Том 3. Стихотворения 1921-1929

  
Демьян Бедный
 
Собрание сочинений в пяти томах
 
Том 3. Стихотворения 1921-1929
   
1921
   
Разбойная жалость *
 
(Перевод с польской… действительности)
 
Французское правительство, войдя в бедственное материальное положение Польши, могущее дать вспышку большевизма, решило оказать помощь Польше присылкой… пушек и снарядов.
 
(Из дипломатической хроники.)
 
 
 
Студеным днем, зимой,
 
Крестьянин шел глухой дорогой
 
В сермяге горестно убогой,
 
С пустою нищенской сумой.
 
«Стой! – кто-то вдруг его в лесу окрикнул
 
                    грозно. –
 
Стой! Иль ответишь головой!»
 
Бедняк, от страха чуть живой,
 
Узрев разбойника, пред ним взмолился слезно:
 
«Голубчик, пожалей!.. Я третий день не ел…»
 
И нищего разбойник пожалел:
 
В разбойный стан увел его с собою
 
И там вручил ему покрытый кровью нож,
 
Громадный нож, который гож
 
Не для работы – для разбою!
 
 
  
Змеиное гнездо *
 
 
По словам издающейся в Берлине кадетской газеты «Руль», меньшевик Л. Мартов – по поведу советского сообщения о том, что белогвардейские покушения отразятся на судьбе буржуазных заложников – требует от немецких рабочих «дружного и энергичного протеста с целью воздействовать на большевистское безумие».
 
 
 
Дух злобный Каина витает над Берлином.
 
Спасая головы от пролетарских пят,
 
Сюда сползлись и здесь, в пристанище змеином,
 
Лихие гадины ярятся и шипят.
 
Здесь, с «брестским Гофманом» сплетясь в клубке
 
                    едином,
 
Гучков и Милюков едят и вместе спят,
 
И, положить спеша начало козням новым,
 
Скрепляет Мартов вновь былой союз с Черновым.
 
 
* * *
 
 
Отставленных господ зачумленный слуга
 
Клянет большевиков с «безумным их угаром»,
 
С их «адским замыслом» – на злой удар врага
 
Ответить «массовым, жестоким» контрударом.
 
Предатель предпочел дыханию Москвы
 
Дыханье города, где в дни порабощенья
 
Всех, кто пред подлостью не клонит головы –
 
Кровь Розы Люксембург и Либкнехта, увы,
 
Ждет запоздалого отмщенья.
 
 
  
Искупление *
 
Рассказ царского гвардейца-инвалида о том, как питерские рабочие 9 января 1905 года к царю ходили.
 
 
Дело, братцы, давнее.
 
   Помню, как сейчас,
 
Как на службу царскую
 
   Отправляли нас.
 
 
 
«Эй, садись, ребятушки!
 
   Уж второй звонок».
 
«Ну, – отец нахмурился, –
 
   Прощевай, сынок!»
 
 
 
«Ваня!» – пуще прежнего
 
   Зарыдала мать.
 
От меня родимую
 
   Стали отнимать.
 
 
 
Сват Вавила трешницу
 
   Сунул мне в карман.
 
Стал мне очи ясные
 
   Застилать туман.
 
 
 
В третий тут ударили,
 
   Свистнул паровоз,
 
Ухнул, понатужился
 
   И повез, повез!..
 
 
 
Серый, неотесанный
 
   Деревенский пень,
 
Очутился в Питере
 
   Я на третий день.
 
 
 
Новобранцу робкому,
 
   Тяжко было мне.
 
Что велели, делал я,
 
   Делал, как во сне.
 
 
 
Под слова площадные
 
   Строгих унтеров
 
Шел, носки вытягивал,
 
   Прыгал через ров.
 
 
 
Круто грудь выпячивал,
 
   Отдавая честь,
 
Зенки выворачивал –
 
   Чтоб «начальство есть»,
 
 
 
На плечо «приемами»
 
   Вскидывал ружье,
 
Инда тело делалось
 
   Словно не мое.
 
 
 
С плацу как воротишься
 
   В душный каземат,
 
Камнем повалился бы
 
   На плетеный мат.
 
 
 
Ан морока новая,
 
   Надо привыкать –
 
Офицер словесностью
 
   Станет допекать.
 
 
 
Закружит те голову,
 
   Задурит мозги.
 
Тут тебе и внешние
 
   Всякие враги,
 
 
 
Тут тебе и внутренний
 
   Беззаконный враг:
 
У врага у этого
 
   Знамя – красный флаг.
 
 
 
Знамя ж наше – царское.
 
   Мы, вступивши в бой,
 
За него обязаны
 
   Жертвовать собой –
 
 
 
За царя с царицею
 
   И за их приплод
 
Проливать обязаны
 
   Мы и кровь и пот.
 
 
 
Слушай. Зазеваешься –
 
   Ткнет начальство в бок.
 
Всю словесность мудрую
 
   Знал я назубок.
 
 
 
И на той словесности
 
   Присягал царю.
 
Вот какой был дурень я.
 
   Верно говорю.
 
 
 
Время-то катилося.
 
   Год, и два, и три.
 
Сам уж был я унтером,
 
   Шут меня дери!
 
 
 
Стану пред командою,
 
   Этакий-то хват.
 
