Крепкие орешки

Для того, чтобы метко стрелять из миномета (гаубицы, полевой пушки), недостаточно уметь совместить цель и прицельную марку, тем более что цели-то сплошь и рядом вообще не видно. Это, кстати, хорошо, когда не видно -значит, и противник тебя не видит. Так вот, вертеть маховики наводки -- дело десятое, хотя и это не так просто. Чтобы довертеть их до правильной цифры, ее еще нужно рассчитать, а чтобы ее рассчитать, нужно, как минимум, дружить с математикой и всенепременно обладать отточенным пространственным воображением. Я не шучу -- людям, лишенным этих качеств, в артиллерии делать нечего; это -- работа для "головастиков". 
Я сдавал данные для стрельбы со скоростью карточного шулера на банке и тем не менее не успел додиктовать установки для минометов No 2 и 3, когда миномет No 1 старшего сержанта Шкварчука уже поприветствовал Хаттаба, отправив в гости к правоверным десятифунтовый хвостатый подарок. А через несколько секунд разговорились и два сибиряка, два брата-акробата, Олег и Константин Сурановы, второй и третий расчеты. 
Взвод завелся с пол-оборота; огневая словно взорвалась фонтаном огня -на волю вырвалась сжатая неделями тренировок и ожидания энергия лучших в мире солдат, сибиряков, дальневосточников и уральцев -- крутых парней, крепких орешков. Гвоздили мастерски, изощренно, с рассеиванием по фронту и в глубину, накрывая одну огневую точку за другой. Только что злобно плевавшуюся бандитскую амбразуру вдруг заволакивало мутной завесой тротиловой гари, и противник в мгновение ока исчезал под рухнувшей с неба лавиной взрывчатки. 
-- Угол забора, влево пять, прицел два -- двенадцать! По пятерочке -очередь! -- И два миномета за десять секунд вываливали на вражеский огневой расчет сорок пять килограммов чугуна и тротила. А осколки от мин -- ох и рва-аные... 
Я мог бы слушать бодрое уханье минометов бесконечно, смакуя смерть и разрушение, тщательно передвигая падающие с неба столбы мин к новым и новым целям. В эти минуты я ощущал себя почти что Богом -- колонка цифр, команда -- и эпицентр математического убийства послушно передвинулся вслед за крестообразной маркой моего бинокля, и еще один, два, несколько воинов Аллаха отправились по Алмазному Мосту в страну, где анаша всегда бесплатно. Но восторга на войне, как и в жизни вообще, -- минуты, а работы -- часы. 
С минометной огневой отлично просматривалась артплощадка автомата No 2. Там что-то шло явно не в масть, ребята сидели, стояли и двигались не там и не так. Я собрал свои кости в кучу и побежал. Если кто-то считает войну романтическим предприятием, мой ему совет -- прислушайтесь к своему телу; оно не обманет! Я не считаю господина Солженицына ни великим писателем, ни историком, ни философом, ни тем более пророком -- но, тем не менее, на войне он был и кое-что все-таки видел. Так вот, "задыхающаяся рысца" (см. "Архипелаг ГУЛАГ") -- весьма верное определение пешего броска под огнем на расстояние от пятидесяти шагов и более. Неписаный (вернее, ненаписанный, к сожалению, до сих пор Боевой устав пехоты) категоричен: под плотным прямым огнем противника пехотинец делает пять-- десять шагов -- бегом, естественно, -- на ЕДИНОМ дыхании, под прикрытием огня напарника, и тут же плюхается в заранее выбранное укрытие -- в ямку, за кочку, под кустик, валун и т. д., в готовности прикрыть огнем перебежку напарника. В моем случае этот вариант никак не прокатывал: во-первых, попробуй-ка прикрой от огня со всех абсолютно сторон, даже если у тебя не один, а десять напарников, а во-вторых, все сто двадцать метров до автомата No 2 представляли собой гладкую, как стол, бетонированную площадку. Когда-то, до демократии, на ней упражнялись в вождении будущие операторы скреперов. Пришла демократия, исчезло вождение, исчезли к чертовой матери скреперы вместе с остатками дорог, а площадка осталась. Слов нет, полтораста метров можно пересечь молнией, если вы накануне, и не только накануне, хорошо спали ночью и беспечально трудились днем, если жена -- красавица, дети -- золото, начальник -- отец родной, а за щекой -- залог успеха в виде "дирола" с ксилитом без сахара. 
