Белый сайгак

— Но все же, как думаешь, приедет Сурхай к субботе? — спрашивает Эсманбет у Идриса.
— Непременно приедет, обещал. И мы тоже останемся на свадьбу, если, конечно, не будем в тягость.
Насчет тягости для приличия добавил Идрис.
— Какой разговор, друг Идрис! Если вы уедете, не останетесь на свадьбу, обидите меня. Гости начнут прибывать со всех сторон. Друзей у меня много, а сын один. Мой Батый. Приглашения я уже разослал.
— Соседа не забыл?
— Мухарбия? Как можно! На радостях люди не должны вспоминать дурное. По обычаю, даже мирятся в таких случаях.
— Я слышал, крепко его разделали.
— Да, почти месяц пролежал в постели.
— На суде я был…
— Троих, что ли, арестовали?
— Арестовали, арестовали, но дело еще не закончилось.
— Так, значит, не грозит им тюрьма? Долго тянется. Как думаешь, Идрис, их посадят?
— Говорят, условно дадут. Одни из них — сын влиятельного человека… Разве отец допустит, чтобы сынка посадили в тюрьму? Припишут обыкновенное хулиганство.
— Не надо было им затевать драку.
— Мухарбий цепкий, как схватит, так и не выпустит. И ты, Эсманбет, говорят, страдал от него, а?
— Пустое говорят.
— Как же! Из-за него тебе вкатили строгача.
— Допустим, не только из-за него… А хорошо иметь везде друзей и защитников. У меня вот брат — секретарь райкома. Ты его знаешь.
— Анварбека? Как же не знать! Вместе охотились на Аграханском заливе, даже в одной лодке. Уток тогда мы с ним настреляли — страсть! Заплываем за камыши, а их — туча. Он хороший охотник. Постой, постой, но брат, наверно, тогда сидел на бюро, как же он допустил, чтобы тебе дали выговор?
— Он сам же и предложил…
— Да… Анварбек тоже придет на свадьбу?
— Придет. А с ним, сам знаешь, придут и все остальные, много начальства соберется на свадьбе. На войне, Идрис, меня ранило осколком. Сыну тогда было меньше года. Когда я истекал кровью, думал, что, видно, не дожить, не гулять мне на свадьбе сына. И вот дожил… Большое это счастье, Идрис!
— Я еще пока не отец, не знаю. Но, наверно, хорошо иметь взрослого сына-красавца.
— Ну как бы тебе сказать, Идрис? Словно молодость возвращается.
— Невесту небось выбрали самую красивую? — Идрис попыхивал сигаретой, а друзья его после обеда пили крепкий ароматный чай.
— Вы ее увидите. Таких красивых девушек во время нашей молодости, пожалуй, и не было.
— Твоя правда, хозяин, — ковыряя спичкой в передних редких зубах, заметил гость постарше. — Нынче девушки пошли — загляденье. Я живу в столице, напротив университета, по утрам и вечерам столько вижу их, разных и красивых…
— Видать, глаз не отрываешь?
— Не отрывал бы, старуха моя ругается. Ха-ха-ха!
— Особенно когда они в этих коротеньких платьицах. Ведь не только колени видно…
— Вот расписывает. Хи-хи-хи! Знать, не прочь поухаживать.
— Вот тебе и Абдулла. Ха-ха-ха!
— Ничего, доживете до моего возраста, посмотрим, будете ли смеяться. Эй ты, Идрис, что же ты не показываешь нашему хозяину подарок Сурхая?
— Совсем забыл, прости, Эсманбет, совсем запамятовал. Здесь нас так хорошо приняли, что просто вылетело из головы. То-то я все думаю, что-то такое забыл… — Идрис кинулся вниз и принес блестящий кожаный чехол с ручкой.
— Ну-ка, ну-ка, что мой друг дарит мне? — Эсманбет достал из чехла ружье.
— Автомат. Их на базу поступило всего четыре штуки. Три мы взяли себе, а одно тебе прихватили. Сурхай заплатил.
— Спасибо ему. Еще в масле, новенькое! А патронов к нему достаточно захватили?
— Хватит.
— Ну что же, Сансизбай, готовь машину. Сейчас мы поедем в степь, проверим ружье.
— Вот это дело!
— Может, попадет что-нибудь: птица, заяц или сайгак.
— Об этом чтобы разговора не было! — нахмурился Эсманбет. — Поняли?
— Хорошо. Не будем их трогать. Но на птицу-то мы можем поохотиться? Куда махнем?
— В Кизлярский залив.
— Ну что вы… — возразил Эсманбет. — Зачем так далеко? Надо к вечеру вернуться сюда. К тому же, пока почищу ружье, пройдет время. Я знаю его, неплохая игрушка, но возни с ним много.
— Ты прав. Мы свои уже пристреляли. Бьет хорошо. На кабана ходили.
— Ну и как?
— Три пули — один кабан.
— Здорово!
— Так куда же поедем? — спросил Сансизбай.
— К озерам в солончаки, — решил за всех Эсманбет.
— А там что?
— Посмотрим. Эй, жена, приготовь-ка нам в дорогу ни мало ни много и что не жалко. Горячего не забудь. Сансизбай, возьми положи все в машину. И ружье мое старое… — Обернувшись к гостям, Эсманбет добавил: — Свое вернее…
— Куда же ты, муж мой? Сын ведь может приехать!
— Он приедет завтра, а мы к вечеру вернемся.
Сели в машину и поехали. Эсманбета хотели посадить в кабину, но он уступил место Абдулле.
— Хоть на один день, а он старте меня. А я люблю обозревать степь из кузова. Тем более что там есть мягкие сиденья. Хорошая машина, трогай, Сансизбай.
День был жаркий, улицы пустовали. Люди спасались от жары в домах, в тенистых двориках и садах. По дороге Идрис заговорил о тех пятидесяти сайгаках, о которых в прошлый раз был у Эсманбета уговор с Сурхаем.
— Об этом не может быть и речи, — сухо ответил Эсманбет. — Обстоятельства изменились. Я послал Сурхаю письмо и все объяснил…
А уговор состоял в том, что Эсманбет должен был поставить управляющему ресторанов и столовых пятьдесят туш сайгаков без шкур. За это Эсманбет получал две тысячи рублей, да еще шкуры стоили денег. А мясо Сурхай реализовал бы через свои рестораны и столовые. Мясо это получалось неучтенным, и вся прибыль от него шла Сурхаю и тем, кто вместе с ним проворачивал эту операцию. Он и раньше так делал не один раз… Сайгачье мясо и на самом деле вкусное, ароматное, мягкое, как у ягненка. Те, кому подают на шампуре горячий сочный шашлык с луком и помидорами, или шашлык по-карски, или, скажем, тава-кебаб на сковороде, и не догадываются, чье мясо они едят. Но премного они благодарны директору ресторана и повару за нежные шашлыки. Говорят, даже и повара иногда не догадываются, какое мясо идет на шашлык, и принимают сайгака за баранину.
Машина тем временем миновала поселок и мчалась теперь по голой степи.
  
