Кит на заклание

И вдруг, с такой внезапностью, что у меня замерло сердце, стадо всплыло прямо подо мной. Там, где только что погружалось мое весло, появился и выдохнул детеныш гринды, и от его движения ялик закачался на воде. Я должен был бы страшно испугаться — но этого не произошло. Наоборот, я сразу успокоился. И принялся тихонько уговаривать китов, внушая им, что они должны уйти в море. Плыли они очень медленно — по-видимому, они все еще были без сил — и оставались на поверхности или ненадолго погружались в воду, так что следовать за ними не составляло труда. Всплывая, киты окружали меня со всех сторон. Любому из них ничего не стоило опрокинуть мой ялик, но они к нему даже не прикасались. Меня охватила пронзительная жалость и одновременно — неописуемое отчаяние. Как мне спасти гринд от завтрашней пытки?
Этакой странной флотилией — ялик с гребцом, окруженный стадом китов,— мы медленно кружили по гавани, но приближаться к выходу в море гринды не желали: то ли чувствовали присутствие косаток неподалеку, то ли еще не забыли, как днем всякая попытка выйти из гавани натыкалась на стену пуль.
Наконец я решился на крайние меры. Когда мы в очередной раз очутились недалеко от выхода, я принялся громко орать на китов и бить веслами по воде. Гринды мгновенно и надолго ушли в глубину, потом всплыли где-то в дальнем конце гавани и больше ко мне не приближались. Я сделал глупость — причем типично человеческую глупость — и уже не заслуживал доверия.
Когда забрезжил рассвет, киты все еще были в гавани. За долгие вечерние часы, проведенные в пивных и барах Сен-Пьера, изобретательные любители развлечений тщательно продумали утреннюю операцию.
На заре, лишь только начался отлив, с полдюжины катеров выстроились в ряд поперек входа в гавань и принялись постепенно загонять стадо на мелководье в дальнем конце бухты. Но киты, нырнув, прорывались за линию надвигавшихся лодок; тогда, как и накануне, их встречал ружейный огонь с пирса. Похоже было, что попытки прорыва возглавляла одна из самых крупных гринд — все стадо послушно следовало за ней. Вся эта операция без конца повторялась, и казалось, что травля зашла в тупик. Но вот, когда грянул очередной залп с пирса, три маленькие гринды оказались отрезанными от стада. Они явно испугались и потеряли голову. Развив максимальную скорость, подгоняемые моторкой, они понеслись по поверхности прямо к мелководью, где отлив уже обнажил дно. Прошла минута, другая — и китята безнадежно застряли на камнях.
Мужчины и подростки, вооруженные топорами и тесаками, с нечеловеческим воем бросились с берега в воду, доходившую им до колен. В волнах заклубились потоки крови. Вожак стада, повинуясь импульсу, разгадать который мне не дано, ринулся к трем плененным, изрезанным детенышам. Толпа завопила, кто-то побежал, в воде началась свалка. Но вот и вожак тоже застрял на камнях. Через минуту на мели оказалось все стадо.
Лишь один китенок остался плавать взад и вперед у самой границы рокового мелководья. Поначалу на него не обратили внимания: лодки устремились к стаду, люди с них попрыгали в воду, толкая друг друга, торопясь отхватить свою долю кровавого наслаждения. Взлетел фонтан китовой крови — и алым дождем пролился на головы сенпьерцев. Я видел, как несколько мужчин подняли к небу окровавленные лица, утерлись, расхохотались и что-то закричали, охваченные азартом бойни.
Наконец кто-то заметил отставшего детеныша. Залитые кровью руки жадно и требовательно указывали на него, и тогда кто-то вскочил в катер. Взревел мотор. Катер описал небольшой круг, набирая скорость, и ринулся прямо на китенка. Нырнуть он не мог — было слишком мелко. Катер буквально взлетел по его спине. Кит панически изогнулся, яростно забил хвостом — и застрял на мели.
Последний кит давно уже умер от ран, а ножи и топоры на политом кровью берегу еще долго рубили и кромсали остывающие туши. Несколько сот человек, стоя на пристани, с наслаждением любовались зрелищем. Для жителей Сен-Пьера это был настоящий праздник. Народ не расходился до темноты — люди стояли, не сводя глаз с окровавленных трупов. Мне запомнился маленький мальчик, лет восьми, не больше, который уселся верхом на мертвого китенка и без конца вонзал в него перочинный нож. Отец мальчика стоял рядом и одобрительно жестикулировал.
