4891

Ну и что, что Обетованка, — думалось мне. — Так ведь только лучше, это многое объясняет…
Мы выросли с Ритой в одном песочнике, об этом я уже говорил. Порой мне казалось, я знаю свою подружку, как облупленную. Это было, разумеется, не так. Иногда я ее не понимал. В Рите всегда крылась какая-то загадка, и я был бессилен ее разгадать. Быть может, то была печаль ее карих глаз? Я не знал ответа, но не сомневался, именно эта ее черта по-особенному очаровывает меня. Завораживает. Пьянит. Наверное, то был отголосок Древней Тайны, передавшейся ей в генах от пращуров, частичка крови, что текла в жилах самого пророка Моше. Вот и ее папу звали так же…
Короче, зря Полковник выводил Михаила Электроновича на чистую воду. Ничего у него не вышло. Превратившись в обетованку, Рита стала еще желанней для меня. А, заинтересовавшись историей ее предков, я узнал для себя много нового. В частности, что им частенько перепадало от других жильцов еще со времен самовлюбленного и деспотичного управдома Ухогорлоносора, отобравшего у обетованцев их Обетованную квартиру прежде, чем они успели ее толком обжить. Правда, Ухогорлоносор недолго радовался, чуть позже деспота схватили и швырнули в Балласт, где ему, к слову, было самое место. Это событие лишь утвердило нерушимую веру обетованцев в особые планы Архитектора в отношении них. Жильцы соседних квартир были под таким впечатлением от веры обетованцев, что сами скоро приобщились к ней, переняв у них Начертание — самую важную книгу из всех, что когда-либо издавались в Доме.
Начертание уважали все, кроме фашиствующих античных лапшистов. Преисполнившись самой черной завистью из-за того, что именно обетованцы считаются избранниками Архитектора, лапшисты напали на них. Снова выселили из квартиры и разогнали по всему Дому. Так началось великое и, в равной степени драматическое рассеивание обетованцев по отсекам. Часть из них забрела в Западное крыло. Кое-кто даже утвердился в Пентхаусе. Одни обетованцы попали в Подвал. Другие — в мрачные отсеки нигролов, где их, понятное дело, тотчас сожрали. Третьи — в Красноблок, причем, до того, как чрезвычайники выкрасили его суриком, разбавленным кровью, но это уже — отдельная история…
 *** 
За что я еще люблю свою работу? За то, что не сижу взаперти, чем уже, кажется, хвастал. Я — всегда в пути, лично столько тапок стоптал, что давно потерял им счет.
Дорога — это новые знакомства. Навру, если скажу, будто они все, без исключения, из приятных. Одни насиловики из коридорно-постовой службы чего стоят. Так и тянет назвать их подколодными вместо коридорных. И, тем не менее, жизнь убедила меня: большинство жильцов — хорошие. А если и поступают плохо — то не от хорошей жизни, а из-за стесненных обстоятельств и не осознавая: от каждого плохого поступка жизнь, в целом, становится только хуже, даже если вы в данном конкретном случае и поимели какие-то дивиденды.
В общем, не даром говорят: самое главное сокровище Дома — его жильцы. Вне зависимости от цвета кожи и исповедуемой ими религии. Взять хотя бы Муллу. Он — мой главный деловой партнер с этажа арафатников. Честный, порядочный человек. И ума — не занимать. Навидался всякого — на десятерых хватит. Что еще важнее: пришел в итоге к правильным выводам. А то ведь, многим, как говорится, хоть кол на голове теши…
 Если у мюрида нет муршида, его муршидом 
 рано или поздно станет шайтан… 
 Хасан ибн Саббах 
 IV. Мюриды Хасана ибн Саббаки 
Мы сблизились, поскольку Мулла в совершенстве знал наречие СОБРов. Очень удобно изъясняться не одними жестами, когда ведешь дела. Три четверти бед, обрушивающихся на Дом и его обитателей с удручающим постоянством, происходят не по злому умыслу, а из-за банального недопонимания между жильцами.
