Я сижу на берегу

– Миша, – говорю я, – ты как хочешь, но я пить не буду. Я вино еще никогда не пил.
– Это не вино, – отвечает Миша. – Тащи сюда.
От дивана до Миши – пара метров. Я бережно толкаю соль и бутылку к Мише. У бутылки – странный запах.
Миша приоткрывает горлышко бутылки. Достает из кармана тетрадный лист, кладет на пол. Перекладывает на бумагу наш хлеб. Открывает баночку с солью. Щедро посыпает хлеб солью. Наклоняет над хлебом бутылку, тоненькой струйкой льет на хлеб подсолнечное масло. Я не смог бы так точно одной рукой управиться с бутылкой.
Я не скрываю восхищения. Я поражен.
– И часто ты так ужинаешь?
– Когда захочу. Моя бутылка.
Я поражен.
– Целая бутылка подсолнечного масла?
– Половина. Закончится – еще куплю.
– Деньги родители передают?
– Нет у меня родителей, – гордо говорит Миша. – Я покупаю масло на свои деньги. У нас пожарники шефы. Они каждый год конкурс наглядной агитации в детдоме проводят. Победителям дарят фотоаппараты. Я свой продаю. Понятно?
– И каждый год ты побеждаешь в конкурсе?
– Конечно. Я к этой наглядной агитации подписи делаю из цветной фольги. Мне все равно, кто победит. Чья бы работа ни победила, подпись будет моя. А пожарники – хорошие мужики. Они для своей выставки мне подписи заказывают. Один раз три рубля дали. В прошлом году мне шахматы подарили, я их тоже продал. Зачем мне шахматы?
Миша не спешит есть свой хлеб. Он ждет, пока масло получше впитается. Масло уже растворило соль на хлебе. Я тоже не спешу. Мы делаем вид, что хлеб с маслом нас совсем не интересует. Миша показывает, как он делает эти подписи. Тонкими изящными пальцами он очень точно намечает шариковой ручкой на фольге контуры будущих букв. Намечает с изнанки. Плавно водит по фольге ручкой, переворачивает фольгу, опять водит ручкой. Контур проступает медленно, очень медленно. Наконец Миша откладывает ручку и протягивает фольгу мне. На фольге каллиграфическим почерком выдавлено слово, одно слово: «Рубен».
Мы едим хлеб.
Хлеб очень вкусный. В тот момент мне казалось, что на свете нет ничего лучше черного хлеба с солью и подсолнечным маслом.
Я съедаю свой хлеб быстро. Миша жует не спеша. Он говорит, что ест медленно, чтобы растянуть удовольствие, но я ему не верю. Я знаю, что ему тяжело жевать.
Миша доедает хлеб, затыкает бутылку куском газеты. Я толкаю бутылку к дивану, прячу ее. Ужин закончен.
Миша смотрит на меня.
– Так, говоришь, они все умерли?
– Все.
– Жалко.
– Конечно, жалко, они хорошие были.
– Ты не понял, – говорит он сухо, – жалко, что я с ними в шахматы не поиграл.
 
