Измененное время (сборник)
Кроме того, Полине казалось, что тетка Ирена (та самая, неродная) как бывший доктор будет довольна, кивнет головой, если ее личные врачебные, профессиональные прогнозы насчет плохого будущего оправдаются и Полина действительно не сможет учиться в университете, и так же тетка будет утвердительно кивать головой в ответ на сообщение о разводе, потому что она предчувствовала, что ее должен бросить Гена, после того как ему будет сообщено, что у Полины не может быть здоровых детей: а он признался, что Ирена так и сказала! Ты такой, ты не сможешь ее прокормить. И он объяснил Полине открыто и честно в тот ее последний приезд, что именно в этом причина, в диагнозе тетки Ирены, это и основа его поведения, которое может выглядеть странным: бросить больную жену! Но ты же понимаешь, дети должны быть здоровыми!
На самом деле с самого начала было видно, что тетка Ирена косо смотрела на неродного племянника, который повадился и сам ездить к ней в дом и вдобавок женился и привел познакомиться какую-то сбоку припеку молоденькую, восемнадцатилетнюю якобы жену и в шутку сказал «смотрите тут за ней», так это все выглядело, потому что тетка Ирена не радовалась, когда Полина потом являлась к ней в гости, часто поторапливала ее уходить («а то я жду людей»), задавала вопросы типа: «А ты что, самая красивая на курсе?» и «Ты одна такая вышла так рано замуж?» У тетки Ирены, несмотря на ее сорокалетний с гаком возраст, вечно сидели на диване кавалеры (при живом муже), и Полина была тут неуместна, восемнадцать лет, кудри, глазки, и что здесь поделать.
Видимо, тетка Ирена во всем консультировала свою подругу Хван, как лечить Полину, доктор Хван проводила эксперимент со своей палатой, каждую подопытную пациентку лечили по-другому и смотрели, каковы результаты. На основе этих данных писалась диссертация.
Кто сказал, что передовой ищущий невропатолог не может пользоваться и тем и этим? Периодическими пункциями позвоночника и сильными лекарствами из смежной области, пусть из психиатрии, почему бы и нет!
Диагноз, однако, колебался, вроде бы даже и не подтверждался, но тетка Ирена направляла твердой рукой процесс лечения, как бы отвечая тем, кто ее выгнал из неврологической клиники за профнепригодность! Слово тети Ирены было последним и для далеких бедных родственников, то есть для молодого пришей кобыле хвост мужа и его обеспокоенной матери. Тетка Ирена состояла в курсе подлинных семейных проблем Гены, который женился, не имея ни кола ни двора, ни высшего образования (мать Гены явно жаловалась ей), и это была ее инициатива, тети Ирены как специалиста (хоть и уволенного), — так провести лечение этими тяжелыми психотропными препаратами, чтобы задавить болезнь в ее начальной стадии и чтобы в результате подтвердить свою правоту и свой диагноз. Инвалидность прилагалась. Честь уволенного врача была основой всего!
Так что в результате лечения из клиники, изо всех этих бессонниц, из больничных простыней вышло на улицу в сопровождении мамы толстое и почти уже бесполезное существо, которое не могло смотреть на свет и не выносило резких звуков, не в силах было читать учебники, не говоря уже о том, что надо было сдать восемнадцать предметов! И эти постоянные слезы.
Но угроза остаться на второй год толкала действовать, и через полтора месяца Полина сдала все зачеты и экзамены, то есть наладилась ловить преподавателей с бумажкой из учебной части, чтобы сдать им задолженность, все превозмогла, научилась смотреть на свет и читать, что было делать! И даже написала курсовую работу, то есть все сдала, все восемнадцать предметов. К концу было совсем легко, педагоги ленились спрашивать по полной программе, когда принимали зачеты у себя на дому. Да и история бедной больной девочки всем была известна. Воспаление мозга! Это не шутки.
И вот Полина перешла на третий курс вместе с Аней, похудела, поехала на практику, причем как раз туда, где жил бывший муж, и ни разу не позвонила ему и не искала его! Вот это был настоящий перелом. Победа над собой.
