Стихотворения

1920
  
Воронье
 
 
 
При свете трепетном луны
 
Средь спящей смутным сном столицы,
 
Суровой важности полны,
 
Стоят кремлевские бойницы, —
 
Стоят, раздумье затая
 
О прошлом — страшном и великом.
 
Густые стаи воронья
 
Тревожат ночь зловещим криком.
 
Всю ночь горланит до утра
 
Их чертый стан, объятый страхом:
 
«Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! —
 
Пошло все прахом, прахом, прахом!»
 
О, воплощенье мертвых душ
 
Былых владык, в Кремле царивших,
 
Душ, из боярских мертвых туш
 
В объятья к черту воспаривших!
 
Кричи, лихое воронье,
 
Яви отцовскую кручину:
 
Оплачь детей твоих житье
 
И их бесславную кончину!
 
Кричи, лихое воронье,
 
Оплачь наследие твое
 
С его жестоким крахом! Крахом!
 
Оплачь минувшие года:
 
Им не вернуться никогда.
 
Пошло все прахом, прахом, прахом!
 
 
1920
  
Завязь
 
 
 
Святое царство правды строится
 
В родимой стороне.
 
Незримой много силы кроется
 
В народной глубине!
 
Вставайте ж, новые работники.
 
Рожденные в борьбе!
 
Поэты, пахари и плотники.
 
Мы вас зовем к себе!
 
Встань, рать подвижников суровая.
 
Грядущего оплот!
 
Расти и крепни, завязь новая,
 
И дай нам зрелый плод!
 
 
1920
  
Новогоднее
 
 
 
Давая прошлому оценку.
 
Века и миг сводя к нолю,
 
Сегодня я, как все, на стенку
 
Тож календарик наколю
 
И, уходя от темы зыбкой,
 
С благонамеренной улыбкой,
 
Впадая ловко в общий тон,
 
Дам новогодний фельетон.
 
 
 
То, что прошло, то нереально, —
 
Реален только опыт мой,
 
И потому я, натурально,
 
Решил оставить путь прямой.
 
Играя реже рифмой звонкой,
 
Теперь я шествую сторонкой
 
И, озираяся назад,
 
Пишу, хе-хе, на общий лад.
 
 
 
Пишу ни весело, ни скучно —
 
Так, чтоб довольны были все.
 
На Шипке все благополучно.
 
Мы — в новой, мирной полосе.
 
Программы, тезисы, проекты,
 
Сверхсветовые сверхэффекты,
 
Электризованная Русь…
 
Всё перечислить не берусь.
 
 
 
И трудно сразу перечислить.
 
Одно лишь ясно для меня:
 
О чем не смели раньше мыслить,
 
То вдруг вошло в программу дня.
 
Приятно всем. И мне приятно.
 
А потому весьма понятно,
 
Что я, прочистив хриплый бас,
 
Готовлюсь к выезду в Донбасс.
 
 
 
Нам приходилось очень круто.
 
Но труд — мы верим — нас спасет.
 
Все это так. Но почему-то
 
Меня под ложечкой сосет.
 
Боюсь, не шлепнуть бы нам в лужу.
 
Я вижу лезущих наружу —
 
Не одного, а целый стан —
 
Коммунистических мещан.
 
 
 
Мещанство, — вот она, отрава! —
 
Его опасность велика.
 
С ним беспощадная расправа
 
Не так-то будет нам легка.
 
Оно сидит в глубоких норах.
 
В мозгах, в сердцах, в телесных порах
 
И даже — выскажусь вполне —
 
В тебе, читатель, и во мне.
 
 
 
Ты проявил в борьбе геройство.
 
Я в переделках тоже был.
 
Но не у всех такое свойство —
 
Уметь хранить геройский пыл.
 
Кой-где ребятки чешут пятки:
 
«Вот Новый год, а там и святки…»
 
Кой-где глаза, зевая, трут:
 
«Ах-ха!.. Соснем… Потом… за труд…»
 
 
 
Для вора надобны ль отмычки,
 
Коль сторж спит и вход открыт?
 
Где есть мещанские привычки,
 
Там налицо — мещанский быт,
 
Там (пусть советские) иконы,
 
Там неизменные каноны,
 
Жрецы верховные, алтарь…
 
Там, словом, все, что было встарь.
 
 
 
Там — общепризнанное мненье,
 
Там — новый умственный Китай,
 
На слово смелое гоненье.
 
На мысль нескованную — лай;
 
Там — тупоумие и чванство.
 
Самовлюбленное мещанство,
 
Вокруг него обведена
 
Несокрушимая стена…
 
 
 
Узрев подобную угрозу,
 
Сказать по правде — я струхнул
 
И перейти решил на прозу.
 
