Белый сайгак
— Ризван.
— Странное имя, впервые слышу.
— Да и мне не нравится.
— А что тебе нравится? — спрашивает Бийке, лукаво взглянув на него и легко, свободно переключая скорость. — Мы на «газике» учились ездить, и мотор я знаю хорошо.
— Ты мне нравишься.
— Так сразу?
— Да.
— Так не бывает, это только в книгах…
— Я тоже раньше так думал.
— А теперь?
— Убедился, что писатели умные, знающие люди. А ты красивая, не такая, как все…
— Самая обыкновенная. Что, не насмотрелся?
— Я готов всю жизнь любоваться.
— А я не хочу, чтобы мной только любовались. Я ведь еще и человек…
— Я без тебя не смогу жить!
— Так я и поверила.
— Я говорю то, что думаю.
— Что еще ты думаешь?
— Думаю, что мы не в ту сторону едем.
— Мне надо домой, в Терекли-Мектеб.
— Тогда поворачивай направо, — подсказал Ризван, готовый хоть всю ночь скитаться так по степи. Была, правда, опасность, что кончится горючее, а в степи это не только неприятность, но и опасность. Но пока машина заправлена, есть еще и в запасе двадцать литров. Они действительно заблудились, заехали не в ту сторону. За руль пересел горец, а Бийке принялась его упрекать:
— Это ты хотел, чтобы мы заблудились. Ты. нарочно запутал меня.
— Клянусь…
— Так я и поверила.
Ризван увидел, что девушка не на шутку испугалась ночной степи, и стал ее утешать:
— Ничего. Не бойся. Все будет хорошо. Ты со мной и можешь быть спокойна.
Уже в полной темноте они наткнулись на неизвестное стойбище чабанов и попросились на ночлег. В домике, куда они постучались, оказалась почему-то одна только женщина. Она обрадовалась случайным гостям, накормила их, напоила молоком и после ужина постелила им постель на тахте в отдельной комнате.
— Клянусь, это наша судьба! — радовался Ризван. — Разве такое могло случиться так просто?
— Тебе смешно?
— Нет, но как-то странно, будто я это не я, а совсем другой человек.
— Боюсь, завтра ты совсем не узнаешь себя. А потом и родные не признают… — После этих слов Бийке постелила себе отдельно на полу. — А что обо мне родные скажут, ты об этом не думаешь?
— Я ни о чем но думаю… — искренне сказал горец. — Я думаю только о тебе.
— «О тебе, о тебе», — передразнила Бийке и показала ему язык.
— Ты чудо, Бийке, ты радость…
— Радость, да не твоя!
— Моя, моя! И ничья больше!
— Да тише ты, что подумает хозяйка?
— Она уже подумала…
— Что?
— Что мы муж и жена. Бийке и Ризван. Ризван и Бийке! Звучит, звучит.
— Совсем не звучит. Даже вот столечко не звучит. — Бийке показала кончик мизинца, потушила свет. Но от лампочки, что горела за окном, в комнате все равно было светло. — Отвернись, я разденусь.
— Не отвернусь, не отвернусь!
— Ненормальный какой-то…
— Да, да, я ненормальный Ризван. Совсем ненормальный Ризван. — Горец не мог унять свою радость, сам не узнавал себя. — Ничего у меня нет, у меня только ты есть.
— Отвернись.
— Зачем? Я всю тебя уже видел, я все видел, я знаю, где у тебя какая родинка…
— Поздравляю. Если ты видел меня один раз, так думаешь, я буду демонстрировать себя каждый день? Во-первых, нечестно подглядывать. Кроме того, я очень устала и хочу спать.
— Я тоже. Что я говорю? Я не устал, ни чуточки не устал, и спать мне не хочется. И тебе я не дам спать!
— Тогда я пойду к хозяйке.
— Нет, нет, спи здесь!
— А что бы ты делал, если бы не встретил меня? — Бийке быстро разделась и юркнула под простыню.
— Искал бы тебя.
— Но ты же не знал бы, кого искать.
— Все равно искал бы тебя.
— Смешно.
Неправда, неправда, что Бийке оставалась равнодушной и безразличной к юноше. Она только удивлялась самой себе, как это она так легко согласилась остаться ночью наедине с незнакомым до этого дня парнем. И не чувствовала никакого страха. Молодые люди уже не мыслили с этой ночи своей судьбы друг без друга.
— Вовсе не смешно. Я не хочу спать. Разреши, я сяду рядом с тобой…
— Не разрешу…
— Но я буду только смотреть на тебя.