Если вы меня поняли, то дальше объяснять нет смысла, а если нет -перечитайте еще раз эпиграф, ибо сказано: не мечите жемчуг перед свиньями-все равно потопчут его ногами. Не поймут. 
Когда я влетел в свою крошечную палатку, расположенную в двадцати шагах от артплощадки, сердце норовило выскочить изо рта и ускакать куда-то в сторону Дагестана. Набрасывая разгрузочный жилет с магазинами и вешая на плечо автомат, я отнюдь не воображал, что мой личный огневой вклад в общее дело внесет глобальный перелом в ход и исход боя. Вообще, довольно забавно смотреть со стороны на определенную категорию офицеров, озабоченных демонстрацией собственной воинственности, как-то: крутыми нашивками, головными повязками и метанием ручных гранат в противника, которого нет (см. выше). Главным оружием офицера любого ранга в современном бою являются бинокль, радиостанция и мозги, причем отсутствие последних невозможно компенсировать даже бицепсами толщиной в слоновью ногу. Но без "калашникова" и полутора -- двух десятков магазинов к нему чувствуешь себя, как без штанов, -- что есть, то есть. Так что я привел себя в боевой порядок и змеей метнулся на артплощадку. 
Лирическое отступление 3 
Возился я с оружием и жилетом секунд пятнадцать-- двадцать, но за краткое это время успел получить пять или шесть сокрушительных ударов по ушам и по легким от разрывов гранат, воткнувшихся в стену гаража в двадцати шагах от меня. Вот теперь-то, не занятый непосредственно ведением боя, я прочувствовал, и то по касательной, каково под таким огнем "безработному", т. е. бойцу, которому никто не удосужился объяснить его обязанности в бою -ведь я-то свои обязанности знал, я всего лишь на секунду отвлекся от их выполнения! 
На моем пути от палатки до огневой позиции зенитчиков находился похожий на строительный вагончик подвижной дизель-генератор. Поскольку матерая полевая крыса вроде меня под огнем бегает без лишнего фасона -- проще говоря, согнувшись в три погибели, -- мне не составило труда засечь двух бойцов, залегших под этим вагончиком и периодически пулявших из автоматов неизвестно куда. Неизвестно куда -- потому, что с этого места ни единой цели увидеть было физически невозможно. 
Бог меня уберег -- я не психанул и не наорал на пацанов, первый раз в жизни попавших под огонь. Я ухмыльнулся на все двадцать девять наличных зубов и поинтересовался во всю мощь своих прокуренных легких (иначе не услышали бы): 
-- Куда стреляем-то, хлопцы? 
Описать их смущение и стыд я не берусь да и не хочу. Этот случай растерянности в бою был единственным на моей памяти в батальоне, устранен был в рабочем порядке, без дисциплинарных санкций, а посему ценен только в качестве контрастной иллюстрации ко всему предыдущему -- и дальнейшему! ... Площадка зенитного автомата No 2 представляла собой капитальное дерево-земляное сооружение в углу железобетонного забора, связанное из толстого березового кругляка и забутованное речной галькой. Наверх, к автомату, вел короткий мостик-пандус. Тут, под пандусом, я и увидел первого своего раненого в этом бою. Есть в зенитных расчетах такая должность (номер) -- мастер орудийного расчета, т. е. главный механик пушки. Вот механика-то у меня и подстрелили. Рядовой Дмитриев сидел на снарядном ящике, а кто-то, чьего лица я не видел, сноровисто бинтовал ему простреленную выше колена ногу. Я тронул парня за плечо: 
-- Как оно? 
На бледном, несколько напряженном лице солдата не отразилось ни страха, ни боли, ни каких-то других эмоций. На меня он тоже не смотрел -- только губы шевельнулись: 
-- Ничего, нормально. 
Эх, сколько раз я слышал это самое "ничего"! Извините, ребята, привал не здесь, а через десять километров -- ничего, командир! Ответный огонь открывать запрещено -- ничего, командир! Хлопцы, жратвы сегодня не будет -ничего, командир! В общем, так: ни враг, ни природа, ни какие-либо другие объективные обстоятельства не в состоянии победить Русского Солдата. Одолеть его может только предательство.