меня радует, что в башне замка не сидит в заточении какой-нибудь сумасшедший родственник.
Джереми медленно покачал головой.
— А на кухне не моют посуду незаконнорожденные дети графа, — продолжала Люси.
Уголки губ Джереми дрогнули.
— К счастью.
— Вот и отлично. Честно говоря, я ожидала услышать что-нибудь более ужасное.
Лицо Джереми прояснело, и у Люси отлегло на сердце. Она взяла мужа под руку, и они снова повернулись к портрету старого графа.
— В детстве я любила лежать на полу и смотреть на портрет отца, — сказала Люси. — Я проводила возле него долгие часы. Лежала и слушала.
— Слушала?
Она кивнула.
— Он рассказывал мне фантастические истории — о своем детстве, о моем младенчестве, о Тортоле…
— Но… — с озадаченным видом перебил ее Джереми, — мне казалось, что твой отец умер еще до твоего появления на свет?
— О да, это правда, — согласилась Люси. Ее удивляло то, что у Джереми было плохо развито воображение и ей приходилось объяснять ему простые вещи. — Но какое это имело значение для меня? Эти рассказы жили в моей душе, как и голос отца, который я никогда не слышала. Я до сих пор не утратила способности разговаривать с портретами. — Люси подвела мужа к полотну, на котором был изображен некрасивый джентльмен, одетый в морскую форму. — Вот, например, твой отец только что сообщил мне, что испытал чувство облегчения, когда ты родился. Его обрадовало то, что ты не унаследовал у дядюшки Фредерика его большие уши, похожие на крылья летучей мыши. Они страшно пугали его, когда он был еще ребенком.
Люси повернулась к портрету матери Джереми.
— А твоя мать говорит, что постоянно ела сушеную айву во время беременности. И когда ты родился, она была ужасно удивлена, обнаружив, что кожа у тебя не морщинистая и не оранжевая.
Джереми покачал головой:
— Люси, ты недавно упомянула о сумасшедшем родственнике, заточенном в башне замка. Мне кажется, ты претендуешь на эту роль…
Люси, тряхнув головой, изобразила на лице милую улыбку и потащила мужа к портрету Томаса.
— А вот этот молодой симпатичный человек жалуется на обилие своих портретов в доме. Он просит сократить их количество до трех-четырех.
— Поступай как знаешь, Люси. Ведь ты — хозяйка этого дома. Теперь он принадлежит тебе.
— Мне? О, дорогой! А я думала, что этот дом принадлежит нам.
На лице Джереми появилось подобие улыбки.
— Так оно и есть.
Он похлопал ее по руке, лежавшей на сгибе его локтя.
— Знаешь, мне надоело бродить по дому. Может быть, ты хочешь покататься верхом? Чертополох застоялся в конюшне.
— Ты разрешаешь мне взять Чертополоха? — изумилась Люси. — А эскорт? Эти лакеи так и будут вечно ездить за мной?
— Нет. — Улыбка Джереми стала шире. — Тебе не нужен эскорт, когда с тобой еду я.