— Не хочу, не хочу!
— Хорошо. Я отсюда буду смотреть. — И он, не раздеваясь, уселся на тахту.
Неизвестно, сомкнул ли кто-нибудь из них глаз в эту ночь. Едва ли. Горец то смущенно молчал, то возбужденно говорил. Говорила и Бийке. Как вы уже догадались, любезные мои, это была дочь почтенного Уразбая и его жены-кумычки. В ту ночь молодые люди много узнали друг о друге. Они говорили без конца, говорили, перебивая друг друга, чтобы заглушить те чувства и желания, которые все сильнее овладевали ими и звали их. С Бийке так еще никто никогда не разговаривал.
Да, в этот день и в эту ночь сын чабана из далекого горного аула, молодой зоотехник Ризван был пленен и покорен ногайской девушкой Бийке. Они захотели встретиться еще раз, потом еще, и вот они лежат на широкой тахте, в белой постели, в полусвете зеленого ночника в крепких объятиях друг у друга. Загорелые их тела сильны и гибки. На гладкой мускулистой спине парня выступили капельки пота, словно роса в предутренний час на бархатистом листке травы. Девичья рука скользит вверх по спине, стирая росу, затем растопыренные пальцы, как гребешок, входят в плотные курчавые волосы юноши, давят на затылок, прижимают голову к себе, и вот уже рука слабнет, соскальзывает с затылка, бессильно застывает на простыне.
— Ты плачешь, Бийке?
— Нет, что ты…
— А глаза мокрые.
— Это я от радости, от счастья. Я люблю тебя.
— Не говори этих слов, я знаю.
— Я не могу не говорить. Что чувствую, то и говорю.
— Я хочу пить.
— А я не хочу, чтобы ты вставал. Ты уйдешь. Встретишь другую у заброшенного артезиана.
— Другой такой нет, и не хочу.
— То-то же. Ты мой, и никому я тебя не отдам. И никуда я тебя не отпущу, ты останешься здесь, в степи…
— Завтра снимаются отсюда отары овец. Мне надо ехать в горы.
— Нет! — звонко крикнула Бийке. — Нет, никогда! Я не отпущу тебя в горы!
— Почему?
— Я говорю серьезно, — нахмурилась Бийке. — В старину одна черноокая горянка по имени Бахтина своей красотой пленила нашего полководца Ногая, увела в горы, и больше не видели его в степи. С тех пор горы прокляты ногайцами…
— Ты хочешь мне отомстить за своего предка?
— Да. Я, дочь стеней, говорю: тебе нет возврата в горы, ты не вернешься туда, как Ногай не вернулся в степь.
— Когда ты хмуришься, нравишься мне еще больше.
— Ты не хочешь понять меня. Я с тобой говорю очень серьезно, — отстранилась она от Ризвана.
— Но, милая, это невозможно.
— Тогда все! Что же ты, клялся мне, а теперь?! — Она вскакивает с постели, вырывается из его объятий. — Что глядишь? Ненасытные твои глаза…
Со дня их первой встречи она стала еще лучше, так расцвела, что порой даже страшно становилось ему: а вдруг ее умыкнут или изменит она ему?
— Не насмотрелся еще! Ну и смотри. Вот я. Если уедешь, если бросишь меня, знай, долго не дадут мне по тебе тосковать.
Ризван удивился, что Бийке словно прочитала его мысли. Но он-то не мог прочитать ее остальных мыслей, он не знал, что она невеста и скоро должна выйти замуж за сына Эсманбета и недавно был дома разговор. Бийке почему-то не воспротивилась родным, и как-то само собой получилось, что она покорно смолчала. Она и сама не сознавала всей серьезности положения.
— Ты говорила отцу с матерью, что любишь меня и выйдешь за меня замуж? — спросил вдруг Ризван.
— Ничего я никому не говорила.
— Я же тебя просил.
— Если ты пообещаешь мне навсегда остаться в степи, тогда я им скажу. Для меня это вопрос принципа. — Бийке как будто надулась и принялась причесывать волосы.
— Но я же вернусь в сентябре. К концу сентября.
— Боюсь, что тогда будет поздно.
— Что ты говоришь, Бийке, какие у тебя мысли? Я не понимаю сегодня тебя. Прошу, не скрывай от меня ничего…
— Я ничего не скрываю… — солгала Бийке, глядя на бабочку, бьющуюся о зеленую лампочку ночника. — Ты женишься на мне?