А любимая подружка Аня на лето уехала с мамой на станцию Отдых, там отдохнула, и к осени девочки встретились на факультете с новостями: у Ани теперь была отдельная квартира, страшного дядьку отселили, хотя он упорно хотел остаться в своей берлоге, но их было двое с женой, и им отдельная жилплощадь по тогдашним законам не полагалась, тем более двухкомнатная. Так что семья Анечки радостно начала новую жизнь в четырнадцати метрах, а у Полины появился назойливый, как рыбка-прилипала, преданный, ревнивый друг, которого она вскоре должна была бросить, презреть и растоптать, чтобы полностью вылечиться и стать человеком. За Аней тоже бегали сразу двое, и она старалась, чтобы они друг друга не встречали.
Вот Полина и Аня, маленькие женщины, болтали и болтали, советовались и совместно размышляли над судьбами мира, решали, как быть и что говорить (смешное «А он что? А ты что?»), у них непрерывно шел разговор, где бы они ни сидели, — в библиотеке шепотом, в столовой громко, а то подсчитывали денежки и важно и трусливо входили в кафе в проезде Художественного театра, заказывали всегда одно и то же, блинчики с мясом, томатный сок и кофе! Как взрослые дамы! Как за границей! И все рассказывали друг другу.
Те события закончились, времена прошли, поехала нормальная жизнь, ужас больницы, смерти, ужас пьяных соседей миновал, память о том, кто кого бросил, тоже притаилась, ничто не вечно, и вылупились из скорлупы бедствий два пушистых существа, как-то миновали гибель и обрадовались тому, чему не привык радоваться нормальный человек: есть глаза, руки, ноги, есть свой угол, где никто не тронет, отсутствие несчастья и есть счастье.
Запомнить это.
Изменённое время
Странная, какая-то дикая история произошла со мной.
Начиная с того, что это были похороны. Мы, большая группа когдатошних однокурсников, хоронили нашего вундеркинда, мальчика, который пришел рано и ушел раньше всех, загадка.
Он теперь лежал в гробу молодым, худеньким как подросток, только что усы и бородка отличали его от привычного облика, усы и бородка, называемые «мефистофельскими».
Он при жизни всегда имел манеру хихикать, он как бы тайно, жалея и снисходя, но все-таки саркастически относился к нам, взрослому и идиотскому племени устаревших, застрявших во времени людей, он знал что-то (или нам это казалось с перепугу), чего уже нам было не узнать, он пришел к нам с большим опережением в возрасте, хоть это и парадоксально звучит, это ведь мы раньше родились. Но он, юнец, знал больше. Вроде бы и знал свою судьбу. Хихикал и торопился.
Точнее сказать: ему была дана фора! (Еще и вопрос, кем она была дана, но об этом тихо.)
Не то чтобы он был гостем из будущего — как известно, великие умы не есть порождение прогресса, они всегда возникали помимо времен.
Но все время это слово возникает в связи с ним: время.
Как он рос — да явно там, у себя в школе, среди сверстников и дворовых детей, особенно среди детей из своей среды (т. е. из дружественных и параллельных семей), он был некстати.
Он уже кончил школу, а они паслись в каком-то глубоком детстве жизни. Во втором, что ли, классе, страшно сказать.
О чем ему было с ними говорить, в какие игры играть — но и с нами, откровенно сказать, ему было тоже скучно.
Он заблудился в годах, короче говоря.
Его работы были настолько странными и непривычными для всех, что народ слегка чумел и не знал, с какой стороны к ним подойти, с какими, в частности, мерками (мерилами, говоря пышно, сообразно событию). К реальности все это не относилось никак!
Он открыл нечто не поддающееся использованию или даже вредное для человечества, во всяком случае сейчас, то есть ныне (пышно выражаясь). Ныне были все еще приняты иные мерила.
Он сам относился к этому хихикая.
Какие-то пересечения времен он соотнес между собой.
Он носил с собой свои выкладки, лично являлся с ними на заседания кафедры.