Шоколадка
 
Миша – мой друг. Это значит, что мы должны всем делиться. Дружба невыгодна Мише. Он может со мной делиться, я – нет. Он старше меня на три года. Он уже пьет вино, а один раз на Новый год пил водку. Про водку он мне рассказал сам. Он мне все рассказывает. С другом можно говорить о чем угодно. Когда мы остаемся одни, мы разговариваем. Я рассказываю ему книги. Он не любит читать. Миша говорит, что в книгах одно вранье, в жизни все не так. Я рассказываю ему про пацанов, просто пересказываю то, что пацаны говорили между собой.
– Знаешь, как отличить настоящего друга от ненастоящего?
– Как?
– С настоящим другом можно говорить о смерти. Ты хочешь умереть?
– Конечно. Только я быстро хочу умереть.
– Знаешь, Миша, я тоже хочу умереть. Но ведь поговорить об этом не с кем, правда?
– Со мной можешь.
– Но кроме тебя – не с кем. Значит, ты – мой друг.
Миша сидит в коридоре, я лежу рядом. К нам подходит старшеклассник. Нагибается и кладет перед Мишей большую шоколадку.
– Держи, Михаил, должок с меня. Все, как договаривались.
Старшеклассник уходит. Я ничего не понимаю. Шоколад в детдоме едят вечером, каждый в своей комнате. Старшеклассники не делятся шоколадом просто так.
– Он проспорил тебе шоколадку? О чем вы спорили?
– Мы не спорили.
– Но он сказал, что был должен тебе шоколадку.
– Правильно. Был должен, но мы не спорили. Он мне ее в покер проиграл.
– Ты играешь в карты на шоколадки?
– Не только. Я еще на деньги играю. Мне деньги нужны. Думаешь, с одного фотоаппарата много денег выходит? Мне нужно еще сигареты покупать.
– Ты ж не куришь.
– Я не себе покупаю. Мне сигареты для дела нужны.
– Но это нечестная шоколадка. Играть в карты на деньги нехорошо.
Миша уже шуршит шоколадной оберткой. Отламывает от шоколадки дольку, кладет в рот, еще одну молча протягивает мне. Я лежу на локтях, у меня грязные руки. Если я возьму чуть подтаявшую дольку рукой, она растечется по моим немытым пальцам, ее придется слизывать, будет невкусно. Беру шоколад ртом из его руки, жую. Мне стыдно есть эту нехорошую шоколадку, но и обижать Мишу я не могу. Весь детдом видит, как мы едим шоколад. Если бы я отказался, получалось бы, что Миша мне уже не друг.
Миша заворачивает нашу шоколадку в обертку. Мы съедим ее потом. Съедать все сразу было бы глупо. Шоколадка будет храниться у Миши. Я уверен, он не станет есть ее один. Он – мой друг.
– А если бы ты проиграл? – спрашиваю я.
Миша не отвечает Миша смотрит куда-то сквозь меня. Взгляд его холодный и пустой. Шахматный взгляд.
– Извини, Рубен, я задумался. Что ты сказал?
Я повторяю вопрос.
Миша улыбается. Я люблю его улыбку. Золотистые веснушки рассыпаются по скуластому лицу. Он на мгновение становится похожим на маленького мальчика. Веселого маленького мальчика.
– Ты дурак, Рубен. Если бы я проиграл, я купил бы ему шоколадку. Я иногда проигрываю специально. Иначе со мной играть никто не захочет. Я помню колоду. Могу карта за картой три колоды в голове держать. Они же не помнят колоду. Никто не помнит, я проверял. А когда вина выпьют, совсем дурные становятся. А я даже после вина все четко помню. Я пьяный на спор вслепую на шести досках играл. На деньги.
– В шахматы на деньги?
– Почему бы и нет?
Все путается у меня в голове. Миша пьет вино и играет в карты на деньги. Он – плохой. Но он делится со мной шоколадом и подсолнечным маслом. Он – хороший. Он плохой или хороший? Я не знаю ответа, я повторяю себе: «Миша – мой друг. Миша – мой друг. Миша – мой друг».
 
Темная
 
В детдоме – скандал. Новенькому устроили темную. Темная – это когда человека накрывают покрывалом и бьют чем попало: руками, ногами, костылями, протезами. У кого что есть. Через покрывало не видно, куда бьют. И кто бьет – не видно.
Пару дней назад новенький отобрал у Миши колбасу. Миша ел бутерброд с колбасой, а новенький подошел, взял бутерброд из его руки и съел. Все знали про колбасу и новенького, но прямых улик против Миши не было. В тот день Миша купил сигареты. Сидел во дворе и всех угощал. Всем, кто курил, он давал по сигарете.
Все любили Мишу. Он покупал сигареты и раздавал всем. Очень часто он угощал сигаретами Федьку. Федька, здоровенный парень, таскал за собой Мишину тележку за веревочку. Он мыл Мише голову, сажал на горшок. Федька курил, как паровоз, но своих сигарет у него не было. Когда сигарет у Миши было мало, он давал их только Федьке. Никто не обижался за это на Мишу. Федька был сиротой. Я тоже был сиротой. С Федькой Миша делился сигаретами, со мной – едой. Никто не мог его ни в чем упрекнуть.
Конечно, я знал про темную. Конечно, я был на стороне Миши. Если бы новенький попытался отнять колбасу у меня, я укусил бы его за руку. Или хотя бы попытался его укусить. Я мстил бы ему потом, как мог. И дело тут не в колбасе.
 
Футбол
 
Тетя Клава режет хлеб. Старается. Резать хлеб очень трудно. Если нарезать буханку на куски поровну на всех, то тете Клаве ничего не останется. Но так не бывает. Тетя Клава всегда оставляет себе полбуханки. Острым ножом нянечка пытается расщепить хлеб на тонкие ломтики. Хлеб крошится, ломается. Тетя Клава старается все сильнее, но чем сильнее она старается, тем хуже у нее выходит. Тетя Клава злится. Тетя Клава – злая нянечка.