Новый Вавилон

За десятилетия, проведенные в плену у Маморе, корабль сильно оброс ракушками, но водорослей было на удивление мало. Наверное, аномально холодная вода отпугивала теплолюбивых амазонских обитателей. Видимость, кстати, оставалась прекрасной, опять же из-за температуры воды, скоро она стала просто убийственно холодной. Наверное, чтобы я смогла ощутить, какие все же крепкие люди — моржи с моей северной родины, раз им по вкусу резвиться в прорубях. Наше подводное путешествие только началось, но я уже не чувствовала ни рук, ни ног, мимоходом проклиная бьющие со дна ключи, поскольку иного объяснения аномалии не придумал бы и сам Альберт Экстерн…
И это — в плотном гидрокостюме из неопрена, специально рассчитанном для погружений при низких температурах, — пронеслось у меня. В тот момент я бы нисколько не удивилась, узрев холодно мерцающую под водой громадину айсберга и морских котиков, ныряющих за рыбой…
Форштевень треснул по шву, словно незадолго до гибели эсминец шел на таран, при ударе гюйсшток свернуло в дугу, крепкая сталь подалась, будто горячий пластилин. Броневой колпак артиллерийской установки главного калибра слетел с креплений и теперь темнел неподалеку, будто старый пень, по макушку заметенный песком и илом. Спаренные орудийные стволы вывернуло под такими неправдоподобными углами, что сперва я приняла их за коряги и, лишь присмотревшись, сообразила, что к чему. Сделала несколько неторопливых движений ластами, подплыла ближе, коснулась рукой позеленевшего казенника пушки, с удивлением обнаружила ее массивный замок открытым. Стерла вековой налет ладонью в прорезиненной перчатке. Так и есть, внутри тускло блеснула латунь картуза. Похоже, когда судно шло ко дну, орудийный расчет готовился по кому-то стрелять. Но, по кому? Ясно, что не по капибару или даже черным кайманам…
Мы поплыли вдоль фальшборта, пока не оказались в тени, отбрасываемой накренившейся боевой рубкой и командно-дальномерным постом. Теперь обе конструкции больше походили на рифы с океанского атолла, тем не менее, в их очертаниях еще угадывалось первоначальное предназначение. Кажется, я даже разглядела то, что некогда было оптическим дальномером или визиром, служившими артиллерийским офицерам, чтобы корректировать огонь из пушек.
Дядя Жерар легонько тронул меня за запястье, и я вздрогнула, вспомнив о гигантских ископаемых рыбах, о которых он мне рассказал. Решила сдуру, меня коснулась одна из них. Густо покраснела, уловив иронию в голубых глазах своего спутника.
Мы медленно обогнули затонувший корабль. Что это эсминец, теперь не вызывало никаких сомнений. Даже спустя столько лет после катастрофы в обводах судна улавливались и его былая прыть, и хищный норов. О да, это было не какое-нибудь гражданское корыто, как первоначально предположил отец.
Из клюза торчала ржавая якорная цепь, сам якорь покоился на дне, похороненный песком. Клепаная обшивка корпуса пестрела прорехами, многие броневые плиты отсутствовали. Подсвечивая себе фонариком, Жорик поманил меня рукой, ткнул указательным пальцем в борт. Время и коррозия почти целиком уничтожили заводскую краску. Тем не менее, присмотревшись, я разглядела фрагменты сделанной на кириллице надписи. Папин друг попытался что-то сказать, из-под его загубника вырвался каскад пузырьков.
…РЕЦ ЗА С… …ТЬЕ, — прочла я про себя, ведя рукой по верхней строке. — …ЯЩИХСЯ, — с трудом, но все же угадывалось ниже. — …ТОВ… ЯКОВ… …ВЕРЛО.
Мы обменялись многозначительными взглядами. Все было ясно без слов. Не требовалось никакого опыта в разгадывании ребусов, чтобы восстановить утраченные фрагменты текста. Погибший миноносец носил имя товарища Якова Сверло, объявленного после безвременной кончины от «испанки» в девятнадцатом году «Борцом за счастье трудящихся». Да уж, все они были — те еще борцы…
Энергично оттолкнувшись ластами, дядя Жерар взмыл над бортом. Я устремилась следом, не отрывая глаз от яркого светового пятна, отбрасываемого его фонарем. Оно легко бежало по накрененной палубе и надстройкам, выхватывая из полумрака то решетки поваленных раструбов системы вентиляции, то хитросплетения такелажных снастей, то какие-то люки, перила и ступени, орудийные и пулеметные стволы.