В стихах — ведь вон куда махнул!
 
Трусливо начал, а кончаю…
 
Совсем беды себе не чаю…
 
А долго ль этак до беды?
 
Стоп. Заметать начну следы.
 
 
 
Я вообще… Я не уверен…
 
Я, так сказать… Согласен, да…
 
Я препираться не намерен…
 
И не осмелюсь никогда…
 
Прошу простить, что я так резко…
 
Твое, читатель, мненье веско…
 
Спасибо. Я себе не враг:
 
Впредь рассчитаю каждый шаг.
 
 
 
Я тож, конечно, не из стали.
 
Есть у меня свои грехи.
 
Меня печатать реже стали —
 
Вот за подобные стихи.
 
Читатель милый, с Новым годом!
 
Не оскорбись таким подходом
 
И — по примеру прошлых лет —
 
Прими сердечный мой привет!
 
 
1920
  
Стихотворения. 1921-1930
   
На перевале
 
 
 
Товарищи!
 
Пускай, прельщая вас неисполнимым чудом,
 
Враги туманят вам глаза словесным блудом.
 
Я буду говорить для рыцарей труда.
 
Перед своим, родным, перед рабочим людом
 
Льстецом я не был никогда.
 
Я знал: мне верит мой читатель.
 
Как ни суров я был в моих стихах порой.
 
Я честно говорил герою: ты — герой!
 
И трусу говорил: ты — трус и ты — предатель!
 
И если мне бросал упреки маловер,
 
Я знал: то меньшевик лукавый, иль эсер,
 
Иль ошалелый обыватель,
 
Коль не прямой лакей баронов и князей.
 
Сам черносотенный Гамзей.
 
Куда девалися трактирщики былые,
 
Охотнорядцы, мясники.
 
Прохвосты важные, прохвосты рядовые,
 
Урядники, городовые,
 
Жандармы явные и тайные шпики?
 
Многовековую народную проказу
 
Не удалося выжечь сразу:
 
Весь царский старый перегной,
 
Всю грязь зловонную, то ту, то эту лужу
 
Каким ни ограждай кордоном иль стеной,
 
Она разыщет щель и выползет наружу,
 
Распространяя смрадный дух
 
И отравляя всех отравою тлетворной.
 
Враги не спят: огонь их ненависти черной
 
В сердцах их черных не потух.
 
То, чем открытые враги еще недавно
 
На боевых фронтах нам угрожали явно.
 
То тайные враги, весь разномастный хлам,
 
Ковали тайно здесь, шипя по всем углам.
 
Потом, отчаявшись в успехе,
 
Они ж, при нашем общем смехе,
 
С бесстыдством подлецов лихую чушь несли,
 
Что «гуси Рим спасли»,
 
Что именно они, меньшевики, эсеры,
 
Весь перекрасившийся сброд,
 
Всегда «стояли» за народ,
 
«Болели» за него и «обсуждали» меры.
 
Но только стоило, как в нынешние дни,
 
Почувствовать нам боль хозяйственной заминки.
 
Как с новой яростью они
 
С «заздравья» перешли на злобные «поминки».
 
И дива в этом нет, как нет большой беды.
 
Когда осилим мы проклятую трясину.
 
То кандидаты на осину —
 
Все те, кому не скрыть теперь своей вражды,
 
Все те, по чьей вине погибло столько жизней
 
В огне войны, в когтях нужды, —
 
Они начнут вилять и заметать следы.
 
Что ни постигнет их, не жаль мне этих
 
слизней!
 
Но жаль мне подлинных страдальцев —
 
бедняков,
 
Жаль тех, кто, дрогнувши в тяжелые минуты,
 
Сам на себя готов надеть былые путы,
 
Сам просит для себя и тюрем и оков,
 
Былым «хозяевам» сам подставляет плечи, —
 
Жаль тех, кто, слушая предательские речи
 
И душу отравив безудержной хулой
 
Врагов, осипнувших от вою,
 
Стоит с поникшей головою,
 
Работу бросивши, раздумчивый и злой.
 
И если, поутру склонившись над газетой,
 
В рабочей хронике прочту я бюллетень,
 
Что неурядица идет такой-то день
 
На фабрике на той иль этой, —
 
Мне, братья, скорбная слеза туманит взор,
 
И слова гневного «позор!»
 
Я не могу сказать, судя рабочих строго,
 
Я говорю: «Друзья, не слушайте лжецов!
 
Мы победим в конце концов!
 
Я знаю: горько вам живется и убого.
 
Но цель заветная близка, ее видать.
 
Все силы напряжем — не будем голодать.
 
Страдали много мы. Осталося немного
 
Перетерпеть, перестрадать!»