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
 
Мухарбий сидел на веранде, открытой на улицу. Невдалеке в сторонке блестит и ошеломляет новой цинковой крышей белый дом Эсманбета. Видны были бы и окна и балконы этого дома с развешанными на них для проветривания коврами, подушками и одеялами, но между домами Эсманбета и Мухарбия растут деревья: тутовник, акации, тополя. Они-то и мешают видеть соседу соседа. Да и нет Мухарбию никакого дела до соседского дома. Он занят своим делом, он мастерит маленькому Ногайчику игрушку, а мальчик лежит на овечьей шкуре и, подперев голову ручонками, смотрит, что делает ему папа. Мастерит же Мухарбий пехлевана-акробата, который, будучи подвешен на ниточку между двумя палочками, скоро начнет выплясывать. Ниточка будет пропущена через руки деревянного плоского человечка, а палочки посередине скреплены меньшей палочкой-перекладиной. Нажмешь на нижние концы палочек, нитка вверху натянется, человечек вздрогнет и подпрыгнет.
— Уж очень ты долго, папа.
— Сейчас закончу. А ты сходи и принеси краски, что я тебе вчера купил.
— Ты его покрасишь?
— Конечно. Чтобы он был похож на настоящего пехлевана. Ведь у пехлевана должна быть нарядная одежда.
Малыш побежал за красками. В это время к дому соседа подкатила черная «Волга» с шашечками. Самого дома не было видно Мухарбию, но улица перед домом вся на виду и слышно каждое слово.
«Волга» остановилась у ворот Эсманбета. Тотчас раздался крик старшей дочери:
— Мама, мама! Брат приехал, Батый приехал!
Из машины вышел высокий молодой человек в белой рубашке с галстуком. Светло-серый пиджак он держал на левой руке. Первыми добежали до него сестры, а там уж и мать с распростертыми объятиями, оттеснила сестер, обняла, всхлипнула на плече. Едва-едва доходила мать до плеча рослому красавцу.