Короче, мы с Муллой быстро нашли общий язык. Наше сотрудничество оказалось взаимовыгодным. Запасы отменных арафаток всех цветов радуги в подсобках Муллы оказались поистине бездонными. Ассортимент был столь широк, что я нарадоваться не мог, теряясь в догадках, откуда же взялось такое сказочное изобилие. Кроме того, Мулла досконально разбирался в амуниции, хранившейся на складах нашими военруками и заранее знал, что заказать, чтобы не залежалось. Торговля шла бойко, конкуренты исходили черной завистью. Наше маленькое предприятие работало четко, как собранные швейцарами знаменитые механические часы.
Позже, когда мы сдружились, и он разоткровенничался, выяснилось: все его поразительные навыки, пришедшиеся нам весьма кстати — родом из Красноблока. Как и арафатки. Их, оказывается, произвели по заказу наших агрессивных военруков. Отсюда — и восхитительное качество…
— Конечно, когда какая-нибудь ваша мастерская КРАСНАЯ ТЕКСТИЛЬЩИЦА имени Фридриха Эндшпиля шлепала ширпотреб вроде носков для внутреннего потребления, они расползались после первой же стирки. Но, когда агрессивные военруки размещали там же оборонный заказ, с качеством все обстояло как надо…
— Кому надо?! — слегка ошалев, спросил я.
— Мученикам пролетарского Джихада, — тихо пояснил Мулла. — Их еще звали мюридами. Должны же они были что-то носить? Какой мюрид — без арафатки, а? Что им, было, голышом бессмертные подвиги совершать? Так они же не бесстыдные феминистки из поп-группы Pussy Riot, чтобы сверкать ягодицами на публике…
— Наши агрессивные военруки обмундировывали мучеников Джихада?! — не поверил я.
— Пролетарского Джихада, — поправил меня Мулла. — Поверь, я знаю, о чем говорю. Ведь я и сам — военрук второго ранга, специальную подготовку у вас прошел, — чуть покраснев от смущения, добавил Мулла. Едва не выпустив из рук пиалу с зеленым чаем, я расплескал половину ее содержимого себе на колени.
— Вижу, ты удивлен, мой друг? — усмехнулся Мулла, протягивая мне хлопчатобумажную салфетку. — Скажи, ты знаешь, что кроется за словом мюрид?
— Не совсем, — я решил уклониться от прямого ответа, хотя кое-какие мысли у меня имелись. Но, как говорят — Восток — дело тонкое. Неприсоединившихся этажей это касается в первую очередь. Они лежат в самой восточной части Дома. И переборки здесь порой такие тонкие, что только громко чихни.
— Быть может, тебе, Гена-ага, больше знакомо понятие хашишин? Так мюридов прозвали кафиры из Западного крыла, нагрянувшие к нам на этаж по пожарным лестницам, чтобы защитить какой-то воображаемый гроб, замурованный в одну из стен Обетованной квартиры. Наши жильцы сразу поняли, разговоры про Спасателя — лишь предлог, чтобы оправдать бесчинства и грабежи. Даже с виду кафиры были — натуральные скины, кресты, велосипедные цепи, кастеты…
— Скины хотели обидеть обетованцев?! — всполошился я, тотчас подумав о Рите. С тех пор, как Полковник открыл мне глаза на ее национальность, я стал весьма болезненно воспринимать любые попытки наехать на этих многострадальных жильцов.
— От скинов досталось и обетованцам, и арафатникам, — заверил меня Мулла. — В ту пору они мирно уживались под одной крышей, и еще сильнее сплотились, когда кафиры свалились им прямо на головы. Это было естественно, ведь скины одинаково презирали и первых, и вторых. Страшно рассказывать, что они творили у нас в отсеках, науськиваемые своими свирепыми вожаками, ухитрившимися внушить остальным кафирам, будто именно обетованцы замучили Спасателя, который принес себя в жертву ради искупления наших безнадежных долгов за уже израсходованный воздух. Вот из-за кого у нас в Западном крыле нечем дышать! — орали они, тыча пальцами в обетованцев. Что потом началось, не опишешь в словах. Особенно, когда прошел слух, будто обетованцы спрятали Грааль Спасателя под одним из висевших на стене ковров…
— Грааль?
— Легендарную шкатулку с завещанием, по которому он, якобы, отписал Обетованную квартиру кафирам. Разумеется, то был развод для лохов. Но скины были не в том градусе, чтобы прислушаться к голосу разума. Полчаса не прошло, как все ковры были содраны со стен, а сами стены пестрели множеством дыр от перфораторов…
— Ужас какой-то…