Далеко не все восторженные зрители были жителями Сен-Пьера. Немало канадских и американских туристов тоже любовались зрелищем и потом поспешили сфотографироваться возле трупов убитых чудовищ. Будет что показать родным и знакомым!
Да, спектакль был грандиозный... Финал его, правда, выглядел довольно скромно. Десятки тонн разлагающейся плоти нельзя было оставить в гавани. Поэтому на следующий день к берегу, на котором лежали трупы двадцати трех гринд, подъехало несколько мощных грузовиков. При помощи передвижного крана туши погрузили в кузова, а те, что не поместились, привязали сзади цепями. Затем трупы китов доставили на другой конец острова и один за другим сбросили с отвесного утеса. Так гринды вернулись в бескрайние просторы океана.
 
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сколько я себя помню, киты всегда интриговали меня. Когда я был маленьким, дед пел мне песенку, которая начиналась так:
Глубоко на дне морском
Жил-был кит с большим хвостом...
Дальше в ней говорилось о том, что кит этот оставался полновластным хозяином моря до тех пор, пока однажды не обнаружил в своих владениях чужака — большую серебристую рыбину, которая ни за что не желала подчиниться киту. Наконец кит разгневался и хлестнул упрямицу хвостом. Он совершил роковую ошибку: серебристая незнакомка оказалась торпедой.
Мораль песенки — а в ту эпоху все детские песенки имели мораль — заключалась, вероятно, в том, что задире всегда достается по заслугам. Но я понимал эту историю совсем иначе. Меня она неизменно огорчала: мои симпатии были на стороне кита, которого, как мне казалось, подло обманули.
Я становился старше, и мир животных и растений все больше занимал меня; олицетворением неразгаданных тайн этого мира были для меня киты. Я жадно прочитывал все, что писали о китах, но книги убеждали меня только в одном: человеческая алчность обрекла китов на исчезновение, и тайны свои они унесут с собой в небытие.
До того, как мы поселились в Бюржо, я ни разу не видел больших китов своими глазами. Зная, как энергично китов истребляют, я и не рассчитывал их когда-нибудь увидеть. Однако переехав в Бюржо, я почти тотчас же услышал о небольшом стаде финвалов, зимовавших в этом районе. Мысль о том, что с наступлением зимы они, возможно, появятся вновь, чрезвычайно волновала меня и отчасти повлияла на мое решение обосноваться в поселке Мессерс-Ков.
Едва познакомившись с дядей Артом, я заговорил с ним о китах, и он заверил меня, что к зиме они вернутся. И все же меня мучили сомнения, разрешившиеся лишь накануне рождества 1962 года.
Был холодный, сумрачный день, солнце смутно светилось в затянутом дымкой небе. Мы с Клэр сидели на кухне и читали, и вдруг в дверях неслышно появился Оуни Стикленд; он пришел сообщить нам, что возле самого мыса Мессерс-Хэд появились киты.
Схватив бинокли, мы вслед за Оуни поспешили на припорошенный снегом мыс. Всего в какой-нибудь четверти мили от берега в неподвижном воздухе повисли высокие струи пара. Самих морских гигантов почти не было видно — лишь гладкие черные спины двигались в черной, как смоль, воде. Но для меня и этого было достаточно. Я испытывал чрезвычайное волнение. Вот она, великая тайна — прямо у меня перед глазами, на пороге моего дома.
Семья финвалов, состоявшая из четырех китов, оставалась в районе Бюржо до весны, и лишь в самые ненастные дни их не было видно из наших окон, выходивших на море. Дядя Арт так радовался их возвращению, что я мог бы поклясться: он ставит сети на сельдь не ради улова, а просто чтобы оправдать выходы в море на свидания со своими друзьями-великанами. Возвращаясь на берег, он часами с наслаждением рассказывал мне обо всем, что узнал о китах за свою долгую жизнь. И постепенно, мало-помалу, я стал проникать в тайны китового племени.