Вскоре мы оказались за носовой надстройкой. Мое внимание сразу приковала массивная дверь в боевую рубку, проделанная с тыльной ее стороны и отгороженная от палубы толстым листом брони, установленным на попа, наверное, чтобы защищать саму дверь от осколков. Лист отбрасывал густую тень, но я заметила — сама дверь приоткрыта и словно дразнит: давай, заходи. Я решила, что так и сделаю, хоть признаться, внутри явно было темно как в разрытой могиле. Но, так уж устроен человек. Страх провоцирует в нем любопытство, и чем больше мурашек ползет по спине при одной мысли об исследовании, тем сильнее тянет заглянуть в неизведанное. Дядя Жерар, разгадав мои намерения, сделал отрицательный жест, мол, ничего интересного, поплыли дальше. Но, если уж я на что-то решаюсь, то действую без оглядки, характер такой. Минута, и я, протиснувшись в узкую щель между стальными плитами, положила пальцы на кромку бронедвери. Потянула на себя. Куда там! Сдвинуть дверь с места хотя бы на градус оказалось так же непросто, как голыми руками приподнять «Меркаву». Сразу же отказавшись от этой затеи, я полезла в проем, извиваясь всем телом как мурена или даже угорь какой-нибудь. Если бы не баллоны за спиной, просочиться не составило бы ровно никакого труда, но вот незадача, homo sapiens начисто лишен жабр. А иногда они могли бы быть очень полезны.
Преодолев узкий прямой коридор, я очутилась внутри командного поста, он сообщался с артиллерийским несколькими вертикальными лестницами. Бронированные крышки на смотровых прорезях были задраны, но света все равно не хватало, и я двигалась буквально наощупь, пока не вспомнила, что у меня тоже есть фонарик, на поясе болтается, заботливый папочка перед погружением пристегнул. Чертыхнувшись, я потянулась за ним, но выронила, экая жалость. Присела, пытаясь нашарить в слое ила, устилавшего пол толстым ковром. Фонарик-то я нашла, в конце концов, но и воду взбаламутила, мама не горюй.
Мне оставалось запастись терпением и ждать, пока не осядет муть. Но, эта полезная человеческая черта — не моя сильная сторона. Поэтому, я осторожно двинулась вперед, выставив руки перед собой, трепанация собственного черепа не входила в мои ближайшие планы.
Впереди маячило архаичное рулевое колесо, единственная деталь интерьера, которую я видела достаточно четко. Рядом, прямо из пола торчал пучок металлических труб, я решила, некогда они служили для переговоров с машинным отделением и прочими жизненно важными для корабля отсеками. Никто больше не гаркнет в них «Стоп машина» или «Полный ход», пронеслось у меня мимоходом. На стене были прикреплены какие-то черные эбонитовые коробки с забранными стеклышками циферблатами, наверное, контрольно-измерительные приборы. Прежде они показывали скорость, курс, крен и прочие сведения, без которых самый опытный капитан как без рук и глаз, но давно покрылись изнутри и снаружи зеленой плесенью. Оглохли и ослепли, как, впрочем, и весь этот мертвый корабль, приплывший из далекого прошлого, из другой исторической эпохи, и не вернувшийся в порт назначения. Списали на лом, подумала я, вспомнив рассказ папиного друга-старичка двадцатилетней давности. Ну, что же, наверное, можно было сказать и так, правда, последняя стоянка «Панического» оказалась далековато от родных берегов. Более того, на них сделали все, чтобы о нем забыть…
Если какому кораблю и суждено было сделаться призраком, сменив приевшийся Летучий Голландец, пожалуй, эсминец «Яков Сверло» подошел бы больше других…
Признаться, мне стало не по себе от этой мысли. Но, врожденное упрямство побороло страх, и я продолжила осмотр.
По левую сторону рулевого колеса, покрытый слежавшимся илом, будто скатертью самобранкой, стоял штурманский стол. Я провела по нему пальцем, вообразив: вдруг под слоем ила обнаружится расстеленная карта, на которой штурман прокладывал курс. Вот это была бы находка. Вода на дне была чудовищно холодна, значит, в ней вполне могло сохраниться что-то стоящее. Но, мои надежды не оправдались…