Тоже грел, не миловал
 
   Молодых солдат.
 
 
 
От казармы вблизости
 
   Завелась кума.
 
Глядь-поглядь, четвертая
 
   Подошла зима.
 
 
 
Служба, значит, царская
 
   Близилась к концу.
 
Стал я тут подумывать:
 
   Как вернусь к отцу?
 
 
 
Знал: придется маяться,
 
   Жить бедным-бедно.
 
А кума заладила
 
   Каждый день одно:
 
 
 
«Оставайся, миленькой,
 
   В Питере служить.
 
Поступай в полицию,
 
   Вот как будем жить!»
 
 
 
Долго я прикидывал:
 
   То ль идти домой,
 
То ли оставаться мне
 
   В Питере с кумой?
 
 
 
То ли мне крестьянствовать
 
   В нищете опять,
 
То ли на пришпекте мне
 
   С шашечкой стоять,
 
 
 
Палочкой помахивать,
 
   Рявкать во весь рот:
 
«Эй, чаво столпилися!
 
   Р-расходись, народ!»
 
 
 
Как мне быть? Тяжелая
 
   Шла во мне борьба.
 
Но решенье сделала
 
   За меня судьба.
 
 
 
Как-то в ночь январскую
 
   По тревоге – бац! –
 
Весь наш полк с оружием
 
   Вывели на плац.
 
 
 
А оттуда ротами
 
   В разные места.
 
«Бунт большой на фабриках», –
 
   Шло из уст в уста.
 
 
 
С нашей ротой – первою
 
   С правого конца –
 
Довелось у Зимнего
 
   Мне стоять дворца.
 
 
 
Ночью было так себе,
 
   Но средь бела дня…
 
Острой болью ёкало
 
   Сердце у меня.
 
 
 
На своих товарищей
 
   Не глядел… Куда!
 
Чуял, надвигается
 
   Страшная беда.
 
 
 
И беда надвинулась…
 
   Вспомнить не могу…
 
Стать врагом такому ли
 
   Думал я врагу?
 
 
 
Люди – тени бледные, –
 
   Мирною толпой
 
Труженики бедные
 
   Шли к царю с мольбой.
 
 
 
Шли, с собою малую
 
   Детвору вели…
 
Ротный вдруг скомандовал:
 
   – Смир-рно… Р-рота… пли!!
 
 
 
Сразу все смешалося:
 
   Крики и пальба…
 
Топот… Стон… Проклятия…
 
   Женская мольба…
 
 
 
Вон старик… Не я ль ему
 
   Пулей в лоб попал?
 
«Будьте все вы прокляты!» –
 
   Крикнув, он упал.
 
 
 
Вон свалилась девушка
 
   С ангельским лицом…
 
Буду помнить до смерти
 
   Площадь пред дворцом!
 
 
 
Рота наша вечером
 
   Вся была пьяна
 
От подарка царского –
 
   Водки и вина.
 
 
 
Пил и я – не с радости, –
 
   Воя, как шальной.
 
Зрела мысль упорная
 
   В голове хмельной.
 
 
 
Щеки заливалися
 
   Краскою стыда.
 
Твердое решение
 
   Принял я тогда.
 
 
 
С той поры я, милые,
 
   Стал на путь прямой:
 
Отслужив солдатчину,
 
   Я ушел домой.
 
 
 
И берег, лелеял я
 
   Мысль одну, одну:
 
Искупить январскую
 
   Страшную вину.
 
 
 
Как потом случилася
 
   С немцами война,
 
Чашу искупления
 
   Выпил я до дна. –
 
 
 
Выпил чашу горькую,
 
   Ох, не я один:
 
Вся Расея огненных
 
   Дождалась годин!
 
 
 
С глаз народных черная
 
   Спала пелена.
 
Правда-то рабочая
 
   Стала всем видна!
 
 
 
Злую волю барскую
 
   И царев указ
 
Довелось солдатикам
 
   Проклинать не раз.
 
 
 
Средь полей погибельных,
 
   В глубине траншей,
 
Мы собою мало ли
 
   Выкормили вшей?
 
 
 
Сколько люду сгублено
 
   Чертовой войной!
 
Искупленье куплено
 
   Дорогой ценой!
 
 
 
Вот и я теперича
 
   На кого похож?
 
И рукав болтается,
 
   И штанина – тож.
 
 
 
Виноватить некого.
 
   Виноват я сам.
 
Все мы провинилися,
 
   Покоряясь псам,
 
 
 
Лбами о пол стукая
 
   У крестов, икон
 
За царя за батюшку,
 
   За его закон.
 
 
 
Защищая ирода
 
   От «бунтовщиков»
 
Острою оградою
 
   Из стальных штыков.
 
 
 
Кривда нами правила,
 
   Правду прочь гнала.
 
Правда-то над кривдою
 
   Все же верх взяла!
 
 
 
Вот она, рабочая
 
   Правда, какова.
 
Ею нынче родина
 
   Только и жива.
 
 
 
Верю я, девятое
 
   Помня января:
 
Кровь свою рабочие
 
   Пролили не зря.
 
 
 
Верю, что искуплена
 
   Их святая кровь,
 
И все зло, что сгинуло,
 
   Не вернется вновь!